Игорь Маркович Ефимов
Игорь Маркович Ефимов родился 8 августа 1937 года в Москве, в семье военного, который в год рождения сына был репрессирован. В 1960 году окончил Ленинградский политехнический институт, по образованию — инженер-турбинщик. Позже окончил Литературный институт им. М. Горького. Работал в НИИ по исследованию газовых турбин, преподавал в институте.
Начал писать прозу в начале 1960-х годов и быстро приобрел известность. Вместе с Б. Вахтиным, В. Губиным, В. Марамзиным был участником неформальной литературной группы «Горожане». Дебютная книга Игоря Ефимова, «Смотрите, кто пришел!», вышла в Ленинграде в 1965 году, затем была опубликована повесть «Таврический сад». Написанный в 1967 году роман «Зрелища» не был опубликован и ходил в «самиздате». В 1970-х годах Игорь Ефимов выпустил сборник современной прозы «Лаборантка» и исторический роман об Английской революции «Свергнуть всякое иго». В 1978 году под псевдонимом Андрей Московит увидела свет работа Ефимова «Метаполитика (философия истории)», а после эмиграции писателя в США вышли книги «Без буржуев» (о советской экономике), «Практическая метафизика», «Бремя добра» (о русской литературе). В Америке Игорь Ефимов работал в Энн-Арборе (Мичиган) редактором в издательстве «Ардис» у Карла Проффера.
Игорь Ефимов известен не только как автор романов «Как одна ночь», «Архивы Страшного суда», «Седьмая жена», «Не мир, но меч» («Пелагий Британец»), сборников афоризмов «Светляки» и «Четыре горы», историко-документального исследования «Кеннеди, Освальд, Кастро, Хрущев» и философско-политической работы «Стыдная тайна неравенства», но и как издатель. Он создал в США русское издательство «Эрмитаж», в котором выходили «Дневники и письма» Троцкого, проза Сергея Довлатова, стихотворные сборники Льва Лосева, избранная проза Георгия Иванова, сборник «Поэтика Бродского», философские и публицистические книги, мемуары.
I. Кисельные берега победившего социализма
1
Призрак, бродивший в прошлом веке по Европе, обрел плоть.
Как спрут, покрыл он уже почти половину земного шара и продолжает продвигать свои щупальца то там, то тут. Если в одном месте щупальце отрубают, в другом вырастает два новых.
Возможно, говорим мы теперь себе, если бы честные, разумные и совестливые люди из тех, кто готовил его приход, могли бы увидеть, к чему привели их усилия, они в ужасе отшатнулись бы. Они не могли бы не признать, что путь, избранный ими для служения человечеству, оказался ведущим к тупику, что на заложенном ими фундаменте вырос не хрустальный дворец, а небывалая по прочности и размерам тюрьма. Наверно, они хотели не этого, наверно, они искренне искали способа помочь людям, страдающим от сословного и материального неравенства, от бедности, тесноты, войн, болезней. Ведь социальными утопиями, принявшими имя марксизма, были увлечены тысячи умов, в чьей честности и бескорыстности мы не имеем оснований сомневаться.
Недавно в России промелькнул анекдот и о самом Марксе, который якобы явился на советское телевиденье, долго добивался разрешения выступить с речью и, когда ему после многократных отказов разрешили сказать всего одну фразу, прокричал в эфир: «Пролетарии всех стран, простите меня!»
Хочется, очень хочется думать, что мыслящая часть человечества, сталкиваясь с реальностью, должна прозревать.
Однако, всмотревшись в бурление современных политических течений, вслушавшись в трескотню предвыборных речей, газетных интервью и телевизионных диспутов, мы увидим, что это не так. Мы должны будем признать, что для миллионов свободных людей призрак продолжает сохранять какое-то непостижимое очарование, что притягательная сила василиска не ослабевает и политическое умонастроение мира все гуще окрашивается красным цветом всевозможных оттенков.
Нет, нынешние проповедники «светлого будущего всего человечества» не одобряют тех зверств, которые были совершены и продолжают совершаться во имя него. Они готовы согласиться с тем, что расстреливать только за классовое происхождение нехорошо, что десятки миллионов людей, планомерно уничтоженных голодом и непосильной работой, погибли безвинно, что навязывать другим народам свой рай посредством танков и колючей проволоки — жестоко, а сажать за убеждения в сумасшедший дом — безнравственно. И тем не менее, говорят они, все это отклонения, перекосы, ошибки, недоразумения, несчастные случайности, а мы, умудренные, все сделаем по-другому, то есть абсолютно правильно, ибо теоретическая основа верна, социализм неизбежно следует за капитализмом и спорить с этим бессмысленно.
Поистине, спорить с людьми, считающими, что все зло на свете происходит от эксплуатации, что человек есть продукт своей эпохи, что совесть — понятие классовое, что искусство должно выполнять социальный заказ, а религию необходимо искоренить, ибо она есть опиум для народа, — спорить с ними — дело безнадежное. Но есть еще миллионы людей, честно продолжающих искать ответа на острые социальные вопросы, не верящих во всю эту удобную галиматью и, тем не менее, по наивности и неискушенности склоняющихся к примитивным схемам, если в них есть главное — надежда на близкое избавление. Тяга к справедливости и всечеловеческому братству отливается для этих идеалистов в смутную картину царства, города, острова, государства, где все равны, все трудятся дружно и весело и все одинаково пользуются плодами своего труда.
Конечно, такие люди не отдают себе отчета в том, что их социальный идеализм — наилучшая почва для произрастания всех видов политического бандитизма. Они не верят, что из высокого чувства сострадания ближнему может произрасти что-нибудь плохое. И импульсивно состраждут всем подряд: политическому экстремисту, подстреленному в стычке с полицией (тоже ведь мученик, боролся за свободу), патологическому убийце, посаженному на электрический стул (бедная жертва прогнившего общества), террористу, играющему жизнями десятков заложников (наверно, его права были сильно ущемлены, раз он решился на такое отчаянное дело).
Ярче же всего гипертрофия сострадания расцветает в отношении к бедности.
Там, где взор социального идеалиста видит рядом богатого и бедного, он всегда с готовностью примет объяснение, говорящее ему, что богатый ограбил бедного и разбогател за его счет. Если же это объяснение будет облечено в научные термины, если мелькнут волшебные, все объясняющие слова «эксплуататор, эксплуатация», то безотчетный сострадательный импульс легко может переродиться в твердое жизненное убеждение: чтобы покончить с бедностью и всеми проистекающими из нее несчастьями, необходимо прежде всего покончить с эксплуатацией.
Но, спрашивается, знает ли что-нибудь наш идеалист о том, как обстоит дело с богатством и бедностью в государстве, где с эксплуататорами покончили уже 60 лет назад, где «буржуи выведены под корень»? Слыхал ли он, какие молочные реки текут там в кисельных берегах?
2
Да, что-то такое до него долетало.
Он слышал о хронической нехватке продуктов, о тесноте коммунальных квартир, о том, что гигантская хлебородная держава вынуждена закупать зерно за границей, а вывозить на международный рынок может только сырье, спортсменов и музыкантов. Но ведь, с другой стороны, там нет безработицы, там бесплатное медицинское обслуживание и образование, там спутники, метро и электростанции, а главное, не бывает забастовок, волнений и демонстраций, никакие толпы не выходят на улицы, не поджигают автобусы, не засыпают камнями полицию. Тишь да гладь. И то, что некоторые люди прыгают через колючую проволоку, идут через минное поле, плывут в ледяной воде, бегут под пулями, чтобы вырваться из этой благодати, — что ж, таких ведь единицы. Может быть, это просто маньяки, искатели опасных приключений или преступники, бегущие от наказания?
Социальный идеалист обитает не только в мягком климате демократических стран.
Я отношу к этой категории и миллионы людей, живущих в самой гуще «бесклассового общества», испытавших все его достоинства на собственной шкуре, но использующих все дарованные нам возможности неведенья для того, чтобы не видеть, не помнить, не знать, не понимать того, что творилось и творится вокруг них. Можно ли строго спрашивать со стороннего наблюдателя, когда участники и очевидцы событий с готовностью позволяют пропаганде вытеснять из их сознания болезненную и тревожащую правду? И не только зеленые юнцы — люди, прожившие долгую жизнь, имеющие возможность оценивать и сравнивать.
Оставим, однако, избравших неведенье. Обратимся к тем, кто искренне стремится знать, видеть и понимать, то есть к ученым, к историкам, экономистам, социологам, изучающим невиданный доселе феномен — народное хозяйство при социализме.
Трудно представить себе науку, находящуюся в более невыгодных условиях. Ведь все цифровые данные, все экономические показатели эти ученые могут получать из единственного источника — от официальных государственных учреждений, которые заинтересованы в чем угодно, только не в выдаче правдивой информации. Больше того — если бы каким-то чудом Центральное статистическое управление в один прекрасный день перешло в руки людей, для которых элементарная честность была бы важнее политико-пропагандных задач, они все равно ничего не могли бы поделать, ибо липовые цифры гигантским потоком текут к ним с фабрик и пашен, из шахт и НИИ, с рыболовных траулеров и строительных площадок.
В принципе ученые знают об этой опасности и стараются осторожно обращаться с официальными данными, публикуемыми социалистическими странами. Нет, они не верят, что Советский Союз тратит на оборону семь процентов годового дохода, как это объявлено в Государственном бюджете. В журнале «Ньюсуик» я встретил смелое допущение, что на самом деле цифра, очевидно, доходит до 14 или даже 18 процентов. Любой житель Советского Союза, исходя из того, что каждый четвертый его знакомый работает «в ящике», скажет, что не меньше 25. Некоторые диссиденты настаивают на 40–60 процентах. Но никто из них не обращает внимания на то, что понятие «бюджет правительства» имеет смысл лишь в обществах с сохранившейся частной собственностью. Только там можно говорить о доходе, получаемом центральной властью в результате налогообложения, о собственности государства, отличаемой от собственности частных граждан. В социалистическом же обществе весь ежегодный продукт принадлежит государству и то, какую долю ему заблагорассудится направить на военные нужды, зависит только от него. Можно было бы еще говорить о том, сколько человек из каждой сотни работоспособных трудится на армию и вооружение. Но и при этом способе оценки военных затрат будет очень трудно определить, сколько шахтеров добывало уголь для военных кораблей, сколько сталеваров варило сталь для танков, сколько нефтяников вырабатывало топливо для МИГов, сколько железнодорожников было занято на переброске военных грузов. Там, где нет реальной цены на производимые вещи, можно заявить, что заводы из любви к вооруженным силам отпускают им пушки по рублю штука, и затем включить получившиеся цифры в официальный отчет — никто и глазом не моргнет.
А знает ли кто-нибудь, сколько тратится на тайную полицию, на всеведущее КГБ?
Какой-то журналист в «Нью-Йорк геральд трибюн» (1976 год) опубликовал статью, утверждавшую, что штат сотрудников КГБ превосходит штат ЦРУ в 2,5 раза: 40 тысяч против 16-ти. Хорошо, что эти смехотворные 40 тысяч не попались на глаза советскому читателю. Он-то знает, что если даже когда-нибудь откроются архивы и станет известно количество внутренних и зарубежных агентов, внесенных в платежные ведомости бессонного учреждения, это будет далеко не полное число. Ибо любое мало-мальски крупное предприятие в СССР имеет, кроме отдела кадров, так называемый 1-й отдел, работники которого, будучи по сути агентами КГБ, получают зарплату на надзираемом предприятии и числятся его сотрудниками.
Подобная двойная бухгалтерия пронизывает всю систему советской отчетности. Фальсификация применяется порой инстинктивно даже там, где в этом нет, как нам кажется, никакой нужды. (Рассказывают, что мэр Ленинграда Смирнов на вопрос важного иностранного гостя, «какова смертность в Ленинграде?», уверенно ответил — и переводчик успел перевести — «в Ленинграде нет смертности».) Что же касается экономических показателей, которые служат мощным инструментом политической пропаганды, можно быть уверенным, что ни одна реальная цифра не будет опубликована без разрешения самых высоких инстанций. Если же эта цифра будет найдена «дискредитирующей передовую социалистическую систему», к ней будет применен полный курс спецобработки — натяжек, подтасовок, передергиваний, — после которых она засверкает ослепительным блеском очередного достижения.
Иногда возникает вопрос — знают ли реальные цифры хотя бы сами высокие инстанции. Бытует легенда, будто однажды Политбюро запросило у Статистического управления