Наутро два узбека встретились со своим благодетелем перед солидным учреждением. Ровно в десять подъехала черная «Чайка», из нее вышел солидный человек в роговых очках и шляпе. «Чайку» узбеки видели в Ташкенте, на них ездили республиканские руководители самого высокого ранга. Поэтому человек в шляпе сразу же завоевал доверие наивных узбекских хлопкоробов.
Их покровитель, почтительно кланяясь, подбежал к «большому начальнику» и начал ему что-то рассказывать. Тот повернулся, оглядел просителей и жестом пригласил следовать за ним.
Они поднялись на второй этаж. Там, на лестнице, «большой начальник» сказал:
– Дайте-ка ваши документы.
Узбеки достали паспорта и колхозные книжки.
– Конечно, наш долг помочь труженикам села. Но сделать я ничего не могу, нет ходатайства от колхоза.
В это время по лестнице спустился молодой человек с папкой в руках. Он подбежал к «большому начальнику»:
– Пожалуйста, подпишите, – раскрыл он папку.
– После совещания зайдите ко мне, и я подпишу.
– Но бумагу нужно немедленно отправить в Совмин.
– Совсем распустились, – строго сказал «большой начальник» и подписал важный документ. – Значит, так, товарищи колхозники, подготовьте ходатайство и тогда приходите ко мне.
– Я им помогу, – сказал благодетель.
Они вышли из солидного учреждения и отправились в ресторан «Узбекистан», где за выпивкой и пловом составили ходатайство от колхоза. Встретиться договорились через неделю на Бакунинской.
В назначенное время радостные колхозники привезли письмо на колхозном бланке, скрепленное подписью председателя и печатью.
– Вот это другое дело.
Они вновь подъехали к солидному дому. Благодетель вошел туда и, вернувшись через полчаса, заверил:
– Все в порядке. Завтра к десяти с деньгами приходите на второй этаж, вас будут ждать. А теперь давайте рассчитаемся.
Узбеки с радостью отдали обещанные деньги.
Точно в назначенное время узбеки приехали в знакомый дом. На площадке второго этажа их ждал «большой начальник».
Он протянул каждому по пачке документов.
– Накладные, – пояснил он, – разрешение на продажу, пропуск на выезд автомобилей с базы. А вот и кассовые ордера.
Он на секунду замялся.
– Впрочем, лучше я сам оплачу. Давайте деньги.
Растерянные узбеки протянули сумку с деньгами.
– Пересчитывать не надо? Отлично. – Он внимательно посмотрел на клиентов: – Сумма-то большая. Неудобно как-то. Давайте я вам свой паспорт оставлю. И вам спокойней, и мне легче.
Успокоившиеся узбеки взяли паспорт, даже не обратив внимания на то, что владелец его на фотографии запечатлен в шляпе. Ну а дальше, как говорят блатные, «кидок через сквозняк».
Дело поступило к грозе московских мошенников капитану Эдику Айрапетову. Он разработал план оперативных мероприятий, проинструктировал агентуру, вошел в контакт с операми, на «земле» которых находился автомагазин.
Но ничего пока не получалось. И вот однажды агент, крутившийся на бегах, дал информацию, что некий Володя, постоянный игрок, живущий в Палашевском переулке, по пьянке рассказал историю, как он заработал триста рублей, подойдя на лестничной площадке к какому-то человеку и сделав вид, что дает ему на подпись срочную бумагу в Совмин.
Володю установили, несколько дней наблюдали за ним, но у него никаких интересов, кроме лошадок, не было. Его задержали, и он сказал, что попросил его сыграть роль клерка знакомый – Борис Захарович Сандлер. Сандлера проверили. Но ни по каким учетам гражданин с такой фамилией не проходил. Начали отрабатывать связи и опять ничего криминального не нашли. И все-таки его задержали и привезли в МУР. Но ни на допросах, ни на очной ставке Сандлер не подтвердил показаний Володи. Стоял на том, что это клевета: Володя, запутавшийся в своих игорных делах, одолжил у него крупную сумму, поэтому и оговаривает своего кредитора. Показания Сандлера подтверждала расписка Володи на сумму пятьсот рублей, изъятая у Бориса Захаровича при обыске. Сандлера отпустили, но установили за ним наблюдение.
А тем временем в МУР поступили сообщения, что еще в четырех городах произошли аналогичные преступления. Четыре паспорта с наклеенной фотографией преступника были переданы в МУР. Эксперты установили, что все паспорта похищены в городах Кривом Роге и Запорожье.
Эдик Айрапетов вылетел на Украину.
В Кривом Роге местные сыщики устроили ему встречу с бывшим королем украинских карманников Витькой Пауком. Он, отсидев последний срок, накрепко завязал и жил тихо в маленьком домишке на окраине города. Без протокола он поведал Айрапетову, что известный фармазонщик Мишка Сирота заказал щипачам несколько паспортов. За ксивы он платил щедро – по две сотни за штуку. Айрапетов показал Пауку фотографии «большого начальника».
– Это он, – сказал Витька Паук.
И поведал, что во время войны Сирота помог ему закосить от армии и уехать в Ташкент, где по его заказу он «щипнул» удостоверение у двух лохов из горсобеса.
Мишка Сирота не проходил ни по каким учетам. Значит, он был классный мошенник, если за столько лет ни разу не попался. Кстати, в беседе Паук сказал, что Сирота родом из Запорожья.
Началась самая муторная часть работы. Оперативники поднимали десятки карточек паспортного учета. И наконец нашли. Мишка Сирота в миру был Мащенко Михаилом Ивановичем и имел вместе с сестрой в Запорожье собственный дом. Вполне естественно, что сестра ничего не знала о брате. На допросе она поведала, что Михаил ответственный работник и трудится в Москве.
Первоначально обыск ничего не дал. Тогда Айрапетов решил его повторить. На этот раз его интересовал фундамент. В городе стояла тридцатиградусная жара, и оперативники работали в плавках. На второй день из земли на лопате достали кучу денег.
Но Мащенко растворился на бескрайних просторах любимой родины.
Айрапетов помнил рассказ, не для протокола, старого карманника, особенно ташкентский эпизод. Он проверил и выяснил, что Сандлер тоже жил в эвакуации в Ташкенте.
Из архива угрозыска Узбекистана затребовали старое дело о работниках собеса. Сандлер и Сирота в те годы находились в Ташкенте, сейчас Борис Захарович правда краешком, но тоже проходил по делу об автомобильном мошенничестве.
Поиски Сироты продолжались, одновременно было усилено наблюдение за Сандлером. И однажды он получил телеграмму: «Жду во Львове. Варя».
Сандлер приехал во Львов и остановился в солидной гостинице «Интурист» на главной площади. Вел он себя как каждый приезжий: полюбовался оперным театром, погулял в Стрийском парке, посетил знаменитое кафе-кондитерскую на Пиршотравной улице. Вечером, тщательно одевшись, он спустился в ресторан. Вошел в японский зал, сел за столик, сделал заказ. А через полчаса к нему подсел Сирота.
Так закончились сразу два дела – нераскрытое военное и свежее о крупном мошенничестве.
* * *
В 70-х годах район Патриарших стал номенклатурным гнездом. На улице Алексея Толстого, ныне Спиридоновке, снесли красивые доходные дома, а на их месте построили жилье для крупной номенклатуры. И сразу же усилился режим. Замелькали на улицах мордатые ребята из «девятки», охраняющие покой вождей.
В одном из домов жил председатель Госплана, зампред Совмина и член ЦК Николай Байбаков. Был он человеком демократичным, поэтому возвращался с работы, высаживался из машины у музея-квартиры Максима Горького и шел в народ.
Однажды прекрасным зимним вечером у самого дома он встретил компанию пацанов.
– Дяденька, тебе далеко? – спросил один из них.
Байбаков подумал, что, видимо, это тимуровцы, которые хотят помочь ему дойти до дома.
– Нет, ребята, спасибо, я уже пришел.
– Тогда не замерзнешь! – крикнул один из пацанов, сорвал с головы председателя Госплана дорогую ондатровую шапку, и вся компания бросилась бежать.
Мне рассказывали мои друзья из 83-го отделения милиции, что такого у них не было даже после ограбления музея-квартиры Алексея Толстого.
Все отделение и бригада оперативников МУРа сутки стояли на ушах, но шапку члену ЦК все же вернули.
Потом я частенько встречал Виктора Васильевича Гришина, бывшего члена Политбюро и первого секретаря МГК КПСС, весьма демократично гуляющего с супругой возле памятника великому баснописцу.
Я и сейчас, проходя днем по скверу на Патриарших, вижу до боли знакомые лица, примелькавшиеся в свое время на газетных страницах и плакатах. Лица узнаю, а фамилии вспомнить не могу. Слишком много фотографий всякого начальства пришлось мне повидать за свою жизнь. Да и они теперь не такие, как раньше. Выходят играть в шахматы или домино на лавочки в сквере.
Правда, на лицах навсегда осталось неуловимое выражение превосходства.
* * *
Сейчас Патриаршие пруды срочно оккупируют новые русские. Элегантные магазины появились, рестораны на любой вкус.
Когда я сегодня приезжаю на съемки своего фильма на Патриаршие пруды, то думаю о том, что, хотя наше время не располагает к доброте, оно все же милосердно к нам, возвращая нам утраченное через воспоминания.
Двенадцать ступенек вниз
Почти триста лет назад начальник Тайной канцелярии генерал Ушаков докладывал наверх, что его людьми арестован дьякон Иван сын Федотов за то, что взгромоздился на колокольню и кричал:
– Быть сему месту пусту и земная твердь разверзится!
За слова сии поносные дьякон доставлен в Тайную канцелярию и кнутами бит нещадно.
Я вспомнил этот забавный случай, стоя на Большой Дмитровке (б. Пушкинская) как раз в том месте, где разверзлась земная твердь: земля обвалилась, словно упала сюда полутонная авиабомба, соседний дом треснул пополам.
Утро было серым и слякотным, вокруг стояло несколько зевак, горячо обсуждая, провалится ли под землю весь центр Москвы и когда. Все сходились на том, что провалится всенепременно. Милиционеры со скучными лицами вяло покрикивали на любопытных, не давая им подходить к опасной зоне. Почти напротив обвала расположился ресторан «Ладья». Он, видимо, тоже пострадал от передвижений земной коры: бравые молодцы вытаскивали из его недр столы и стулья.
– Наверно, затопило, – сказал кто-то рядом со мной.
Я обернулся, увидел знакомое очкастое, уже сильно потраченное жизнью лицо.
– Ты меня не узнал? – спросил очкарик.
– Конечно, узнал.
Я действительно вспомнил его, вот только имя исчезло, стерлось из памяти.
– Конец нашей «Яме». Знаешь, я все надеялся, что найдется человек умный и опять здесь пивную откроет.
– А ты по-прежнему тут живешь?
– Уже не живу, дом мой тоже накрылся. Приходили из жилуправления, предлагали Митино, а я попросил хоть конуру в коммуналке, но только здесь. Я же на Пушкинской шестьдесят лет прожил. Пойдем выпьем. Помянем нашу «Яму».
И мы пошли.
Прежде чем начать рассказ о знаменитом в столице подвале, я хочу кое-что вспомнить.
В Москве когда-то было много отличных пивных баров. Они все значились под номерами. Я, к сожалению, забыл цифры на вывесках этих замечательных заведений, но хорошо помню два из них.
Один назывался «Есенинским», говорили, что поэт-гуляка любил проводить там время. Теперь на его месте стоит огромный «Детский мир». Но, как сейчас, я вижу его обитые деревом стены и удобные кресла. Здесь собирались игровые люди, приезжали после бегов отдохнуть в своей компании.
И, конечно, пивной бар на Пушкинской площади. Теперь на его месте разбит сквер, где, по моим данным, собирались поставить памятник Леониду Ильичу Брежневу. Как раз напротив великого поэта. По замыслу цековских холуев, получалось здорово: автор великого сочинения «Малая Земля» и Пушкин совсем рядом, олицетворяя преемственность русской литературной гениальности.
Приглядитесь внимательно, и вы сразу же найдете в данном архитектурном ребусе место для так и не поставленного памятника.
Так вот, когда-то здесь был прекрасный пивной бар. Но публика сюда приходила особая, я бы сказал, элитная.
Напротив заведения расположились редакции двух газет – «Труд» и «Известия», чуть дальше – журнал «Новый мир», а в Путинковском переулке, в доме, где сейчас Комитет по печати, размещался Радиокомитет.
Наверное, ни одно пивное заведение не отражено в советской литературе так, как эта пивная точка. И только потому, что в двух шагах от бара находился Литинститут. Рядом три театра. Поэтому сбегались сюда после репетиции артисты. Клуб это был. Не пивная – клуб.
Но Никита Сергеевич Хрущев, великий преобразователь страны, посчитал, что все эти бары, коктейль-холлы и рестораны никакой пользы советскому человеку принести не могут. Он, еще будучи партийным вождем Москвы, вынашивал план уничтожения злачных мест. Став первым в стране, он ликвидировал деревяшки, маленькие пивные, находившиеся в каждом московском переулке, и закрыл пивные бары.
В 1957 году образовалось на Пушкинской площади всегда пустое молочное кафе. Только местные алкаши забегали сюда распить принесенную бутылку под невкусные, словно резиновые, сырники.
Брежнев был человеком широких взглядов. При нем постепенно начали вновь открываться пивные заведения. Так появилась на углу Столешникова переулка и Пушкинской «Яма». Давайте зайдем туда.
Если у железных перил, огораживающих вход, не было очереди, то, сбежав по этим ступенькам, ты оказывался совсем в другом мире. Тебя встречал сложный коктейль запахов: застаревшего табачного перегара, плохого пива и несвежих вареных креветок.
Сумрачный зал с бутафорскими колоннами, длинные деревянные, плохо вымытые столы, официанты в несвежих белых куртках.
Если повезло и ты находил место, то тогда мог заказать странный напиток, напоминающий пиво. Его безбожно разбавляли водой, а чтобы было нечто наподобие пены, добавляли в светло-желтый напиток соду.
Больше никогда и нигде я не видел таких мелких и невкусных креветок, а сосиски, если они подвались к столу, нужно было долго очищать от намертво приваренного к ним целлофана.
Правда, к пиву могли принести скумбрию – коронное блюдо бара, но она была настолько соленая, что есть ее решались не многие.
Добавьте к этому человеческую разноголосицу, нашпигованную матом, звон пустых бутылок, катающихся под столом, стук тяжелых пивных кружек, и вы спокойно можете представить себе обстановку в пивном баре, который в Москве называли «Ямой».
В легендарные годы застоя в центре города еще жили люди.
На Пушкинской, в Столешниковом, на Петровке и прилегающих переулках вечерами весело зажигались окна, на улицах суетились прохожие: что и говорить, центр города. И народ здесь был особый – коренные москвичи.
В районе «Яма» пользовалась дурной славой.
– Притон ворья и хулиганов, – уверяли законопослушные граждане, с опаской минуя пьяные компании, вылезавшие из подземелья на свежий воздух. Плохая слава была у «Ямы». Очень плохая.
Видимо, поэтому в один солнечный апрельский день ленинского субботника и пришел сюда секретарь Фрунзенского райкома.
Он отправился с инспекцией по району – посмотреть, кто несет нынче ленинское бревно, и решил проверить местное гнездо идеологического разврата. А в баре, в дальнем закутке, собралась компания завсегдатаев, и мы, конечно, пили не только местное пиво, а кое-что покрепче.
К столу подбежал перепуганный администратор Сережа.
– Не губите, ребята! Выручайте!
Но прятать стаканы и бутылки было уже поздно. В зал вплыл партийный лидер, сопровождаемый свитой, в которой находился и начальник Райотдела УВД.
И тогда Гена Смолин, парень с внешностью театрального соблазнителя и голосом певца из провинциальной оперы, вскочил и запел:
Мы на стройку идем,
Мы на вахту встаем,
Мы находимся в звездном полете…
Весь стол мощной разноголосицей подхватил:
Это мы коммунизм на земле создаем,
Значит, мы на партийной работе…