Вот так, отличником, я и прожил всю жизнь. Не считая, конечно, института. Там был кризис, ломка, разочарование, и если я получал двойки, то – без борьбы, без унижения. Это было мне не нужно, бессмысленно, не мое.
Теперь вот предстоит эти свои знания и умения передавать ученикам. Завтра первый рейс со стажером. Этап. Но никаких эмоций: научу.
10.02. Слетали в Москву, в новом качестве. Саша слегка подвесил машину в Домодедове, ну, на обратном пути исправился, дома сел отлично.
Дело пойдет. На рулении я, конечно, был напряжен, и слава богу, что машины оба раза были старые, с управлением от педалей, где мне легче помогать, а ему ближе к его привычному Як-40. Но завтра попадет с «балдой», там уж и ему и мне придется попотеть.
13.02. Казалось бы, ввод в строй – надо давать рейсы с максимальным количеством посадок, чтоб хорошо набить руку. Нет, наоборот: длинные полеты, а посадок всего две, туда и обратно. За посадки теперь платят: один полет – 68 рублей.
А за ночь теперь не платят. Платят за часы: рассчитали стоимость часа с учетом ночи, в среднем, т.е. вроде бы как добавили. Что ж, теперь одни будут летать днем, а другие, вот как я: то Москва с разворотом, то Комсомольск, будь он проклят, с разворотом же, то восемнадцатикратно проклятый Львов, две ночи подряд. Ну, вытерпим.
Отмучился Саша Корсаков; за ним следом тихо умер Степа Ваньков, а он же моложе меня. Судьба.
20.02. Вернулся из проклятого Львова. Еще чудом обошлось нам, что везде было топливо, слетали по расписанию.
Рейс тяжелый. И две ночи, причем, перед вылетом намучились на проклятых койках в профилактории: заехали же с вечера хоть часа четыре поспать перед вылетом… поспали… с боку на бок.
И погодки как на заказ: то гололед, то свежий снег, сцепление 0,32, то видимость, то болтанка, а то все вместе. Плюс «эмка» с неудобной балдой ручного управления передней ногой.
Ну, Саша справляется хорошо, молодец, сильный летчик. Если зимой набьет руку, то летом проблем не ожидается; хороший будет командир.
Ввод в строй намечается, несмотря на уменьшение объемов работ. Общая тенденция – избавляться от стариков. На годовой медкомиссии по «бигудям» затормозили 44 человека. Это последствия и эпилептического припадка с командиром К., и внезапной смерти Степы Ванькова сразу после квартального медосмотра.
Вчера ночью, выключив свет в кабине, разглядывал с высоты свой родной Волчанск, угадывал по огням знакомые улицы… Романтика!
Может, как раз случайно вышли перед сном во двор мои старики, увидели в чистом ночном небе мигающий маячок, услышали характерный гул со свистом, может, подумали: не сынок ли летит… И мало ли чего подумают родители-учителя о сыне, избравшем такую профессию… а теперь вон уже и сам учит летать молодых.
Романтика. Однако же далеко не каждому дано увидеть дом родной с высоты десяти километров. А я вижу, периодически, и мне это важно. Дом родной, малая моя родина – и мое большое Дело, проносящее меня над родным гнездом – мимо, мимо, – и ничего тут не поделаешь: это сильнее желаний, это – неизбежная жертва, но и горьковатая награда.
22.02. Вернулись из Ростова. Ну, рулили с Сашей, или, вернее, рулил по гололеду его руками я, т.к. «балда» в кабине только слева. На нервах, конечно. Плюс машина музыкальная – свист и вой в кабине: где-то отстала резиночка уплотнения, ее отсасывает в дырочку, она поет, а мы себе летим и устаем. Я ведь ничего не делаю, все делает стажер, но устаем все. Ну, за это и платят.
Хотел описать какую-то несуразность, то ли по кабине, то ли по технологии… да у нас их столько, что уже и забыл. Иду спать.
25.02. Сколько лет нам болванили голову о том, что жизнь на Западе если и не сущий ад, то уж сильно приукрашена ихней пропагандой. А сейчас немцы и евреи уезжают туда сотнями тысяч и не шибко-то возвращаются, разочаровавшись.
Люди отчаялись добиться сносной жизни в нашей стране, а годы уходят. Хоть ради детей и внуков наши немцы, без языка, без здоровья, готовы ехать. У них есть главный козырь: Конституция Германии, где сказано, что немец везде, на любом краю земли, остается гражданином Германии. Там, в богатой стране, воссозданной из пепла умным, дисциплинироанным и работящим народом, любому находится место, хороший кусок хлеба с маслом, – всегда и везде, и без очередей и талонов.
Как же устал наш народ…
А эти сволочи все делят власть. И никто уже им не верит. Все остается на том же самом уровне, что и семь лет назад. Нет частника, нет легального капиталиста, хозяина, нет земли и нет свободы, нигде и ни в чем. Есть одни талоны, и крантики в тех же руках. Опчественная собственность, кулюфтив, колхоз имени какого-то съезда ср…й партии.
Я не вижу той тайной гигантской работы, которая якобы совершается в клетках якобы выздоравливающего организма. Тимур и его кабинетная команда – якобы видят. Как якобы видели Горбачев и иже с ним.
В Ростове на рынке бродили по рядам барахолки, где можно найти почти все, о чем может только мечтать мастеровой человек. Но цены… Ну ладно. Уже уходя, я, в восхищении богатством выбора, обронил, вроде про себя: «только пулемета и не хватает…» И отойдя шагов на десять, услышал в спину негромкое и спокойное: «можно и пулемет».
Можно. Народ готовится, мало ли что.
Вчера только видел, как напротив меня обокрали гараж: проломили заднюю стенку и пошерстили. Машину не угнали только потому, видимо, что стоит неисправная, а так забрали все, что можно унести.
И что сделаешь. Гаражи наши без присмотра, пять тысяч гаражей скопом, кооператив, кулюфтив.
Сообщили в милицию. Что – примчались? Ага, щас.
Короче, безвластие.
28.02. Рейс в Москву с приключениями. Туда долетели нормально, а за два часа до подъема на обратный вылет нас разбудили: пришло указание Медведева перегнать в Челябинск машину и выполнить оттуда рейс на Ростов вместо сломавшегося Васи Козлова.
Ну, поворчали, но делать нечего, других отдохнувших экипажей нет. Так и пришлось лететь в Челябинск, оттуда – в Ростов и обратно домой, прихватив зайцами из Челябинска экипаж Козлова. Обернулось это восемнадцатью часами работы; ну, отписались. Не оставаться же на весь день в Ростове отдыхать, а потом третью ночь подряд не спать, гнать домой рейс. Ну, перетерпели.
А у Васи на взлете дома лопнуло колесо; ему на борт сообщили по радио, он в Челябинске сел благополучно, но, как оказалось, ошметками резины порвало шланги, еще чего-то повредило; пока привезут запчасти… ну и нечего там сидеть.
Нам же – лишних пять часов налета и три посадки. Куда деньги будем складывать. И так уже в этом месяце получается семь тысяч. И еще обещают добавить зарплату. Правда, и цены растут. Но нам жить можно.
Надо как-то перетерпеть этот период, чтобы не соваться к огню, чтобы не вскипал внутри гнилой пар бессильного отчаяния и тоскливой пустоты в душе. И самое достойное занятие для меня этой зимой – гараж. Так зима и пролетела. Один бок у машины зашит и защищен. Со вторым уже будет легче.
Мы все терпим. Оксана терпеливо дожевывает свой мединститут. Надя терпит вечный холод на работе, дома вечерами после ужина оттаивает у телевизора и тут же засыпает. Дом заброшен. Мы поднимаем средний заработок, понимая, что так вечно не будет, скоро эта лафа кончится, а пенсия на носу. А я приспособился, дотягиваю свои последние летные годы, надо тоже дотерпеть.
В полетах тихо сплю, читаю, убиваю время и практически ни во что не вмешиваюсь. Ребята – знают. Саша Чекин летает уверенно, только дотерпеть пару месяцев, пока набьет руку на новых стереотипах.
О смысле жизни не надо задумываться. Смысл – в самой жизни. Я ее принимаю как есть, без особой борьбы. Стараюсь находить удовольствие даже в том, что отягощает всех: в уборке, в ремонте, в приготовлении пищи, стирке, глажке белья и прочих атрибутах быта.
Понимаю, что большинство нынче живет не так: они митингуют, читают газеты, стоят в очередях и потихоньку блудят, в грязи и безделье, а главное – терзаются неудовлетворенными желаниями, завистью, и наливаются злобой, как кабан салом.
Зачем? Я ни на кого не злюсь, никому не завидую. Та ненависть ко всему, когда хотелось бить и бить, – прошла. Я не агрессивен, мне некогда, у меня много мелких и интересных только мне дел. Идите, идите себе, оставьте меня в покое.
Сейчас пойду в гараж. По пути возле котельной скоммунизжу саночки угля. Затоплю печь. Надену валенки. Переверну талями машину и подвешу к потолку за другой бок. Начну отдирать и вырубать порог, чистить грязь и ржавчину. Подготовлю новый порог, сделаю подпорожек вместо сгнившего. Тут обед; см. предыдущее описание. И снова за молоток и зубило.
Вот что я предвкушаю. Грязь и пыль, заусенцы и черные ногти, рукавицы, тяжелые инструменты, валенки с галошами, тишина, покой, я один… А завтра – баня.
А другому это – тяжкий и унизительный труд… когда можно же собраться с дружками, попить водочки, пожевать политику; а то – с девочками, под музычку, кофеечек с сигареткой… пустота.
На здоровье; каждому свое. А я открою ворота гаража, выйду под стылое звездное небо и пойду устало домой. Дома у телевизора семья; кот встретит и упадет у дверей, вытянув перпендикулярно хвост и поджав пальцы на всех лапах, прося ласки; Надя заворчит: где ты шляешься допоздна… Хорошо.
Но… как же я приблизился к земле. И неизвестно еще, что лучше: витать ли в эмпиреях, ковыряться в дерьме политики или рубить зубилом металл.
Я и читать все так же люблю, но это больше в рейсах. Вот снова увлекся Грином: какой утонченный, нервный психолог, аналитик, философ, художник! А вот добыл Кафку: надо хоть попытаться понять – ведь весь мир его читает почему-то. А впрочем, пошел он, этот весь мир… и Кафка тоже.
И тут же – Глеб Успенский – продают-то по рубль шестьдесят. Успенский, Лесков, Мельников-Печерский, Андреев, Сергеев-Ценский, прочие российские звезды второй величины, – почему-то нынче не в почете. А в почете – Чейзы, Хейзы, и протчие Агаты Христи.
Христи нынче богаты. На обложках – пистолеты и сиськи во всех ракурсах.
Нет, лучше в гараж. А потом снова за штурвал, снова над облаками звездное небо и очередное ночное путешествие вокруг света… сколько я уже этих кругов намотал.
Мы, в общем, ночные птицы. Светлые пятна городов внизу, звезды и полярные сияния вверху, красные и белые маячки встречных и поперечных самолетов, их серебристые следы в лунном свете, шум раздираемого воздуха за бортом, ленивые реплики в кабине, крепкий чай… Хорошо.
Хороша жизнь сама по себе. И какой там, к черту, смысл.
Месяц уже не прикасался к штурвалу; надо бы хоть полет у Саши отобрать, так никак же не осмелюсь. Все погоды простые; ну, дождусь своего сложняка…
А парень, в общем, неплохо летает.
1.03. Зима пролетела; как ею ни пугали, а все обошлось спокойно. Народ привыкает. Заводы правительство подкармливает, а пенсионеры разобщены, голодают, читают газеты; большевики их подзуживают.
Не читают газет такие, как вот я. Нам некогда, мы зарабатываем. Нас не то что подкармливают, а заведомо берегут и лелеют. Вот Ростов дает в полет питание на экипаж, на 155 рублей: там лосось, колбаса, сыр, масло, курица, чай со сгущенкой… Красноярск, правда, кормит победнее, нет лосося и масла, но терпимо. В полет свыше 3-х часов дают еще сухой паек (мы называем его «гаражный вариант»): тушенка и рыбные консервы. Это идет не в гараж, а домой.
В Ростове рынок забит мясом. Забит. По 70 рублей; а у нас по 120. Забито все: творогом, сметаной, растительным маслом, рыбой, – все дешево. Ну, возим.
Из Ростова кооператоры повезли свои кроссовки, которые там уже никто не берет. Затоварились. Пошел товар по стране. Пошла нам загрузка.
Оплата экипажам у нас теперь, в очередной, (и последний ли) раз, такая. Оклад КВС – 1400, за летный час – 28, за взлет-посадку – 68, какие-то премиальные, выслуга, вредность, – это еще рублей 700 набегает; плюс за экономию топлива – с каждой тонны – 100 рублей; на все это коэффициент: 30 процентов северных; и выходит за саннорму где-то 6 тысяч; ну а мне за инструкторскую работу – еще тысяча.
Мало. Куртка-пуховик, которую мечтает купить мне Надя, стоит уже за 5 тысяч. Туфли Оксане – 2700. Не успеваем. Я должен зарабатывать так, чтобы не думая пошел и с зарплаты взял любую вещь в дом безболезненно, будь то телевизор, мебель, холодильник, ковер или песцовая шапка. Так было в застойные годы. Пока мы живем хуже.
Я не кощунствую. Работаю я не хуже и не меньше прежнего, наоборот, более квалифицированно. Судьба неудачников и тех, кто за бортом, за чертой и пр. – это их проблемы. Завтра меня спишут и я пополню их скорбный ряд. Но сегодня я пока на коне, и нечего тут стесняться. Мне мало.
На рынок идешь – в кармане тысяча. Назад – несешь мяса в одной руке. Но жить можно, и я пока еще пью коньяк и доедаю остатки икры.
Да, вспомнил ту несуразицу по кабине. У нас на «эмках» новые манометры с плоской горизонтальной шкалой, вместо старых, круглых, со стрелками. На черном фоне – белые деления и цифры. А стрелки-указателя нет; сбоку ходит треугольный микроскопический указатель, со спичечную головку величиной… желтого цвета. Днем еще что-то кое-как можно разглядеть, а ночью он пропадает. Манометр гидросистемы, важнейший прибор – и без ясной стрелки. Советский союз.
В гараже работа движется. Но руки… руки никак не приспособятся к труду. Болят от локтя до кончиков пальцев. Какие же железные руки у крестьянина, слесаря или кузнеца. А я пытаюсь совместить рояль и зубило. Гармония…
И все же – гармония! Так и надо жить. «Землю попашет – попишет стихи».
Вся жизнь оборачивается так, что с машиной ты человек, а без нее – пассажир проклятого всеми общественного транспорта. Ой как надо ее беречь. А цены на запчасти…
Это же немыслимо: пилот нынче на одну зарплату может купить аж полторы шины от автомобиля. Я помню лучшие времена, когда мог купить, ну… десять-двенадцать. Тоже дорого, но тогда переобуть машину можно было безболезненно.
Вася, бойся пенсии. Летай, сокол, пей пока живую кровь; падалью ты еще наешься.
3.03. До чего же тяжко после двух подряд ночей. Сколько здоровья выпивает такая работа. Безысходность. Уже ж нет того здоровья, а куда денешься. Ну, посплю, наконец…
…Поспали с Мишкой три часа; встал… как отбивная. Вялый, разбитый, с налитыми свинцом бессильными руками. Делал неизбежную мою зарядку, со стиснутыми зубами поднимая и сгибая болящие руки, разминал, гнул себя, а внутри все выло: покоя! Покоя!!!
Ну нет, это мы проходили, знаем, покоя не дадим. Размялся, умылся обычным своим вонючим потом, затем уже водой; умылся и… покоя!!! Каждая клеточка требует покоя, а нельзя. Надо двигаться, надо жить.
Первую ночь я в полете бессовестно спал. Минут двадцать. Симферополь обещал туман, везде все закрывалось; пришлось залить топлива побольше и взять запасными Краснодар и Сочи. Вот я и отдыхал, ибо решил, что пришел мой сложнячок.
Но мы успели сесть до тумана, и я рутинно посадил машину на яркий световой ковер полосы. Ну, разговелся.