Однажды, в эти вот дни "пустых карманов", возвращались друзья домой трезвые и злые. Шли гуськом. Даже говорить не хотелось, настолько тяжело было на душе. У подъезда дома встретили капитана Дронова с мотоциклом. Он жил на втором этаже и, стоя перед лестницей, соображал, как закатить мотоцикл наверх.
- Разрешите помочь? - спросил Шатров.
- Очень буду благодарен.
Друзья подняли пахнущий заводской смазкой мотоцикл и на руках внесли его на второй этаж. Здесь они прокатили мотоцикл по длинному коридору, в который с обеих сторон выходили двери, и прислонили к стене у комнаты капитана.
Трудновато будет каждый день таскать, - сказал Савицкий.
- А я во дворе сарайчик сделаю.
Вообще-то покупку обмыть полагается, а то заржавеет, - пошутил Ланев просто так, не думая, что Дронов примет это всерьез.
- Что ж, не отказываюсь. К тому же за помощь я перед вами в долгу. Заходите.
Лейтенанты для вида стали отнекиваться, но все же вошли. Капитан временно жил один. Жена уехала в гости к родителям.
- Вот и поторопился купить, пока ее нет. Она против - говорит, не хочу быть вдовой. Мотоцикл душегубкой называет. А мне без мотоцикла просто невыносимо; на стрельбище, на кросс - везде он нужен.
После второго пол-литра выяснилось, что Дронову еще нужно учиться водить мотоцикл.
- Я его, красавчика, и включать не умею.
- Это же проще пареной репы! - уверял Берг.
- У меня есть права, я вас в два мига научу.
Компания вышла в коридор. Пока Семен объяснял устройство мотоцикла, Ланев спустился с бидончиком на улицу и, остановив проходящую машину, нацедил бензина. Игорь попросил на время заряженный аккумулятор у соседа Дронова.
Мотоцикл заправили, отерли смазку, и он радостно взревел на весь дом и задрожал от желания побегать. Соседи встревоженно выглядывали из дверей, растерянно наблюдали, как Берг медленно проехал по коридору от окна к окну мимо табуреток с примусами и ведер для мусора, выстроившихся вдоль стен.
- Ну, садитесь теперь вы. Пусть хозяина почувствует. Так! У вас отличная хватка! Рекорды будете ставить! Теперь медленно вращайте вот эту ручку, прибавляйте газ.
Дронова отпустили, и он, торжествующий и немного испуганный, покатил по коридору. Но вдруг его неопытная рука резко дернула рычаг. Мотоцикл отчаянно зарычал, оглушительно выстрелил, заполнив коридор голубым дымом, и рванулся вперед. Когда рассеялся дым, лейтенанты и оторопевшие жильцы увидели лежащий у стены мотоцикл и над ним окно, распахнутое настежь. Поняв, что произошло, все побежали вниз и подняли с земли стонущего Дронова.
Капитан сломал ключицу и был помещен в госпиталь. Срочно прилетела жена и первым делом продала мотоцикл. А полковник Кандыбин после этого случая на совещании офицеров сказал:
- Не связывайтесь вы с этой бражкой. Уж сколько раз я вас предупреждал. Это не офицеры, а ходячее ЧП.
Берг был объявлен зачинщиком этого происшествия и арестован на трое суток.
Дело разбирали на комсомольском бюро. Берг и Ланев не были комсомольцами. Савицкому и Шатрову пришлось выслушивать обвинения за всю компанию. Золотницкий метал громы и молнии.
Высказывались члены бюро, вспоминали прошлые грехи. Было принято решение: Шатрову объявить выговор, а Савицкому - строгий выговор с предупреждением, так как у него уже были другие взыскания.
Когда расходились, встретили в коридоре полковника Кандыбина. К командиру полка обратился комсорг Золотницкий:
- Товарищ полковник, завтра у нас будет обсуждаться вопрос о воспитательной работе среди молодых офицеров. Может быть, зайдете?
- Нет времени, дорогой, - ответил Кандыбин. - Как-нибудь в другой раз.
От этих слов Алексей вдруг почувствовал себя свободнее, скованность ослабла и постепенно вовсе исчезла. "Все это говорильня, - утешал себя Алексей, - буря в стакане воды. Мы еще в школе не очень-то боялись этих выговоров. Кандыбин даже время тратить не хочет на такие пустяки".
Город давили душные сумерки. Старушки поливали тротуары у ворот и садились на лавочки подышать. Савицкий и Шатров шагали рядом. Им было немного грустно, но не больше.
Легкомысленный Савицкий через несколько минут забыл неприятности. Недалеко от дома, в котором снимали квартиру холостяки, жила стройная и миловидная девушка. У нее были темные косы, собранные в тугую корону, глаза черные и блестящие. "Мушкетеры" не раз пытались с ней заговорить при встречах. Однако юная красавица, даже не удостоив их взглядом, проходила мимо. И вот Савицкий, возвращаясь с Шатровым домой, увидел идущую впереди грациозную соседку. Он поравнялся с ней. Заговорил. Но ответа не последовало. Игорь до самой калитки пытался вызвать девушку на разговор, но она молчала и, ускорив шаг, зашла в свой двор:
- Подумаешь! - сказал Игорь подошедшему Шатрову. - Говорить не хочет!
10
Полковник Кандыбин разговаривал в своем кабинете с Ячменевым. Разговор перебил Зайнуллин. Он открыл дверь и спросил:
- Разрешите, товарищ полковник?
- Заходи! - радушно встретил капитана Кандыбин. Он любил Зайнуллина. Высоко ценил и ставил всем в пример его требовательность и твердость. Полковник считал, что у каждого офицера, независимо от звания и должности, должен быть свой стиль, свой почерк в работе. Уставы и порядки в армии одни для всех, но каждый офицер поддерживает и внедряет
их по-своему, в зависимости от опыта, знаний, склада характера. У Зайнуллина свои твердые взгляды. Он нравился Кандыбину, скорее всего, потому, что сам полковник тоже был не из говорунов, любил строгость и решительность. Кандыбин видел в Зайнуллине себя - молодым ротным командиром. Он работал бы точно так же напряженно, цепко, ни на минуту не ослабляя требовательности. Полковник втайне завидовал Зайнуллину и жалел, что самому не довелось командовать ротой в мирное время. Ротная ступень промелькнула во время войны; не успел осмотреться, как был назначен замкомбата в боях на Висле.
Зайнуллин постоял у стола, помедлил, будто хотел подчеркнуть значительность того, что он сейчас произнесет.
- Садитесь, - сказал Кандыбин.
Но Зайнуллин не сел. Он этого себе не позволял - полковник для него был полковник, и Зайнуллин считал себя обязанным стоять, когда решаются служебные вопросы. Капитан садился в присутствии полковника только на совещаниях или на офицерских вечерах, к праздничному столу, да и там немедленно поднимался, когда к нему обращались старшие. Зайнуллин был ярый противник показухи. Просто уважение к старшим и понятие субординации он считал главными устоями дисциплины и порядка в армии.
Полковник, зная эту особенность капитана, не настаивал - все равно не сядет. И это тоже нравилось Кандыбину.
- Ну, с чем пришел?
Зайнуллин еще помедлил и наконец выложил:
- Уберите от меня этого разгильдяя!
И Кандыбин и Ячменев поняли: говорит о Шатрове.
- А почему? - спросил Ячменев.
- Он разлагает роту. Мешает работать.
- Почему-то у нас принято считать, что молодых офицеров должны воспитывать старшие начальники, - сказал Ячменев. - Лейтенант Шатров ваш подчиненный, и вы обязаны его воспитывать.
- Я обо всей роте забочусь, - хмуро буркнул Зайнуллин.
- А Шатров это не рота? Он тоже служит в вашей роте, товарищ капитан.
- Служит? Он не служит, а гадит...
Кандыбин поспешил на выручку своему любимцу:
- Может быть, переведем его куда-нибудь?
- Если Зайнуллин не может с ним справиться, Шатров другому командиру вообще на шею сядет. - Ячменев невольно польстил самолюбию капитана.
- Ты сделай так, товарищ Зайнуллин, - посоветовал командир полка, требовательности не снижай, о каждом проступке докладывай официальным рапортом. Пора за них браться всерьез, хватит прощать и уговаривать. Как думаешь, Афиноген Петрович?
- Браться всерьез давно пора, - задумчиво сказал Ячменев, - и браться нужно всем, а не только нам с вами.
- Некогда мне рапорты писать, - упорствовал Зайнуллин. - Мне работать надо, а не бумагу переводить.
Зайнуллину позволялось многое. Никто другой не посмел бы так говорить с полковником. Но полковник прощал ему эту грубоватую манеру. Он стремился ни в чем не отказывать ему. Тем более что Зайнуллин никогда не злоупотреблял его расположением и обращался с просьбами только в крайних случаях. Кандыбину было очень неприятно отказывать сейчас капитану.
- Ничего не могу сделать. Штат во всех ротах укомплектован. Перевести Шатрова некуда. Ты потерпи немного, я переведу его при первой же возможности.
Зайнуллин зло и глухо сказал:
- Гнать надо из армии этих бергов, савицких, ланевых. Чего с ними возиться? Это они сбивают с пути молодых офицеров. Шатров сначала хорошо за дело взялся.
- А почему же вы его не удержали? - спросил Ячменев.
Зайнуллин промолчал.
- Природа, как известно, не терпит пустоты. Не было вашего и нашего влияния, вот и заполнили этот пробел Берг и Савицкий.
Зайнуллин не стал спорить с Ячменевым. Он пожалел, что замполит оказался в это время у командира полка. Будь Кандыбин один, он поступил бы решительнее.
Раздосадованный неудачей, Зайнуллин, возвратясь к себе в роту, вызвал Шатрова в канцелярию. Сдерживая гнев, капитан сказал, не взглянув даже на вошедшего лейтенанта:
- Если вас наказывать за каждый проступок, то вы один потянете роту на последнее место по дисциплине. Поэтому будет так: сержанты справятся без вас.
И вдруг, не сдержав злости оттого, что офицер, которого он так ждал, на которого возлагал большие надежды, оказался не помощником, а помехой, Зайнуллин почти выкрикнул:
- А твоего духу чтоб в роте не было! Понял?! Ходи где хочешь, а здесь не появляйся. Не разлагай мне людей своим гнусным видом. Понял?!
- Так точно, - ответил Шатров, растерянно соображая: отстраняют его от должности или это просто очередной разнос?
А Зайнуллин продолжал еще некоторое время бушевать. Он сознавал изгнать Шатрова из роты у него не хватает власти. То, что он говорит, это лишь попытка как-то в обход пресечь разлагающее влияние лейтенанта. Уж если не помогает, то пусть хотя бы не вредит! Но капитан знал: все это лишь разговор, болтовня... Вообще случилось то, чего капитан больше всего боялся, от чего долгое время старательно оберегал свое подразделение - в роте завелся "артист", и теперь все результаты его трудов могут пойти прахом.
Потерял покой и полковник Кандыбин. В тот же день он попросил генерала Таирова принять его. Командир полка приезжал к комдиву иногда без предварительных звонков. Официальное обращение насторожило генерала. Он принял полковника, готовый услышать что-то неприятное.
Генерал Таиров был плосколиц, с раскосыми башкирскими глазами и жестким седым ежиком. В прошлом кавалерист, генерал и в пятьдесят лет сохранил стройность и подтянутость.
- Слушаю вас, - сказал Таиров, когда полковник по его приглашению сел к столу.
- Представляю вам рапорт и прошу предать суду военного трибунала лейтенанта Берга, - сказал Кандыбин и подал генералу рапорт.
Таиров взял бумагу, положил ее на стол перед собой - вот оно что! - и, не читая, продолжал смотреть на Кандыбина.
- Я о нем несколько раз вам докладывал, - продолжал командир полка, понимая взгляд генерала как желание выяснить суть дела. - Вы, товарищ генерал, каждый раз высказывали надежду, что Берг исправится. У меня лично больше надежды нет, наказания на него не действуют. Я настаиваю на суде. Берг систематически пьянствует, опаздывает на службу, служебные обязанности выполняет формально. В прошедшее воскресенье не выполнил мой приказ.
У генерала дрогнули седые брови.
- Как? Прямо отказался выполнить? - спросил Таиров.
- Он не заступил в наряд. Должен был дежурить согласно утвержденному мной графику, но явился на развод пьяным, и его не допустили. Я понимаю, суд - крайняя мера, но мне нужно на нее опереться. С воспитанием молодых офицеров в полку дела обстоят очень напряженно. Есть у меня еще Савицкий, Ланев, да вы сами их знаете, товарищ генерал.
- Вы все возможности испробовали?
- Все.
- Приносит ли Берг общественный вред?
- Так точно. Он вовлек в свою компанию прибывшего из училища лейтенанта Шатрова. Была в полку отличная зайнуллинская рота, а теперь ее знобит как в лихорадке.
- Почему?
- Шатров в ней командует третьим взводом. На Зайнуллина смотреть жалко. Извелся офицер. И так работает много, а тут этот Шатров. От него столько неприятностей!
Генерал очень хорошо знал капитана Зайнуллина, не раз награждал его ценными подарками и отмечал в приказах. Роту, конечно, надо выручать. Но и отдать человека под суд, искалечить ему жизнь генерал Таиров так вот просто, с маху, не мог.
- Сознательно или несознательно влияет на молодых офицеров Берг? спросил генерал.
Кандыбин заколебался. Он понял, разговор о судьбе Берга сейчас закончится. Генерал примет решение. Полковнику очень хотелось избавиться от нерадивого лейтенанта, но Кандыбин был честным человеком.
- Нет, товарищ генерал. Берг влияет на других не умышленно. Он не враг, а заблудившийся. Вместе с тем проступки он совершает сознательно, добивается, чтоб его уволили из армии.
- Вот видите, - задумчиво сказал комдив. - Мне кажется, вы еще не использовали все средства дисциплинарного воздействия. Поэтому удовлетворить ваше ходатайство я не могу. Поработайте еще с этим человеком. Лучше, если он перебесится и будет служить в наших рядах, чем попадет в тюрьму и всю жизнь потом будет коситься и считать себя обиженным. Кстати, вы советовались с замполитом, с секретарем партийной организации?
Полковник отвел глаза. Устало, как о деле, давно всем надоевшем, сказал:
- Говорил не раз. И с ними говорил, и на совещаниях при всех офицерах каждую неделю толкуем - все за то, чтобы избавиться от этого типа.
Но, верный себе, Кандыбин, почувствовав, что уклоняется от прямого ответа и докладывает хоть и правду, но не точно, тут же переломил себя, подчеркнуто прямо и ясно сказал:
- Решение предать суду Берга я принял самостоятельно, с замполитом и секретарем по этому вопросу не советовался.
- Тем более нельзя считать, что все меры уже исчерпаны. - Генерал спокойно смотрел на помрачневшего Кандыбина, понимая: полковнику неприятно сейчас сидеть перед ним - получалось так, будто он пришел с делом, которое глубоко не продумал; не использовав свои возможности, уже просит вмешаться старших.
Командир дивизии знал: это не в правилах Кандыбина, и, стремясь как-то смягчить отказ и принять часть вины и на себя, рассудительно проговорил:
- Все мы не безгрешны были в молодости, Матвей Степанович. Посоветоваться, послушать других никогда не вредно... Поговорите с замполитом. Сами еще подумайте. Судить Берга, я считаю, нецелесообразно.
11
Вечером Кандыбин умышленно заговорил с Ячменевым о Берге.
- Я сегодня подавал рапорт о предании суду Берга, но генерал меня выставил за то, что я не мог доложить ваше мнение по этому делу.
Ячменев очень хорошо знал Кандыбина, уважал его за прямоту. Были ему известны и недостатки полковника - излишняя самостоятельность, нежелание послушать других, поэтому, узнав о случившемся, Ячменев подумал: "И поделом тебе, не будешь лезть к начальству, не поговорив предварительно с замполитом". Но подумал так Ячменев без злорадства, а с легкой иронией. Ведь Кандыбин не питает к нему личной антипатии, даже наоборот - по-своему любит комиссара.
Кандыбин честный, опытный командир и коммунист, делить им нечего интересы у них одни, ну а что касается ошибок, так они в одночасье не устраняются. Да и к себе Ячменев был сугубо требователен. Он считал: получив большие права и поддержку партии, нужно пользоваться ими осторожно и умело. Афиноген Петрович хорошо усвоил разницу в понятиях - быть комиссаром и комиссарить. Быть комиссаром, по его убеждению, значило проводить линию партии, подчинять этой линии все, руководствоваться ею при решении вопросов боевой готовности и жизни полка. Комиссарить же - это значит проводить в жизнь любые субъективные решения, опираясь на силу, данную тебе партией, и ею, этой вот силой, делать обязательными для всех свои личные прихоти.