Саша быстро получает все необходимые сведения, а впереди на фоне успокоившегося океана темной, неровной ниткой замаячил берег. Левее высокая гора, потухший вулкан Святого Лазаря или, как он теперь называется, Эджкомб. Во времена Баранова он был естественным маяком, по огню и дыму которого моряки определяли свой курс, а индейцы считали его злым духом, приносили жертвы — скальпы, снятые с голов врагов.
Снижаемся. Уже отлично виден город Ситка, раскинувшийся по берегам залива, Среди прямых, современных построек золотом горят купола собора святого Михаила, а напротив, через залив, городок военно–морской базы. Место посадки обозначено плавучими знаками. У широкого бетонного спуска ряд слипов, у некоторых из них, широко раскинув крылья, стоят гидросамолеты, а в глубине бухты, как гигантские утюги, военные корабли с зачехленными стволами пушек.
Черевичный четко и легко выполняет заход на посадку, и самолет глиссирует к слипу, где виден человек с белым флагом.
Сильные руки моряков подхватывают машину, надевают колесные шасси, и пока мы переодеваемся, выкатывают ее на бетонную площадку перед ангаром.
Процедура встречи. Командующий базой в чине контр–адмирала, со свитой морских летчиков. С нескрываемым любопытством они всматриваются в нас, в глазах радушие и искреннее восхищение.
Иван незаметно толкает меня в бок и тихо говорит:
— Смотри–ка, вроде ребята–то свои!
Контр–адмирал, медленно выговаривая слова по–русски, поздравляет нас с благополучной посадкой и знакомит со своей свитой. Ни документы, ни вещи, как и в Номе и на Кадьяке, не спрашиваются и не осматриваются.
— Прошу отдохнуть, покушать, а вечером жду вас в офицерском клубе на коктейль!
Мы принимаем приглашение, отдаем распоряжение о подготовке самолета для вылета на завтра, и офицеры на своих машинах везут нас в гостиницу. Конечно, как и в Кадьяке, путь не длиннее трехсот метров, «дорога уважения», как говорят американцы.
В гостинице уютные, чистые комнаты без всяких излишеств и украшений. Как и в Кадьяке, владелец — маленький, вертлявый японец, с желтыми лошадиными зубами, до приторности услужлив и предупредителен.
— Смотри–ка, и здесь самураи! Японец перестает улыбаться, отрицательно качает головой, говоря:
— Но самураи, моя хорошая япона, по–рюски — друга! — и бежит вперед к широкому окну.
— Бона рюска собора, моя ходи, моя христяна! — и, низко поклонившись, выходит, пятясь спиной.
— Вроде обиделся, не хочет быть самураем! Да кто же знал, что он понимает по–русски? — смущенно пытается загладить свой промах Иван.
— Это же Новоархангельск!
Иван тщательно запирает чемодан и засовывает его под кровать.
— У тебя что там, секреты? — спрашиваю я.
— Какие секреты! Но неприятно, если будут копаться! А где твои полетные карты?
— Со мной, в портфеле. Но они все открытые, а от Нома американские, но тоже без грифа и получены мной без всяких расписок. Хотя на них есть все аэрографические и аэронавигационные данные Аляски, Канады и Северной Америки, они не представляют никакого интереса ни для американцев, ни для японцев. Последние, при таком изобилии гостиниц и ресторанов на базах, давно имеют и более точные карты.
— Никак не пойму этих американцев, внешне очень беспечны, а к нам как–то все же насторожены.
— Не везде, и далеко не все. Есть профашистские группировки и в Америке, вот они–то и мутят воду.
После обеда пошли осматривать город. В первую очередь зашли в Михайловский собор, где были иконы, написанные большими русскими художниками, среди них и работа кисти Венецианова.
В городе, в магазинах и на улицах изредка слышна русская речь. На Кекуркамне и вокруг него сохранились жилые дома времен Баранова, а в музее много экспонатов быта, орудий труда и охоты русских поселенцев.
Американцы, к которым мы обращались с вопросами (среди них было много креолов), охотно рассказывали историю Новоархангельска и показывали площадь, где в 1867 году происходила церемония передачи Русской Америки — Североамериканским штатам. Приятно было видеть, как при встрече ситкинцы поднимали руку с двумя растопыренными пальцами, изображающими латинскую букву «V», начало слова «Виктори» — Победа! Незнакомые люди жали нам руки и на английском, французском, испанском, а иногда русском языке тепло поздравляли с Прилетом и искренне желали победы над фашизмом. Среди жителей встречались индейцы племени ситка, они значительно хуже одеты, но держатся гордо и с достоинством. На наш вопрос, чем они занимаются, нам отвечали — рыболовством, охотой и на лесоразработках. Живут они, главным образом, в своих поселках по побережью, а часть осела в городе.
Вечером, на приеме, организованном командованием гарнизона и мэром города, было многолюдно и шумно. Офицеры с женами, принаряженными словно на бал, окружили нас тесным кольцом и задавали всевозможные вопросы о жизни в Москве и о том, как мы «летели через полюс» (почему–то у них сложилось мнение, что мы прилетели к ним через полюс, а не через Анадырь), но больше всею вопросов было о войне. Среди доброжелательных проскальзывали и довольно ехидные. Например, «Гитлер уже под Москвой, куда вы вернетесь, закончив свою миссию, не лучше ли вам остаться в Америке?»
Наши ответы присутствующие встречали аплодисментами и одобрительными возгласами. Отвечая на вопросы, мы все ждали, когда же начнется, так сказать, официальная часть. Но этого, видно, не предполагалось. В двух больших залах со столами, заставленными бутылками с виски, шампанским и легкой закуской, все стоя непринужденно пили, смеялись и говорили. Зная, что в чужой монастырь со своим уставом лезть не положено, мы быстро освоились, включились в эту шумную толпу и не заметили, как к нам подошли командующий гарнизоном и мэр со своими семействами. Представив жен, дочерей, сыновей, мэр провозгласил тост за дружбу русских с американцами, истоки которой, как он сказал, заложены очень давно, свидетельством тому этот остров имени Баранова, который при неразумной политике мог бы быть объектом раздора, но чувство дружбы великого русского народа к молодой республике не допустило такой несправедливости. Слова мэра вызвали горячие аплодисменты собравшихся и дополняющие тосты — о дружбе двух великих народов, поддерживающих друг друга в тяжелой обстановке. Потом коротко выступил командующий базой. Он говорил о мужестве Красной Армии, продолжающей отбивать натиск врага, даже в такой сложной обстановке, в какой европейские страны предпочли бы капитуляцию.
В наших ответах мы поблагодарили за гостеприимство и за готовность правительства Америки, американского народа оказывать содействие Советскому Союзу в борьбе с фашизмом.
Потом были танцы. Иван Черевичный лихо кружил в вальсе ситкинских красавиц, да и другие ребята не отставали от него. Танцы чередовались музыкальными выступлениями и боксом на отличном ринге в одном из залов.
Бои были любительские, но вызывали дикий ажиотаж зрителей. Тут же заключались ставки на того или иного боксера и тут же расплачивались.
В перерыве командующий базой сообщил нам, что вылет наш разрешен на десять утра и что четыре «каталины» будут сопровождать нас почетным эскортом до Сиэтла.
Черевичный поблагодарил командующего, но высказал сомнение:
— Вы предполагаете, что погода будет ясной до Сиэтла? В облаках мы потеряем друг друга, и может появиться угроза столкновения.
— Синоптики дали хороший прогноз. При неблагоприятных условиях вылет также состоится, но с соблюдением интервалов во времени стартов и по высоте Мы так часто практикуем, и наши экипажи хорошо натренированы
— Ол–райт! — ответил Иван, и оба рассмеялись.
— О, командор Черевичный, вы уже заговорили на нашем языке!
— О да, господин контр–адмирал, только с хохляцким акцентом!
— Что такое «хохляцким»?
— Украинским. Я родился в маленьком городке, Голте, ныне Первомайск. Увы, там сегодня нацисты, — с болью закончил Иван.
— Какие же адские силы помогли этому ефрейтору так далеко прорваться!
— Какие силы? Те, которые ненавидят коммунизм и готовы наслать на него всякую чуму, а теперь вот сами на коленях, растоптаны грязными сапогами нацизма! Но советский народ не согнуть, сломаем Гитлеру хребтину, хотя и очень это тяжело! Ведь нам одним приходится сдерживать всю эту орду!
— Америка даст вам оружие, технику…
— Но когда все это дойдет?! Коммуникации растянуты. Доставка страшно затруднена, а вторым фронтом даже не пахнет!
— Будет использован Северный морской путь, — наставительно заметил контр–адмирал. — Это намного короче, нежели через Тихий океан. Лишь бы вы продержались два–три месяца!
— А вы понимаете, чего будут стоить эти два–три месяца…
Чувствуя, что диалог этот может далеко зайти, извинившись, я вмешался с вопросом:
— Господин адмирал, в часе полета от вас, в океане нами встречены две подлодки. Обе под японским флагом, в надводном положении. Курс следования девяносто пять — сто градусов.
— Японские субмарины? Это обычные тренировочные походы. Океан нейтрален, воды всем хватит!
Мы переглянулись с Иваном.
— Я сказал что–то не так? — заметив это, спросил командующий.
— Нам кажется, господин адмирал, вы недооцениваете действия вашего потенциального противника, — ответил я.
— Вы думаете, господин навигатор, это связано с благополучием нашей базы? Разведка? Но мы контролируем все подходы к острову. А сейчас в районе, где вы встретили японские лодки, барражируют две «каталины», но они ничего подозрительного не обнаружили.
— Так действовали накануне нападения и фашисты. Мы встречали их самолеты в нейтральных водах, примыкающих к нашим арктическим островам, но не придавали этому значения, а они занимались разведкой.
Было видно, как под загорелой кожей на скулах контр–адмирала нервно заходили желваки. Он что–то вполголоса сказал стоящему рядом офицеру, и тот тут же вышел.
— Благодарю вас, быть может, вы и правы. Ведь опыт одного дня войны стоит года академии. — Наполнив бокалы шампанским, адмирал закончил: — За первых русских землепроходцев, открывших и освоивших этот чудесный остров! За ваших пращуров, господа советские летчики!
— За достойных преемников острова Баранова и столицы Русской Америки города Новоархангельска! Пусть никогда огонь не коснется этого замечательного края, символа высокой дружбы наших народов!
Взрыв аплодисментов и возгласы одобрения заглушили слова переводчика. Иван, не ожидавший, что к нашему разговору было приковано всеобщее внимание, растерянно улыбался, взглядом спрашивая нас, так ли он сказал. «Хорошо, Иван, правильно. Мы не бедные родственники на американской земле».
В тот вечер впервые до гостиницы нас провожали пешком офицеры и их жены, по дороге весело перекидывались вопросами и шутками; и все было так просто и естественно, что нам казалось, будто шагаем мы по набережной Северной Двины в Архангельске, куда прилетели с севера на отдых после утомительных ледовых разведок в рубленный из сосны профилакторий. Здесь так же морской соленый воздух был напоен запахом смолы, так же прохладными струями освежал он наши разгоряченные лица, так же смеялись люди, среди которых было много иностранных моряков. Но, увы, все же это была другая земля, чужая слышалась речь, и эти жуткие тотемные идолы хищных юконских воронов, эти страшные маски каких–то богов с злыми кровавыми глазами, выхваченные светом фонарей, возвращали к действительности, до боли сжимая сердце острой, неукротимой тоской. Ведь там, за океаном, мы оставили свою Родину, истекающую кровью в неравной битве, по жестокости незнаемой человечеством за всю его историю! А мы, сильные здоровые ребята, необходимые на фронте, купаемся здесь в изобилии и беспечности. Эти мысли не давали нам покоя ни на минуту, где бы мы ни находились и что бы ни делали.
В семь мы были уже на метеостанции. Погода за ночь неожиданно испортилась. Теплый фронт тихоокеанскою циклона закрыл всю западную часть Канады и Северной Америки до Сиэтла включительно. Над бухтой базы почти до воды висел туман.
Лил дождь, видимость сто — двести метров. Дежурный офицер–синоптик заявил — погода для их экипажей нелетная. В облаках обледенение. В районе острова Ванкувер, по данным синоптиков Канады, вероятны грозы. Мы посоветовались с Черевичным и приняли решение — вылетать, так как по синоптической карте было видно, что к нашему Прилету в Сиэтл фронт пройдет береговую черту океана, я погода значительно улучшится. Погода же по маршруту полета нам не была препятствием, так как мы шли не на ледовую разведку, где необходимо видеть поверхность океана, и могли лететь на такой высоте, где горизонтальная видимость нам была безразлична. До вылета оставалось еще три часа. Мы попросили синоптиков еще раз собрать погоду по трассе и уточнить возможность грозы в районе острова Ванкувер, зашли на самолет за механиками и отправились в гостиницу на завтрак.
Наш хозяин «самурай» обслуживал наш столик лично, был вежлив, предупредителен и разговорчив. Видя, как легко и быстро мы расправлялись с подаваемыми им кушаниями, он довольно улыбался и, низко кланяясь, приговаривать:
— Молодым кусать надо много, мяса мало, рыба много, овощи много. Будет осень холосо, как рюска коня.
Закурив после кофе, Виктор Чечин раскрыл коробку «Казбека» и протянул хозяину:
— Закуривай наших, советских. Японец взял папиросу и, кланяясь, положил ее в кардан смокинга
— Обеда сто кусать будем?
— Обедать будем в Сиэтле, — ответил Иван.
— Нипона циклона пришла. Американска пайлот дома сидят. Рюска летать засем? Погода нет! — он сокрушенно вздохнул и отрицательно закачал головой.
— Да ты не волнуйся, — смеясь, ответил Виктор, — японский циклон нам как брат родной, пройдем, как бог посуху.
— Рюска полюса не боялся, нипона циклона как брата, холосо, осень холосо!
Поблагодарив за отличный завтрак, мы вышли. Японец долго стоял у входа, размахивая накрахмаленной салфеткой
Механики отправились с машиной на гидроспуск, а мы на метеостанцию.
Новая погода, полученная с трассы, была без изменения.
Гроз не было, но грозовое положение синоптиками не отменялось. Если Сиэтл будет закрыт погодой, мы могли сесть в Портленде или в Сан — Франциско. Приняв окончательное решение о вылете и оформив необходимые полетные документы, мы поблагодарили синоптиков и, провожаемые напутствиями, вышли к машине. Через несколько минут мы были у самолета, уже спущенного на воду. До старта оставалось около часа. Клочья низкой рваной облачности и тумана ползли по бухте, снижая видимость до пятидесяти — ста метров. Такая погода была для нас привычной и не препятствовала взлету, но сложность заключалась в том, что по всей бухте были рассеяны десятки высоких скалистых островов, поросших сосновым лесом. И один из них лежал прямо по линии взлета в трех километрах от старта. Высота его равнялась восьмидесяти метрам Конечно, при такой видимости мы его не могли увидеть. Тщательно изучив схему бухты с расположенными островами и другими препятствиями, мы рассчитали, что все же взлет возможен.
— При таком ветре с нашей загрузкой лодка оторвется после пробега двух километров. До острова останется больше километра. Спустя шесть секунд после отрыва — разворот влево с набором высоты, и все о'кэй, как говорят наши друзья! — улыбаясь, объяснял Виктору Чечину маневр взлета Черевичный.
Чечин сумрачно отмалчивался, но чувствовалось, что вылет с незнакомого гидроаэродрома в такую погоду его не радовал. Буркнув что–то под нос, он занялся счетной линейкой, пересчитывая центровку загрузки.
За тридцать минут до старта к спуску подъехало несколько роскошных машин: «понтиаки», «крайслеры», «форды». Командующий базой после приветствия отозвал нас с Черевичный к своей машине и извиняющимся тоном сказал:
— По нашим летным наставлениям в такую погоду полеты запрещены. Но ваш чрезвычайный рейс я не задерживаю. Разрешите пожелать вам благополучного его выполнения и откланяться, так как не имею права присутствовать при вашем опасном взлете.