Их союз виделся Эллиотту идеальным, основанным на общей любви к хорошей компании. К Эйлин он относился почти так же, как к Филби, а после того, как у него обнаружили диабет и Эйлин заботливо его выходила, эта привязанность еще окрепла. «Она была очень умна, – писал Эллиотт, – на редкость человечна, бесстрашна и отличалась приятным чувством юмора». В самом деле, Эйлин являла собой именно тот тип жены, о каком мечтал и сам Эллиотт: преданная, сдержанная, патриотичная, всегда готовая посмеяться над его шутками. Дочка Филби, их первенец, появилась на свет в 1941 году; в следующем году родился сын, а через год еще один. Как одобрительно заметил Эллиотт, переполняемый «отцовской гордостью» Филби проявил себя заботливым родителем.
Дом Филби стал местом, где собирались молодые офицеры разведки из Пятого отдела, загородной версией лондонского салона Харрисов, где двери – а также разнообразные бутылки – всегда были открыты. Грэм Грин, на тот момент один из заместителей Филби, вспоминал «долгие воскресные ланчи в Сент-Олбансе, когда целый подотдел отдыхал под его руководством, предаваясь обильным возлияниям». Коллеги обожали Филби и впоследствии упоминали о его «небольших знаках привязанности», душевной щедрости и отвращении к мелочным офисным интригам. «В нем что-то было, какая-то аура притягательной авторитетности, как у некоего романтического командира взвода, благодаря которой людям хотелось представать перед ним в наилучшем виде. Даже начальство признавало его способности и полагалось на него».
Пятый отдел представлял собой тесно сплоченное сообщество: всего дюжина представителей руководящего состава и их заместителей и столько же обслуживающего персонала. Руководители и секретари обращались друг к другу по имени, а между некоторыми существовала еще более тесная связь. «Веселый оркестр» Филби состоял из его старого школьного друга Тима Милна, жизнерадостного эксцентрика по имени Тревор Уилсон, прежде занимавшегося «приобретением экскрементов скунса» в Абиссинии для французской парфюмерной фирмы «Молине», и Джека Айвенса, экспортера фруктов, свободно говорившего по-испански. Местным жителям внушили, что образованные молодые люди в большом доме – команда археологов из Британского музея, ведущая раскопки развалин Веруламия (так древние римляне называли город, на месте которого теперь стоит Сент-Олбанс). Миссис Реннит, повариха, готовила сытные английские блюда, а по пятницам подавала традиционную картошку с рыбой. По выходным они играли в крикет на прямоугольной площадке за Гленалмондом, а потом перемещались в паб «Король Гарри», расположенный по соседству.
Начальником был полковник Каугилл, но душой компании – Филби: «Его самоотдача и целеустремленность во всем, чем он занимался, словно бы озаряли его изнутри и вдохновляли других следовать за ним». Эллиотт не был одинок в своем преклонении перед Кимом. «Никто не был бы лучшим шефом, чем Ким Филби, – утверждал Грэм Грин. – Он работал усерднее всех, но отнюдь не производил впечатления человека, надрывающегося на работе. Он всегда выглядел непринужденным, совершенно невозмутимым». Даже в самом нестрогом бюрократическом аппарате всегда есть место для манипуляций, но Филби вел себя по отношению к подчиненным подчеркнуто корректно. «Если кто-то совершал просчет, он старался его минимизировать и сгладить, не критикуя». Десмонд Бристоу, только что завербованный сотрудник, говорящий по-испански, прибыл в Гленалмонд в сентябре 1941 года, где его приветствовал Филби, «человек кроткого вида с улыбчивыми глазами и уверенной манерой держаться. Он сразу произвел на меня впечатление тихого обаятельного интеллектуала… В нем чувствовалась умиротворенность духа». «Уютная атмосфера» Пятого отдела отличала его от остальных отделов МИ-6, более подверженных официозу. Члены команды мало что скрывали друг от друга, будь то официальная или личная информация. «Не составляло особого труда выяснить, чем заняты коллеги, – писал Филби. – То, что знал я, становилось известно и всем остальным».
Восхищению подчиненных вторило одобрение начальства. Феликс Каугилл называл Филби «хорошим судьей матчей по крикету». Высшей похвалы попросту не существовало. Она означала, что человек играет по самым честным правилам. Однако некоторые замечали в Филби проблеск чего-то другого, более жесткого и глубокого, некую «расчетливую амбициозность», «безжалостную целеустремленность». Подобно Эллиотту он прикрывался юмором, чтобы избежать расспросов. «В нем было нечто загадочное, – писал Тревор-Роупер. – Он никогда не заводил серьезных разговоров – все было пронизано иронией».
В качестве руководителя пиренейского подотдела Филби столкнулся с серьезным испытанием. Хотя Испания и Португалия официально провозгласили себя «невоюющими» странами с нейтральным статусом, на самом деле обе не только допускали, но и активно поддерживали немецкий шпионаж в крупном масштабе. Вильгельм Лейснер, шеф абвера в Испании, возглавлял хорошо финансируемую, обширную разведывательную сеть, включавшую в себя более двухсот офицеров (то есть более половины немецкого дипломатического корпуса) и порядка полутора тысяч агентов, разбросанных по всей стране. Главной мишенью Лейснера была Великобритания: вербовать и направлять туда шпионов, организовывать прослушку британского посольства, подкупать испанских чиновников и препятствовать английскому судоходству. Еще одним рассадником шпионажа стала Португалия, но там операции абвера, оставленные на попечении распутного немецкого аристократа Лудовико фон Карстхоффа, были менее успешными. Абвер поставлял в Испанию и Португалию средства и шпионов, но в поединке с Лейснером и Карстхоффом у Филби было одно решающее преимущество – Блетчли-парк, шифровальное подразделение повышенной секретности, где перехваченные немецкие радиограммы расшифровывались, благодаря чему можно было добывать бесценные сведения о нацистской разведке. «Потребовалось не так много времени, чтобы получить весьма полную картину действий абвера на [Пиренейском] полуострове», – писал Филби. Эту информацию вскоре будут «активно использовать, чтобы подрывать или, по крайней мере, изрядно запутывать деятельность врага на им же выбранной территории».
Возложенная на Эллиотта задача по подрыву немецкой разведки в Нидерландах, где он прежде работал, была другого рода и еще более сложной. В оккупированной нацистами Голландии абвер действовал весьма успешно: ему удалось завербовать, подготовить и переправить в Англию целую группу шпионов. А вот разместить британских агентов в Голландии оказалось задачей не из легких. Те немногие разведывательные группировки, что уцелели после инцидента в Венло, были наводнены информаторами нацистов.
Согласно намеченному плану с призвуком историй про Джеймса Бонда (и всеми признаками хитроумия Эллиотта), голландский агент по имени Петер Тазелаар был высажен на берег неподалеку от приморского казино в Схевенингене, в резиновом костюме поверх смокинга, чтобы не промокнуть. Едва оказавшись на берегу, Тазелаар стащил верхний костюм и постарался «смешаться с толпой на побережье». Он даже обрызгал смокинг бренди, чтобы убедительнее выглядеть в образе «завсегдатая вечеринок». Одетый в соответствии с вечерним этикетом и благоухающий алкоголем, Тазелаар успешно миновал немецких охранников и отыскал рацию, заранее сброшенную с парашютом. Перекличка с агентом 007, возможно, неслучайна: в рядах бравых молодцев британской разведки на тот момент уже находился молодой офицер военно-морской разведки Ян Флеминг, будущий автор книг о Джеймсе Бонде. Ян Флеминг, как и Николас Эллиотт, в свое время хлебнул горя в Дернфордской школе; молодые люди стали близкими друзьями.
Петер Тазелаар оказался одним из немногих, кому удалось вернуться в Великобританию. Из пятнадцати агентов, отправленных в Голландию с июня 1940 года по декабрь 1941-го, выжило только четверо – сказывалась безжалостная эффективность майора Германа Гискеса, главы контрразведки абвера в Голландии, основного противника Эллиотта. В августе 1941 года Гискес перехватил команду голландских агентов ВСО, доставленных на побережье торпедным катером, и под угрозой казни заставил их послать зашифрованные радиограммы в Великобританию, чтобы заманить в Нидерланды еще группу шпионов. Порядка пятидесяти пяти голландских агентов были впоследствии схвачены и десятки казнены в ходе операции под кодовым названием
Весной 1941 года в бомбоубежище в Кембридже обнаружили тело голландца. Имя у него оказалось – нарочно не придумаешь: Энгельбертус Фуккен. В карманах и в чемодане у него нашли голландский паспорт, фальшивое удостоверение личности, а также один шиллинг и шесть пенсов. За пять месяцев до того он прыгнул с парашютом и приземлился в Бакингемшире, выдал себя за беженца, а впоследствии застрелился, когда у него закончились деньги. Еще ни одному нацистскому шпиону не удавалось так долго оставаться на свободе, и о нем не было ни слова в радиоперехватах, сделанных сотрудниками Блетчли-парка, а это, с точки зрения Эллиотта, давало повод обеспокоиться: вдруг где-то разгуливают и другие немецкие шпионы.
Благодаря облегченному режиму, установленному Каугиллом, офицеры Пятого отдела могли бывать в Лондоне, «практически когда заблагорассудится». Филби и Эллиотт наведывались туда при каждой возможности, чтобы поддерживать «контакты с другими отделами СРС, МИ-5 и прочими правительственными ведомствами», заодно посещать свои клубы, а летом еще и вместе смотреть матчи по крикету на стадионе «Лордс». Оба вызывались нести «пожарную вахту по ночам» – один или два раза в месяц – в главном управлении МИ-6, где они отслеживали телеграммы, пришедшие за ночь со всего мира, что позволяло им проникать в самую суть операций британской разведки. В этом тайном братстве Эллиотт и Филби были самыми близкими братьями – они сообща наслаждались и риском, и упорным трудом, и разгулом.
Как-то утром, в 1941 году, Ким Филби сел на поезд, идущий в Лондон, по обыкновению захватив с собой «раздутый портфель и длинный список людей, которых нужно было посетить». При нем также были подробные описания деятельности Пятого отдела, его сотрудников, задач, операций, успехов и провалов, «записанные обычным письмом – аккуратным, мелким почерком». По завершении запланированных встреч в МИ-5 и МИ-6 Филби не поспешил ни в бар, располагавшийся под офисами МИ-6, ни к себе в клуб; не поехал он и в дом Харрисов, чтобы скоротать вечерок за выпивкой и обсуждением секретов. Вместо этого он спустился в метро, на станцию «Сент-Джеймсский парк». Он пропустил первый поезд, а потом, подождав, пока войдут все остальные пассажиры, проскользнул в вагон следующего поезда за секунду до закрытия дверей. Через две остановки он сошел и пересел на поезд, идущий в противоположном направлении. Выйдя из метро, запрыгнул в автобус на ходу. Наконец, удостоверившись в том, что за ним не следят (на шпионском жаргоне это называлось «пройти химчистку»), Филби направился в парк, где на скамейке его ждал коренастый светловолосый человек. Они пожали друг другу руки; Филби передал человеку содержимое своего портфеля, а потом поспешил на вокзал Кинг-Кросс, чтобы поехать домой, в Сент-Олбанс.
Если бы Ник Эллиотт прочитал отчет о Пятом отделе, написанный его лучшим другом, его бы сперва объяло изумление, а потом ужас. В одном абзаце было написано следующее: «Мистер Николас Эллиотт. 24. 5 футов 9 дюймов. Каштановые волосы, выпяченные губы, темные очки, уродливый и внешне слегка напоминает свинью. Неплохо соображает, хорошее чувство юмора. Любит выпить, но недавно тяжело болел, вследствие чего сейчас пьет мало. Отвечает за Голландию…»
Но Эллиотт удивился бы еще больше, если бы обнаружил, что человек, поспешно удалявшийся в вечернюю мглу с кипой бумаг, был офицером НКВД, а его друг Ким Филби – опытным советским шпионом, вот уже восемь лет работавшим под кодовым именем Сонни.
Глава 3
Отто и Сонни
Отец Филби дал сыну прозвище Ким в честь героя одноименного популярного романа Редьярда Киплинга. Поскольку Филби воспитывала няня-индианка, его первым языком можно считать панджаби на элементарном уровне; подобно своему тезке у Киплинга, он был белым ребенком, который мог бы сойти за индийца. Прозвище приклеилось к мальчику навсегда, но его уместность проявилась только спустя годы. В литературном Киме живут две совершенно разных личности; он двуликий.
Спасибо земле, что меня родила,
И жизни, что кормит птенца.
Но превыше всех для меня Аллах,
Давший мне два лица[6].
Земля, взрастившая Кима Филби, сделала его типичным представителем высшего класса, англичанином из частной школы; жизнь, вскормившая его, создала нечто совершенно иное, и его дорогой друг Николас Эллиотт об этой жизни даже не подозревал. Эллиотт не знал, что Филби стал советским агентом в тот самый год, когда Эллиотт отправился в Кембридж; он не знал, что счастливый брак Кима – просто ширма, а на самом деле его друг женат на австрийской шпионке-коммунистке; он не знал, что Филби вступил в МИ-6 не потому, что был таким же страстным патриотом, как он, а скорее, как сформулировал это сам Филби, в качестве «агента глубокого внедрения, действующего в интересах советской разведки». И Николас не знал, что во время дружеских ланчей в Сент-Олбансе, хмельных вечеров дома у Харрисов, коктейлей в подвале МИ-6 и в баре клуба «Уайтс» Ким выполнял свои должностные обязанности, поглощая секреты своих друзей так же быстро, как джин, а потом все это передавал в Москву.
Истоки двойной жизни Филби лежат в его детстве, в его отце, воспитании и серьезной идеологической трансформации, повлиявшей на его становление в юности. Ким утверждал, что его двойное существование было обусловлено непоколебимой верой в систему политических принципов, которую он открыл для себя в восемнадцать лет и никогда ей не изменял: то, что враги Филби характеризовали как предательство, он считал преданностью. Но дело было не только в идеологии. Как многие, кто был порожден истеблишментом времен поздней империи, он обладал врожденной верой в собственную способность – и право – изменить мир и управлять им. Это их с Эллиоттом роднило, хотя взгляды друзей на то, как управлять миром, были диаметрально противоположными. Оба они были империалистами, но ратовали за соперничающие империи. Под редкостным шармом Филби скрывался плотный слой гордыни; обаятельный человек приглашает тебя в свой мир, но на своих условиях, не позволяя заходить слишком далеко. Англичане любят секреты, любят сознавать, что им известно чуть больше, чем человеку, стоящему с ними рядом; а когда этот человек тоже является хранителем тайн, это удваивает то, что Тревор-Роупер называл «изысканным наслаждением, которое дает безжалостная, вероломная, тайная власть». Филби еще в юности испробовал мощный наркотик обмана и на всю жизнь пристрастился к неверности.
Для отца Ким был любимым проектом. Подобно Клоду Эллиотту, Сент-Джон Филби возлагал на сына большие надежды, но не выказывал ему теплых чувств. Он готовил сына для Вестминстерской школы и Кембриджа и гордился, когда тот сумел достичь этих целей; однако чаще всего он отсутствовал – носился по арабскому миру, пытаясь прославиться и постоянно нарываясь на конфликты. «Я стремлюсь к славе, что бы это ни означало», – признавался Сент-Джон Филби. Он был видным ученым, лингвистом и орнитологом, благодаря чему определенной славы действительно достиг, но мог бы пользоваться и более глубоким уважением, если бы не вызывал такого раздражения его нрав – упрямый и надменный. Сент-Джон Филби считал любое свое суждение, каким бы скороспелым оно ни было, истинным откровением; он никогда не уступал, не слушал других и не шел на компромисс. Он с одинаковой легкостью наносил оскорбления и обижался; он свирепо критиковал всех, кроме себя самого. Свою жену Дору он то оставлял без внимания, то третировал. Сноб и во многих отношениях традиционалист, Филби-старший вместе с тем подсознательно тяготел к бунтарству, из-за чего вечно шел против системы, а потом приходил в ярость и жаловался, когда система его не награждала. Ким одновременно видел в отце кумира и презирал его.
В школе юный Филби «постоянно ощущал длинную тень своего отца». Мальчик хорошо учился и пользовался популярностью среди товарищей, но при этом проявлял известную склонность ко лжи, несколько беспокоившую его родителей: «Ему следует всегда прилагать усилия, чтобы говорить правду, какими бы ни были последствия», – замечал отец. Ким прибыл в Кембридж в семнадцать лет, получив стипендию, чтобы изучать историю; он унаследовал от отца и уверенность в своих интеллектуальных способностях, и стремление плыть против течения.