Затем он появился на территории кирпичного завода, куда начала въезжать какая-то немецкая автоколонна. В маскировочном комбинезоне, с сигаретой в зубах, Лева с нахальным видом подошел к своей машине, сорвал номера, сел в кабину и без малейшего препятствия выбрался на дорогу...
Немало опасных часов пережил младший политрук, особенно на следующий день, коротая светлое время в лесной пуще. А сегодня перед рассветом, когда он держал курс на Смоленск в надежде наткнуться на свою часть, за ним увязались два немецких мотоциклиста, сопровождавшие легковую машину с каким-то важным чином. Обогнав Леву, мотоциклисты остановили его и, увидев, что за рулем русской машины свой, немец, спросили, не знает ли он, где находится штаб 29-й моторизованной дивизии генерала фон Больтенштерна.
"Следуйте за мной. Я туда и еду", - на чистом немецком языке ответил Лева, сообразив, что в такой компании ехать ему по занятой немцами территории будет безопаснее...
Вот так и препроводил младший политрук Рейнгольд немецкого офицера и охранявших его мотоциклистов в расположение полка Гулыги.
Спать уже никому не хотелось, и все, заинтересованные вестью о пленении фашистского полковника, вышли на воздух. Близился рассвет. Трава вокруг овина, кусты жимолости, стоявшие живой изгородью между гречишным полем и огородами хутора, - все было покрыто тяжелой росой. Высоко в небе пластались рваные облака, вдали, за желтизной ржи на буграх, чуть виднелся сквозь серую дымку темный лес. День обещал быть пасмурным.
На недалекой дороге послышался шум моторов, и через минуту к овину подкатили немецкий мотоцикл с коляской и клубный автофургон. За рулем мотоцикла восседал знакомый Рукатову сержант - командир того самого саперного отделения, которое делало лесной завал.
Заглушив мотор, сержант одним ловким движением соскочил с мотоцикла и в то же время выхватил из коляски желтый, небольшого размера, саквояж. Подошел к стоявшему у овина начальству четким строевым шагом и, остановив взгляд на Гулыге, начал докладывать:
- Товарищ полковник, доставлены пленный и документы...
- Документы мне! - К сержанту подскочил Рукатов и решительно взял у него саквояж.
- Почему вам?! - протестующе спросил подполковник Дуйсенбиев. - Наш пленный, наши документы!
- А я чей, бабушкин? - Рукатов недобро засмеялся и с опаской взглянул на полкового комиссара Федулова.
Но внимание Федулова, как и всех остальных, было занято другим: из кабины спецмашины выскочил счастливо взволнованный и крайне измученный всем пережитым за прошедшие сутки Лева Рейнгольд. С непокрытой головой, одетый в зелено-коричневый пятнистый комбинезон, он щелкнул каблуками сапог и застыл по стойке "смирно", собираясь с духом, чтобы доложить начальству о своем прибытии.
- Потом все расскажешь. - Федулов подбадривающе подморгнул младшему политруку и перевел взгляд на распахнувшуюся заднюю дверцу машины, из которой вышел в сопровождении двух красноармейцев немецкий полковник.
В новенькой наутюженной форме из серой шерсти, полковник был в среднем возрасте, высок и костист. Его тонкое, классически правильное арийское лицо, бледное и потное от волнения, в то же время было полно достоинства и сдержанности. Остановившись перед командирами Красной Армии, полковник поднял на них серые глаза, в которых застыло то ли недоумение, то ли досада.
- По-русски разговариваете? - спросил у немца полковник Гулыга.
Немец что-то гортанно заговорил.
Лева Рейнгольд тут же перевел его слова:
- Он утверждает, что попал в плен по недоразумению, и армии цивилизованных государств должны в таких случаях освобождать пленных.
Собравшиеся у овина дружно, хотя и не очень весело, засмеялись, а Федулов, обратившись к Рейнгольду, приказал:
- Спроси у него: он бы в подобной ситуации отпустил нас?
Полковник ответил, что занимается специальной штабной работой и с пленными иметь дело ему не приходится.
Рукатов и Гулыга тем временем советовались: допрашивать полковника здесь или отконвоировать его к генералу Чумакову. Немец, прислушиваясь к их словам, будто догадался, о чем идет речь, и, глядя на Леву Рейнгольда, спросил, какой генерал командует войсками, к которым он попал в плен; при этом пояснил, что в штабе генерал-полковника Гудериана, в котором он имеет честь служить, известны фамилии многих советских генералов, в том числе Курочкина, Чумакова, Лукина, Конева, чьи войска противостоят группе немецких армий "Центр" фельдмаршала Бока.
- Объясните ему, что он в плену у Красной Армии, - холодно приказал Рейнгольду Рукатов, чувствуя себя здесь представителем вышестоящего штаба. - А какая здесь часть - не его собачье дело!
- О да, вы правы, - согласился полковник, когда Лева перевел ему слова Рукатова. - Но я надеюсь на чудо, хотя большевики в чудеса не верят... Меня интересует фамилия Чумаков. Я ношу образ человека с такой фамилией здесь. - Он хлопнул себя по левой стороне груди. - У меня есть в России друг - полковник Чумаков. - В немецком произношении фамилия прозвучала "Тшумаков".
Федулов и Гулыга озадаченно переглянулись, а Рукатов смотрел на пленного с изумлением, уже томясь в догадках.
- Вполне может быть, что это наш Чумаков, - сказал он после паузы, загадочно посмотрев на полкового комиссара Федулова. Затем, почти дружелюбно, с какой-то надеждой спросил у пленного: - В тридцать седьмом ты, конечно, был в Испании? Оттуда и знаешь Чумакова?
Лева не успел перевести вопрос, как пленный ответил, перемешивая немецкие и русские слова:
- Нихт Спаниен!.. Русланд был, Москау был, Киеф был... Полковник Фиодор Тшумаков унд Курт Шернер, - пленный ткнул рукой себя в грудь, гросс фройнд!..
- Значит, точно Федор Чумаков?! - Рукатов всем телом подался к немцу, устремив на него немигающие и будто испуганные глаза.
- Я, я! Фиодор фон... товиш... - Полковник, напрягая память, сжал рукой высокий покатый лоб.
- Федор Ксенофонтович? - почти шепотом подсказал ему Рукатов.
- Я, я! - воскликнул полковник, и по его бледному лицу скользнула растерянная и в то же время выражающая надежду улыбка. - Фиодор Сено-фон-товиш... - И он рубленой скороговоркой стал что-то объяснять.
Когда полковник умолк, Лева Рейнгольд о чем-то переспросил его, затем, пожав с недоумением плечами, неуверенно сказал, обращаясь к полковому комиссару Федулову:
- Полковник утверждает, что он и наш генерал Чумаков будто бы кровные братья...
Лева еще что-то хотел объяснить, но в это время послышался вой мин, и взрывы начали взметать землю недалеко от овина.
- Увозите пленного в штаб группы! - приказал полковник Гулыга и, кинув укоризненный взгляд на Дуйсенбиева, оставившего командно-наблюдательный пункт, тяжелой трусцой побежал к недалекой высотке.
За Гулыгой устремился, тут же обогнав его, подполковник Дуйсенбиев.
- В машину пленного! - скомандовал майор Рукатов красноармейцам-конвоирам, а затем младшему политруку Рейнгольду: Поехали! - И, молча взяв у сержанта-сапера немецкий автомат, уселся рядом с Левой в кабину.
С этой минуты будто образовалась пропасть между Рукатовым, ехавшим сейчас с деловым и озабоченным видом в машине, и тем Алексеем Алексеевичем Рукатовым, который вчера лежал в не защищенном от пуль и осколков укрытии и страстно молил судьбу о пощаде, задабривая ее покаянными мыслями о своей вине перед Федором Ксенофонтовичем Чумаковым. Будто и не было грозившей ему смертельной опасности и вообще ничего, кроме подбитых и сожженных немецких танков, не было. Сейчас Рукатов мучительно напрягал память, воскрешая в ней страницу за страницей личное дело генерала Чумакова, хранящееся в Москве, в Управлении кадров. Ведь Алексей Алексеевич так хорошо знал это "дело", столько раз вчитывался в каждую содержащуюся в нем запись и фразу! Но ничего настораживающего не бросилось тогда в глаза. Ни намека не было на родство с немцами! Даже языка немецкого Чумаков как следует не знает. В анкетах, заполненных рукой Федора Ксенофонтовича, в графе, спрашивающей: "Какими языками владеет?", везде написано: "Владею немецким. Пишу со словарем". Ну и он, Рукатов, в своих анкетах заполняет эту графу точно так же. Правда, раньше он писал: "Читаю со словарем". Но потом такая формулировка показалась ему несолидной, ибо со словарем, как он предполагал, можно читать на любом языке; и в его последних анкетах везде теперь значится: "Владею немецким. Пишу со словарем", хотя писать Рукатову по-немецки приходилось давно - в вечерней школе, а потом на академических курсах, да и не писать, а списывать с доски или из учебника.
Ничего не выудив по памяти из анкет, когда-то заполненных Чумаковым, Рукатов тем не менее стал ощущать, как сквозь его мятущиеся мысли пробивается надежда на что-то очень важное для него. Во всяком случае, в нем стало таять чувство собственной вины перед генералом Чумаковым и все больше вспухало сердце злобой, обращенной особенно к полковому комиссару Жилову. Рукатов почему-то именно с Жиловым связывал позор своего понижения в воинском звании.
А теперь все может повернуться по-иному. Ведь совершенно ясно, что его, Рукатова, классовое чутье не обманывало, и не зря подозревал он в чем-то генерала Чумакова. Возможно, и этот немецкий полковник Курт Шернер не случайно ворвался именно на позиции частей Федора Ксенофонтовича...
Впереди, где далеко за лесом и за холмами ждал своей участи Смоленск, небо наливалось краснотой, все больше окрашивая алым цветом нижние кромки сизых облаков, будто окаменевших на горизонте. Дорога, по которой мчалась клубная машина, была пустынной, а пустынность на войне всегда загадочна и опасна. Поэтому Рукатов не снимал со своих коленей трофейного автомата. И в то же время его дразнил желтый саквояж немецкого полковника, лежавший у ног на дне кабины. Что в нем?.. Не устояв перед любопытством, он сдвинул на клапане кнопку запора, и саквояж открылся.
Первое, что увидел в нем, - белая, в темно-красном ободке, головка бутылки, обложенной какими-то кубиками в цветных обертках. Рукатов вынул бутылку - черную, широкую в корпусе, похожую из-за длинного горла на гранату; наклейка на ней тоже черная, в золотом обрамлении, с тисненными золотом гербом и медалями, рассыпанными полукружьем ниже герба.
- Старый французский коньяк, - пояснил Лева Рейнгольд, скользнув взглядом по надписи на наклейке.
- Живут же, гады! - завистливо пробурчал Рукатов и, вздохнув, засунул бутылку обратно на место.
Когда расстегнул металлическую "молнию", которая закрывала потайной отсек саквояжа, в глаза бросились какие-то бумаги, карты, зеленая папка.
- А за это и Москва может спасибо сказать. - Рукатов довольно ухмыльнулся, пощупал бумаги, пощелкал от удовольствия языком и почтительно задернул "молнию". Затем достал один кубик, напоминавший оранжевой оберткой кусок туалетного мыла, понюхал его и уловил такой дразнящий аромат, что заныло в желудке, а рот наполнился голодной слюной: ведь вечером консервы не пошли Рукатову впрок, и он уже не ел целые сутки.
- Что это за хреновина? - Рукатов протянул Леве кубик, на упаковке которого что-то было написано угловатой готической вязью.
Лева взял правой рукой кубик, держа левую на руле машины, пробежал глазами по немецкой надписи, затем зубами разорвал жесткую пропарафиненную обертку; под ней оказались разноцветные кубики, уже совсем крохотные сантиметр на сантиметр, запеленатые в тонкие прозрачные бумажки.
- Сухой лимонад, - заключил Лева, вернув Рукатову пачку, а себе оставив несколько кубиков. Сорвав с одного обертку, он положил его в рот и с хрустом начал разгрызать. При этом объяснил: - Бросают такой кубик в стакан с водой, и получается лимонад. Пенится, как шампанское, в нос шибает, в лицо брызжет... Цистерну можно выпить, так вкусно!
- Всухомятку не опасно? - Рукатов покосился на жующего Леву и положил кубик себе в рот. Вначале пососал, а потом, почувствовав приятный кисло-сладкий вкус, тоже начал жевать.
- У меня желудок все перетирает, - бахвалился между тем Лева. Только один раз осечка вышла, когда кусок стекла...
- Проглотил стекло?! - ужаснулся Рукатов, бросив себе в рот еще пару лимонадных кубиков и так захрустев ими, что в висках заломило.
- В поезде было дело... В первый свой отпуск ехал. Купил в буфете несколько бутылок "Жигулевского", выпил одну и вдруг вижу, что на горлышке нет куска стекла. Гляжу в стакан - нет, на столике тоже не видно. Весь пол вокруг руками облапал...