- Я отдавал кровь не врагу, а офицеру дружественной моей стране Чехословакии! - оборвал Шернера Чумаков.
- Полагаю, вы не будете раскаиваться, что приняли меня на маневрах Красной Армии не за того, кем я был. - Шернер с вкрадчивостью посмотрел в хмурые глаза Федора Ксенофонтовича. - Верно, уже тогда мой ум, мое сердце принадлежали великой Германии... И, между прочим, именно после моего пребывания на киевских учениях была сформирована первая часть особого назначения германских военно-воздушных сил под командованием моего старого друга генерала Курта Штудента. Затем мы пошли дальше вас! Кроме парашютно-стрелковых полков у нас родились парашютные батальоны истребительно-противотанковый, артиллерийский, саперный, связи... И все это, повторяю, родилось после того, что я увидел в России в тридцать пятом году! - Шернер выглядел очень довольным, будто и не находился в плену.
- Я догадываюсь, что идея механизированных корпусов и способ их применения тоже украдены фашистами у Красной Армии, - недобро произнес Чумаков.
- Не надо грубых слов! - Шернер поморщился. - При чем здесь воровство? Если велосипед изобретен, умному глазу достаточно увидеть его со стороны... Такие вещи, как механизированные корпуса или десантные операции, подобно той, которую мы с вами наблюдали шесть лет назад восточнее Киева, под колпак не спрячешь...
- Если б я тогда знал ваше истинное лицо... - Чумаков, кажется, даже скрипнул от досады зубами, вспоминая проведенные вместе с Куртом Шернером дни в Киевском гарнизонном госпитале.
- Тогда бы вы сейчас не имели такой счастливой возможности, какая вам представляется! - воскликнул Шернер, глядя на Чумакова, как на неразумного ребенка.
- Какой возможности? - удивился Федор Ксенофонтович.
- Прекратить бессмысленное сопротивление и сдаться на милость победителей. - Лицо Шернера вдруг сделалось строгим и будто вытянулось. Вам лично гарантирую полную безопасность и самое прекрасное отношение немецкого командования.
- Кто это вас уверил, что вы победители?! - Слова Чумакова прозвучали с подчеркнутой резкостью, может, потому, что его дразнил запах сигаретного дыма; ему очень хотелось курить, а папиросы он забыл в блиндаже.
- Не будьте слепцом! - Шернер стишил голос, как заговорщик. Оглянитесь вокруг!.. Красная Армия в агонии - она разгромлена по частям! Вы же профессионал высшего класса и понимаете, что произошло: в приграничных районах мы разгромили не приведенные в боевую готовность первые эшелоны ваших армий прикрытия. Затем нанесли сокрушающие удары по вторым эшелонам этих армий. Не так ли?.. А сейчас в глубине вашей территории мы заканчиваем уничтожение войск второго эшелона ваших приграничных округов. Кто это может оспорить?!
Чумаков удрученно молчал не потому, что пленный говорил страшную правду; его поразило четкое мышление Шернера и ясный в своей простоте и в понимании рисунок происшедшего - грандиозно-трагического, но конечно же не окончательного.
- Подобной катастрофы еще не знала история войн! - возвысив голос, патетически продолжал Шернер. - По нашим сведениям, за первые десять дней войны русские потеряли свыше трех тысяч самолетов!.. Такие потери можно восполнить только за несколько лет!.. А танки? Ведь у вас к началу войны было по количеству превосходство в танках! Правда, если учитывать машины старых образцов, у вас не было превосходства в ударной танковой силе. Но главное: мы сумели так сгруппировать свои войска, что на том же брестском направлении у нас танков оказалось вдвое больше, чем у вас! Значит, и превосходство в оперативном маневре на нашей стороне?.. Так что, господин генерал, ваша карта бита!
- Война не картежная игра!
- Нет, игра. Только более сложная. Игра умов. Борьба доктрин! С кем вы хотите соперничать в этой войне? С немецкими генералами, которые уже с пеленок постигали военную науку?! А вы, простите меня, как и все ваши маршалы, до зрелого возраста в пастухах или в трактирных мальчиках ходили, а то, чему научились потом, - верхушки науки, знания для первой необходимости... Не сердитесь, я говорю откровенно, веря в ваше благоразумие... Ведь мы хорошо изучили Красную Армию, прежде чем решиться на войну. Что касается вас как личности, то вы - исключение, я помню наши споры в госпитале. - Шернер в запале не замечал, что впадает в противоречие. - А вокруг вас дикари, порождение чуждой нам жизни... Сегодня из окна машины, на которой меня привезли сюда, я наблюдал, как ваш офицер, наевшись сухого лимонадного концентрата из моего саквояжа, напился воды и чуть не взорвался! Ужас!.. Зрелище такое, что с ума можно сойти! Вы отстали от Европы на столетие! Вам не на кого опираться, и сейчас нет другого выхода, как покориться судьбе и довериться мне...
- Я бы и вовсе не стал с вами встречаться, - перебил Шернера Федор Ксенофонтович. - Но у меня выдалась минута времени, да и побудило к встрече элементарное человеческое любопытство: хотелось узнать, почему это бывший полковник чехословацкой армии оказался в фашистском мундире... И коль мы с вами заговорили, у меня есть потребность ответить на ваши вопросы и аргументы, возможно, ответить даже не столько вам, сколько самому себе... Многое, о чем вы сказали, полковник Шернер, правда... Да, а почему до сих пор вы полковник? Помнится мне, вы жаловались, что в чехословацкой армии вас обходили чинами...
- Быть полковником германского вермахта выше, чем фельдмаршалом в чешской!
- Ну, это еще бабка надвое ворожила. - Чумаков едко засмеялся. - Вам это кажется в угаре первых побед. Но война, полковник, только начинается. Наши главные силы не здесь, а там, в глубине. - Он кивнул головой на восток. - Москва только поднимает их, и победы вам не видать.
- Москва не сегодня завтра будет у наших ног!
- Не знаю, дойдут ли немцы до Москвы, но в Берлин мы придем! Чумаков опять засмеялся - уже с горечью: - Чтоб научить вас наконец уму-разуму.
- Господин генерал... Фиодор Сенофонтовиш!.. Вы что, действительно не понимаете своей обреченности? - Шернер смотрел на Чумакова почти с испугом, и лицо его покрылось испариной. - Вы же истинно военный челокек! Сегодня мы возьмем Смоленск! Вы в мешке!.. И никуда вам отсюда не уйти!.. - Пленный как-то умоляюще протянул к Чумакову руки.
- Ну что ж, тогда в Берлин придут другие русские, а мы достойно умрем на поле брани. - В словах Чумакова звучали спокойствие и сила.
- Зачем умирать?! - Шернер начал терять равновесие. - Вы будете первым большевистским генералом, проявившим благоразумие! Вам поставят памятник за сохранение жизни ваших и наших солдат!
- Памятников за предательство не ставят! - Чумаков поднялся, чтобы покинуть автобус.
В глазах Шернера метнулся ужас. Он тоже вскочил на ноги и, прижав ладони к груди, панически спросил:
- Тогда как вы поступите со мной?!
- Сейчас вас допросят как военнопленного.
- Вам ничего не дадут мои сведения! Через час здесь будут наши войска!
- Если до прорыва немецких войск мы не успеем отправить вас в тыл, я вынужден буду отдать приказ о расстреле... Законы войны неумолимы. Чумаков пошел к открытым дверям, сквозь которые были видны стоявшие недалеко Карпухин, Рейнгольд и Рукатов. - Можете приступать к допросу! крикнул им Федор Ксенофонтович и шагнул на ступеньку.
- Это же безрассудство! - истерично закричал вслед ему Шернер. - Вы все равно погибнете! Все погибнете!..
Уже отойдя от автобуса, Чумаков повернулся к пленному:
- Вот вы, Шернер, хвалились, что постигали науки с пеленок... А помните слова Фемистокла, обращенные к афинянам? - Видя растерянность в глазах Шернера, Федор Ксенофонтович вновь подошел к автобусу, уже вместе с Карпухиным, Рейнгольдом и Рукатовым, и с удивлением спросил: - Вы не знаете, кто такой Фемистокл? Это было в четыреста восьмидесятом году до нашей эры, когда у острова Саламин... Слышали о таком?.. В Эгейском море... Восемьсот персидских кораблей царя Ксеркса напали на греческий флот в триста пятьдесят триер под командованием Эврибиада, который действовал по плану афинского стратега Фемистокла. И греки победили, казалось, в абсолютно безвыходном положении... Ну, не помните?
Шернер, стоя в глубине автобуса, молчал, взволнованно раздувая побледневшие ноздри.
- Вот тогда, после этой удивительной победы греков над могущественным врагом, Фемистокл сказал своим афинянам: "Мы погибли бы, если б не погибали!.." Вдумайтесь в эти слова, полковник Шернер!..
Не успели полковник Карпухин и младший политрук Рейнгольд в присутствии майора Рукатова приступить к допросу пленного немецкого полковника, а генерал Чумаков отойти от автобуса и двух десятков шагов, как по оврагу из конца в конец тревожно пронесся сигнал "Воздух!" - звон подвешенной снарядной гильзы, по которой били чем-то железным. И тут же послышался близкий и густой рев моторов. Отражаемый крутостями изломанного оврага, он будто наплывал со всех сторон.
- Сюда, товарищ генерал! - позвал Федора Ксенофонтовича боец в замусоленном синем комбинезоне, указывая на вырытый у замаскированного грузовика ровик.
Генерал Чумаков подбежал к ровику, столкнул в него бойца и сам спрыгнул на дно. Затем приподнялся и увидел невысоко в небе приближающуюся уже на развороте шестерку "юнкерсов". Сомнений не было: немцы заметили в овраге машины, и вот уже первый бомбардировщик круто нырнул вниз, оглашая все вокруг устрашающе-стенящим, нарастающим воем. За ним пошел в пике второй, третий бомбовозы... Чумаков кинул тревожный взгляд в сторону автобуса и увидел, как из его дверей с панической поспешностью ныряли прямо в щель Рукатов и Рейнгольд... И тут же земля тяжело колыхнулась и ужасающей силы взрыв помутил сознание Федора Ксенофонтовича.
- Пятисоткой угостил, - услышал будто из-за стенки хриплый голос бойца, с которым сидел рядом на дне ровика...
Земля под ними опять колыхнулась, потом мелко затряслась, словно телега на булыжной мостовой, а взрывы бомб слились в тяжелый, давящий до помутнения в голове грохот. Он ворвался в ровик горячим ураганным ветром, стремясь, кажется, вышвырнуть оттуда людей как соломинки...
Пробомбив с первого захода овраг, "юнкерсы" сделали разворот в сторону дороги Красное - Гусино и исчезли из поля зрения. Но тут же они вновь напомнили о себе донесшимся гулом бомбежки.
Когда Чумаков выбрался из ровика, то увидел сквозь оседающую пыль, что вокруг действительно прошелся чудовищной силы ураган: дымящиеся воронки, сваленные деревья, засыпанные мелкой земляной крошкой и пылью листья кустов и деревьев... Услышал крики раненых людей, ржание искалеченных лошадей, треск огня над полыхающей разбитой автоцистерной... И едкий смрад сгоревших взрывчатки и краски.
Там, где только что был автобус, особенно густо клубилась пыль, смешанная с гарью. Рядом, у полусваленной березы, стоял Рукатов. Из ровика с трудом выбирался, будто переломленный пополам, младший политрук Рейнгольд. У него из носа и ушей текла кровь.
Вдоль оврага вдруг подул ветерок, оттеснив дымную пелену, и генерал Чумаков увидел широкую, двухметровой глубины воронку. В ее покатые стенки чудовищной силой взрыва были втиснуты куски жести, обломки железа, ошметки дерматина. Можно было только догадаться, что это остатки их штабного автобуса. Ни от полковника Карпухина, ни от пленного Курта Шернера - ни следа. Только на ветвях молодых сосен, устоявших при взрыве, висели какие-то обрывки да покачивалась на сучке продырявленная немецкая фуражка с высокой тульей и фашистским знаком на кокарде.
17
На дорожных выбоинах под Мишей Иванютой жестко встряхивалась коляска мчавшегося во всю силу мотоцикла, и он ухватисто держался за ее железную скобу. Упругий, прогорклый от дыма и пыли ветер хлестал Мишу по лицу, слепил глаза, с шипением врывался в уши. Управлял мотоциклом широколицый курносый лейтенант из пункта сбора донесений - офицер связи, еще несколько дней назад именовавшийся "делегатом связи". Лейтенант вез в штаб фронта пакет от генерала Чумакова - важные документы, изъятые у пленного немецкого полковника Курта Шернера. Штаб фронта надо было искать где-то в окрестностях Вязьмы - путь неблизкий, а Миша Иванюта останется в Смоленске, где он должен будет раздобыть газетной бумаги и напечатать в областной типографии хотя бы несколько сот листовок с последними сводками Совинформбюро - таков приказ полкового комиссара Жилова.
Тревожно и знобко на душе у Иванюты. Эта тревога родилась в нем, когда получал задание от Жилова. Крупное суровое лицо полкового комиссара было гладко выбрито, и под его задубелой кожей часто взбухали желваки. Не глядя на Мишу, Жилов взял у него трофейный автомат и сказал: