Фаина сразу же почувствовала мое смущение, правильно его поняла, и теперь смотрела на меня взглядом победительницы, сквозь слегка приспущенные веки.
Бабушка опытным взглядом оценила ситуацию и, как бы невзначай, спросила:
— Нурик, а Жанна сегодня должна к тебе прийти?
Жанна, дочь наших знакомых, уже не была у нас несколько лет, и я чуть было не спросил, о какой Жанне идет речь.
Но Фаина опередила меня:
— А она красивая? — тут же спросила она у бабушки.
— Да, конечно, — подначила она Фаину. Фаина громко вздохнув, перевела тему разговора — ну, прямо как в сценарии водевиля! Эта девочка была прирожденная кокетка! Она поинтересовалась, где я учусь — в какой школе, каком классе и т. д. Узнав, что я отличник, она деловито заметила:
— Значит, будешь помогать мне делать уроки!
В практичности ей отказать было нельзя. Всю весну я решал за нее задачи, собирал гербарии, делал еще что-то. Она командовала мной со знанием дела. Например, сажала меня делать ее уроки, а сама заявляла:
— А я пойду играть во двор, и чтобы к моему приходу все было готово!
Я, как китайский болванчик, только кивал головой. К лету я уже был безнадежно влюблен в Фаину. Я видел ее в фантастических снах и нередко вечерами плакал в подушку, вспоминая ее. Рано плакал, слабак! До настоящих слез было, действительно, еще далеко.
Летом я, как обычно, поехал с мамой в Сухуми. Уже начав заниматься штангой, я нашел в доме деда себе настоящую и верную подругу — старинную двухпудовую гирю. Все дни подряд я занимался с ней, научился не только «выбрасывать» ее на вытянутую руку, но и выжимать ее, и даже жонглировать ею. Моей первой мечтой было победить дядю Минаса, отца Ваника.
Надо сказать, что дядя Минас был большим «трепачом». Достаточно сильный, хотя и худой мужчина лет тридцати пяти, он был ненавидим всеми соседями. Ведь он не только гулял от своей красивой и безропотной жены Люсик, родившей ему двух детей — Розу и Ваника, но пил, и даже бил Люсик, которая, в отличие от Зины, не издавала ни стона при этом. Но все равно все знали о побоях. Более того, поговаривали, что у Минаса была еще и вторая жена в Осетии, что было совершенно недопустимо с точки зрения морали соседей, а особенно соседок.
Любимым шоу дяди Минаса было поднимание двухпудовой гири (которую, кстати, он мог только «выбрасывать», но не выжимать!) на потеху всем высыпавшим на веранды соседям. Шоу обычно начиналось так:
— А не попробовать ли нам размять косточки! — риторически и громко говорил сам себе Минас, вылезая из-под «Мерседеса». — А то еще, чего доброго станешь послабее Погоса! Погос-джан, хватит тебе туфли чинить, все равно денег твоей Тамаре не хватит, выходи, поднимем по-мужски гирю! — обращался он к своему брату, хилому сапожнику Погосу.
Погос что-то верещал в ответ, но выходил. В круг собиралось несколько мужчин с «того двора» — Мишка-музыкант, старый Арам, Витька-алкоголик, безногий Коля — тоже сапожник. Собирались в круг и мальчишки — конечно Ваник, Гурам, Вова-Пушкин (прозванный так из-за сходства с поэтом), и другие ребята. Ваник, тужась, подтаскивал из гаража двухпудовую гирю, и шоу продолжалось.
А ну, Погос-джан, покажи нам, как надо правильно поднимать гирю! Тамара, прикажи своему мужу поднять гирю, что он не мужик, что ли?
Тамара визгливо отвечала, чтобы Минас отстал от нее и Погоса, а дядя Минас заключал:
Не мужик, значит! А кто же тогда детей тебе заделал, Тамар-джан? Может кто-нибудь из вас хочет поднять? — Минас обводил глазами мужиков вокруг; ну Коле не предлагаю — у него ног нет, но остальные-то с ногами, руками, даже еще кое с чем! Выходите, мужики!
Но никто не выходил. Тогда дядя Минас с нарочитым трудом выбрасывал несколько раз гирю правой, потом левой рукой, отдыхал и повторял упражнение снова. Когда надоедало, приказывал Ванику затаскивать гирю в гараж, приговаривая:
Да, надо тренироваться, а то скоро стану таким же дряхлым, как мой дорогой Погос!
Шоу заканчивалось, все расходились. Я наблюдал это шоу обычно со своего железного балкона и лелеял жгучую мечту — посрамить дядю Минаса посреди всего двора.
За лето я порядочно «подкачался» и даже выпросил гирю себе в подарок. Бабушка сперва заартачилась, дескать, гиря самим нужна, взвешивать что-то. Тетя Татуся убеждала ее отдать мне никому не нужную железку, но бабушка стояла на своем. Тогда я нашел блестящее решение этого, а заодно и другого, не менее важного вопроса.
Вокруг дедушкиного двухэтажного дома вилась огромная виноградная лоза, доходящая до второго этажа и даже до крыши. Лоза исправно плодоносила и давала литров сто вина. Чтобы ветви винограда не падали, вся лоза была крепко привязана к деревянной веранде дома одним куском толстого шнура, в котором я, как знаток взрывчатки, узнал бикфордов шнур. Бикфордов шнур — это полый водоупорный шнур, полость которого заполнена дымным порохом. Один сантиметр длины шнура горит ровно секунду.
Одним концом бикфордов шнур засовывают в гильзу капсюля-детонатора, отрезают нужную длину шнура, вставляют капсюль во взрывчатку — пакет, мину, шашку и т. д. Когда придет время подрывать заряд, поджигают конец бикфордова шнура, который, кстати, может гореть даже в воде, и рассчитав время до взрыва (по длине шнура), удаляются. Дойдя до капсюля, пламя поджигает его, где находится особая — инициирующая взрывчатка, например, гремучая ртуть. Она от пламени не горит, а детонирует — очень быстро взрывается, и детонация эта подрывает заряд взрывчатого вещества. А иначе ни аммонал, ни тол, ни другую взрывчатку взорвать невозможно — ни пламя, ни удар, ни даже, выстрел ее не возьмут. Толом из снарядов даже печки топят, как углем, без опасения, что он взорвется.
Не могу понять только, для какой цели виноградник был связан бикфордовым шнуром. Скорее всего, никто не знал, что это за шнур, приняли его за крепкую веревку. За обедом, когда за столом сидела вся семья, я многозначительно спросил бабушку, знает ли она, чем привязан виноградник к дому. Все были в полной уверенности, что веревкой.
— Тогда посмотрите, чем у вас обмотан весь дом, — сказал я, тут же отрезал ножом от конца шнура кусок и на виду у всех поджег его спичкой. Шнур зашипел как змея, из конца его вырвалось пламя и дым; так продолжалось до тех пор, пока пламя не вырвалось из другого конца, и шнур погас. Впечатление было потрясающее. Бабушка схватилась за голову:
Выходит, от любой спички или папиросы у нас может быть пожар? — спросила она.
— Да, — серьезно ответил я, — и попытайтесь вспомнить, кто и когда обвязывал виноградник этим шнуром. Вероятнее всего, это сделал враг народа, который таким образом хотел уничтожить гордость Абхазии! — и я кивнул в сторону ничего не подозревающего дедушки, который плохо видел и слышал, и даже не заметил страшного опыта со шнуром.
Что теперь делать? — испуганно спросила у меня бабушка.
— Думаю, — важно продолжал я, — что никому об этом нельзя говорить ни слова. Еще дойдет до НКВД, спросят — откуда бикфордов шнур, кто обвязывал — не отстанут, пока кого-нибудь не арестуют. Лучше всего я вечером, когда никто не видит, сниму этот шнур и заменю его обычной бельевой веревкой. А шнур тихо унесу, привяжу к нему камень и утоплю в море — брошу с пристани, и поминай, как звали!
Мысль моя всем понравилась, и план был исполнен. Только шнур оказался не в море, а в моем чемодане.
В благодарность за спасение дома и гордости Абхазии, бабушка назвала меня умницей и согласилась подарить мне гирю, тем более, что я туманно намекнул и на то, что враги народа часто маскируют мины под гири.
Уезжая домой, я с удовольствием нес в правой руке дареную гирю, а в левой — чемодан с бикфордовым шнуром. Это были настоящие царские подарки для меня!
Теперь надо было дождаться того момента, когда сам дядя Минас начнет свое шоу с гирей. Я постоянно выходил на железный балкон и смотрел вниз на «Мерседес», из-под которого были видны только ноги дяди Минаса. И вот — долгожданное:
— Погос-джан, хватить тебе туфли чинить, всех денег не заработаешь!
Я стремглав кинулся вниз по лестнице и через пару минут был в кругу уже знакомых нам персонажей. Мой визит не остался незамеченным. Мне показалось, что дядя Минас был даже польщен тем, что зрителей у него прибавилось, и что я стану еще одним свидетелем его триумфа.
Нурик-джан, я рад тебя видеть во дворе, совсем ты нас с Ваником забыл. Загордился! Наверное потому, что на великого писателя стал похож!
Видя мое недоумение, Минас пояснил:
— На Гоголя Николая Васильевича — такие же длинные волосы, а особенно — нос! Что-то, Нурик-джан, нос у тебя последнее время вытянулся!
— Ты даже не представляешь себе, Минас-джан, как нос у тебя самого скоро вытянется! — так и хотелось сказать мне, но я воздержался.
И вот после обычной преамбулы, дядя Минас выбросил гирю правой, потом левой рукой и присел на табурет отдохнуть.
Настало мое время.
— Что-то сдается мне, дядя Минас, что гиря-то у вас легкая какая-то! Может она пустая внутри, или «люменевая»? (Я намеренно употребил его манеру говорить, чтобы поиздеваться над ним).
— Что ж, Нурик-джан, подойди, попробуй поднять эту люменевую гирю! Только Ваник-джан, принеси из дома горшок, боюсь, что он может кому-то понадобиться! — все осклабились на грубую шутку Минаса.
Я подошел к гире и несколько раз легко выбросил ее и правой и левой рукой. Затем, так же легко, выжал гирю и правой и левой. Была немая сцена, как в «Ревизоре» моего «двойника» Гоголя.
— Да, дядя Минас, морочили вы голову людям пустой гирей, — начал я издеваться над бедным Минасом, такой только жонглировать надо! — и я несколько раз подкинул гирю вверх, вращая ее, и подхватывая то правой, то левой рукой.
Минас стоял растерянный, не понимая, как и поступить. Но тут послышался скрипучий голос Погоса:
— Минас-джан, что же ты нас так бессовестно обманывал, выходит — гиря-то пустая, ее ногой футболить можно, как мяч.
— Да, подхватил Мишка-музыкант, я такую надувную гирю в детстве в цирке видел. Силач с трудом ее поднимал, а «Рыжий» ногой зафутболил ее прямо в верхние ряды!
Народ заржал, веранды ликовали.
— Минас-джан, Ваник горшок принес, кому его подавать? — не унимался Погос. Народ заржал с новой силой.
Глаза Минаса горели недобрым огнем. Он сделал выпад в сторону Погоса и с силой залепил ему затрещину.
— А ну, расходитесь, бездельники, мне работать надо! Ваник, убери эту железку подальше! — и дядя Минас спешно залез под свою машину. В мою сторону он даже не посмотрел.
С тех пор я заделался «хозяином» двора. Мне подавали табурет, когда я спускался во двор. Вокруг меня собирался народ, когда я сбрасывал свою гирю с железного балкона, чтобы позаниматься ею. Гиря хлопалась о землю с такой силой, что люди вздрагивали.
— Да, видно, что эта гиря настоящая, чугунная! Не пустая, как некоторые! — тихо комментировал Погос, с опаской поглядывая в сторону ног Минаса, торчащих из-под «Мерседеса». Ваник демонстративно поворачивался к нам спиной или уходил домой.
Скоро я приволок во двор и штангу. Йоска Шивц, пересматривая спортивное хозяйство зала, нашел в коптерке старую ржавую штангу с побитыми чугунными блинами, которую хотел, было, выбросить. Я упросил подарить ее мне. Привел в помощь дворовых мальчишек (зал, как я уже говорил, был вблизи дома), подсунули гриф и блины под ворота стадиона, на улице собрали штангу снова, надели замки. Затем, ухватившись за гриф все вместе, покатили ее по дороге с криком: «Хабарда!» («Поберегись, разойдись, дай дорогу!» на каком-то из кавказских языков, термин, понятный каждому на Кавказе). Штанга грохотала, как тяжелый каток, вызывая страх и уважение разбегающихся в сторону прохожих.
Во дворе был пустующий закуток, где раньше дворник Михо хранил свой инструмент. Теперь, когда двор зарос бурьяном, подметать его стало необязательно, и закуток пустовал. Дверь была крепкая, окованная железом. Я подобрал большой амбарный замок, запер штангу в закутке, громко сказав при всех:
— Увижу, кто балует с замком, прибью!
Так я устроил во дворе филиал зала штанги. Моими постоянными зрителями были дворовые мальчишки, восхищенно наблюдавшие за упражнениями с тяжелой штангой. Особенно преданным зрителем был мальчик лет двенадцати — Владик, житель «того двора». Он жил в каморке вдвоем с мамой — молодой красивой женщиной — Любой, вслед которой обычно смотрели все наши мужчины, пока она, покачивая бедрами, проходила через наш двор, следуя на свой «тот двор».
Владик для своих лет, был достаточно крупным мальчиком, с красивой фигурой и смазливым лицом. Белокурые, почти белые волосы, голубые глаза, пухлые губы, нежная, слегка обветренная кожа. Мальчик стал, буквально, моей тенью, он провожал меня на стадион, сидел во время тренировки на полу в углу зала, наблюдая за спортсменами. Затем шел за мной домой и оставался во дворе до вечера. У себя в каморке он почти не сидел, все свободное время он играл во дворе. Надо сказать, что и Фаина, которая была чуть постарше Владика, тоже почти весь день пропадала во дворе, дружила с дворовыми мальчишками. Остальные девочки, живущие в нашем доме, появлялись во дворе редко.
Я, как и весной, продолжал помогать ей с уроками, но отношение ее ко мне становилось все безразличнее. Не помогало, ни мое «руководящее» положение во дворе, ни всеобщее восхищение дворовых детей моей силой. Я стал подозревать, что она увлеклась одним из мальчиков, живущих на первом этаже дома — Томасом.
Она постоянно следила за Томасом, и стоило ему появиться во дворе, как Фаина начинала громко смеяться и вертеться вокруг него. Томас был ровесником Владика, и, стало быть, моложе Фаины. Худенький, чернявый мальчик небольшого роста, разговаривающий, в основном, по-грузински. Чем он привлек внимание красавицы — Фаины?
Я любил Фаину все сильнее, и ее безразличие просто убивало меня. Целые дни я думал о ней и о том, как привлечь к себе ее внимание. Бабушка видела мои страдания, но не знала, как помочь мне. Мама же считала все мои увлечения «блажью» — и штангой, и Фаиной; она как-то не воспринимала меня самого и мою жизнь всерьез, и мало интересовалась моими делами.
Соседи
Сведения о нашем доме и дворе были бы далеко не полным, если не сказать о соседях. Ну, не обо всех, конечно, а о наиболее заметных личностях. О Риве я уже не буду говорить — она уже стала не соседкой, а как бы членом семьи. Коммуналка иногда роднит людей. Но что можно интересного сказать, например, о двух пожилых сестрах-учительницах, живших на втором этаже в одной комнате, честно и добросовестно работавших всю жизнь, так и не вышедших замуж? Да ничего, скукотища одна! Или о дочери священника с первого этажа, которая была соблазнена провинциальным фатом, родила сына Гурама и воспитывала его, работая на заводе. Так дожила до старости, умерла, и не было ее не видно и не слышно. Нет, нет и еще раз нет, грустно и скучно вспоминать об этом! Давайте, лучше поговорим о веселом.
Я опишу один день из жизни нашего дома, и таких дней в году было если не 365, то, по крайней мере, 300.
Немного о доме. Наш дом был построен богатым евреем Раминдиком (это его фамилия) в 1905 году. Дом имел форму подковообразного магнита в плане. В дуге магнита — проход и ворота. Вся внутренняя поверхность магнита в остекленных верандах. Потолки — около 4-х метров, первый этаж — высокий. Третий этаж — на высоте современного пятого.
Большевики (или коммунисты?) отобрали дом у Раминдика. Дочери Раминдика
— Севе Григорьевне, оставили комнату на втором этаже. Это была безумно разговорчивая еврейка, в моем детстве, я ее помню уже лет шестидесяти. Беда, если Сева Григорьевна поймает вас во дворе или при выходе из дома — тогда она немедленно схватит вас за пуговицу и начинает рассказывать в таком роде:
Вот наш Лева, он же — гений, весь Челябинск — а он живет в Челябинске — говорит об этом, нет, вы просто не знаете нашего Леву, вы бы не то сказали … — и пуговица отвинчивается от вашего пальто, пиджака или рубашки.