Я молча склонился перед знакомым портретом, изливая душевное благоговение перед несравненным учителем, который благословил мое детство и вел меня к этому часу.
Следуя за гуру я прошел по всем этажам и помещениям дома. Обитель гуру располагалась в обширном старинном, хорошо выстроенном здании, окруженном двором с оградой из массивных колонн. Стены дома и оград были покрыты мхом, над плоской серой крышей порхали голуби, бесцеремонно поселившиеся в ашраме. Расположенный за домом сад радовал глаз фруктовыми деревьями. С трех сторон двор окружала балюстрада балконов верхних комнат трехэтажного здания. Просторный зал первого этажа с высоким потолком и колоннами использовался, как сказал учитель, главным образом во время ежегодных праздников, Дурга-пуджи. Узкая лестница вела в комнату для медитации самого Шри Юктешвара; ее маленьткий балкон выходил на улицу. Обстановка ашрама была скромной; вещи были просты, чисты, полезны. Стояло несколько стульев, скамеек и столов западно-европейского стиля.
Учитель предложил мне остаться на ночь. Мы поужинали карри из овощей, поданной двумя молодыми учениками, проходившими обучение в ашраме.
--Гуруджи, расскажите мне, пожалуйста, что-нибудь о вашей жизни.
Я уселся на корточки на соломенной подстилке около его тигровой шкуры. Приветливые звезды, казалось, были совсем близко, прямо за балконом.
--Мое имя Прийа Натх Кара. Я родился /1/ здесь, мой отец был богатым серампурским дельцом. Он оставил мне в наследство этот дом, и сейчас здесь находится моя обитель. Формальное обучение в школе длилось недолго, однако мне оно показалось медленным и поверхностным. В молодости я принял на себя обязанности домохозяина: у меня одна дочь, которая сейчас замужем. В среднем возрасте жизнь благословила меня водительством Лахири Махасайа. После смерти жены я вступил в орден свами и получил новое имя--Шри Юктешвар Гири /2/. Такова простая повесть моей жизни.
Учитель улыбнулся, взглянув на мое внимательное лицо. Как и любые биографические данные, его слова содержали лишь внешние факты и не раскрывали внутренней сущности.
--Гуруджи, мне хотелось бы услышать несколько историй о вашем дестве.
--Я расскажу тебе немного, и каждый расска будет содержать поучение.--При таком предупреждении глаза Шри Юктешвара лукаво блеснули.--Как-то мать хотела напугать меня и рассказала страшную историю о призраке в темной комнате. Я сейчас же отправился туда, и не найдя никакого призрака, выразил свое разочарование. С тех пор мать никогда не рассказывала мне страшных сказок. Мораль: смотри страху прямо в глаза, и он перестанет тебя беспокоить.
Другое раннее воспоминание связано с моим желанием получить уродливого пса, принадлежащего нашему соседу. В течение нескольких недель я причинял беспокойство всей семье, выпрашивая этого пса. Мои уши были глухи к обещаниям подарить мне животных с более приятной внешностью. Мораль: привязанность ослепляет, придает предмету вожделения воображаемый ореол привлекательности.
Третий рассказ касается пластичности юного ума. Я услышал, как мать обронила замечание: "Человек, который принимает от кого-либо назначение на должность,--просто-напросто раб". Впечатление от этих слов столь глубоко врезалось в мою душу, что даже после женитьбы я отказывался от всех предлагаемых мне должностей. Я преодолел денежные затруднения, вложив свои средства в земельную собственность. Мораль: чуткие уши детей должны ловить только полезные и положительные наставления. Усвоенные в раннем возрасте идеи надолго остаются в памяти.--Учитель погрузился в спокойное молчание. К полуночи он уложил меня на узкую койку. В первую ночь под крышей дома гуру мой сон был сладок и здоров.
Шри Юктешвар избрал следующее утро для того, чтобы даровать мне посвящение в крийа-йогу. Ее технику я уже усвоил от двух учеников Лажири Махасайа--отца и моего наставника свами Кебалананды. Однако учитель обладал преобразующей силой, благодаря его прикосновению великий Свет воссиял над всем моим существом подобно славе бессчисленных солнц, сверкающих одновременно на небе. Волна неизъяснимого блаженства переполнила мое сердце до самой его глубин
Лишь к концу дня я смог заставить себя покинуть ашрам. "Ты вернешься домой через тридцать дней". Когда я вошел в двери своего дома в Калькутте, со мной вместе вошло и исполнившееся предсказание учителя. Никто из родственников не сделал ни одного колкого замечания о возвращении "поржающей птички", чего я так боялся.
Забравшись к себе на маленький чердак, я ласково оглядел его, как живое существо. "Ты был свидетелем медитаций, слез и смятения моей садханы. И вот теперь я достиг гавани, я нашел божественного учителя".
--Сын, я счастлив за нас обоих.--сказал мне отец, когда мы сидели вместе спокойнм вечером.--Ты нашел своего гуру, как и я однажды чудесным образом нашел своего. Святая рука Лахири Махасайа направляет жизни. И твой учитель оказался не святым, живущим в недоступных Гималаях, а нашим соседом. Мои молитвы были услышаны: в исканиях Бога тебе не пришлось постоянно скрываться от моих глаз".
Отец был рад и тому, что возобновятся мои занятия, он сделал соответствующие приготовления. На следующий же день я был включен в списки студентов Шотландской церкви Колледжа в Калькутте.
Счастливые месяцы! Проницательные читатели, несомненно, догадываются, что меня редко можно было увидеть в учебных комнатах колледжа, ибо серампурский ашрам был непреодолимым соблазмом. Учитель принимал мое постоянное присутствие без всяких комментариев. К моему облегчению, он редко напоминал мне об обители знания. Хотя всем было ясно, что я не создан для карьеры ученого; мне удавалось к сроку добиваться минимальных оценок, необходимых для окончания курса.
Повседневная жизнь ашрама текла спокойно, изменения случались редко. Гуру просыпался до рассвета. Лежа, а иногда сидя на кровати, он погружался в состояние самадхи /3/. Обнаружить, что учитель проснулся, было чрезвычайно просто: внезапно прекращался его громкий храп /4/. Вздох, потом еще один, легкое движение тела... Затем тихое состояние бездыханности; он погружался в глубокую радость йоги.
Поднявшись, мы не завтракали; сначала долго гуляли по берегам Ганди. Как ярки и живы еще и поныне в моей памяти эти утренние прогулки с гуру. Легко припоминая их, я часто вижу себя подле учителя. Раннее солнце греет реку; звенит голос гуру, исполненный подлинной мудрости.
Мы купались, затем в полдень завтракали. Приготовление завтрака по ежедневным указаниям гуру было обязанностью молодых учеников. Гуру был вегетарианец, однако до принятия монашества он ел рыбу и яйца. Ученикам он советовал придерживаться простой диеты, соответствующей их состоянию.
Учитель ел немного, часто это был рис, подкрашенный турмериком, свекольным соком, или шпинат, слегка сбрызнутый буйволевым гхи /топленым маслом/. В другой раз он мог есть чечевичный суп "дхал" или сыр с овощами. На десерт употреблялись плоды манго, апельсины, рисовый пудинг или фруктовый сок.
Днем появлялись посетители. Гуру принимал всех гостей вежливо и приветливо. Истинный учитель--тот, кто достиг самопознания, кто постиг вездесущее "я", которое не есть тело--видит во всех людях поразительное сходство.
Бесстрастность святых коренится в их мудрости. На них более не влияют разнообразные лики майи, они не подвержены действию приятного и неприятного, которое извращает суждения непросветленных людей. Шри Юктешвар не проявлял излишнего уважения тем, кто обладал властью, богатством или светским лоскоом, и не относился пренебрежительно к бедным и необразованным людям. Он, бывало, с уважением слушал слова истины из уст ребенка, а иногда явно не обращал внимания на самонадеянного самодовольного пандита.
В восемь часов веченра подавали ужин, иногда в этот час в ашраме еще не находились запоздавшие гости. Гуру не простил бы себе трапецы в одиночестве, и никто не покидал ашрама голодным или недовольным. Шри Юктешвар никогда не ведал затруднений, его настоение никогда не омрачали неожиданные посетители. Благодаря его благоразумным указаниям ученики умели превратить скудный стол в подлинное пиршество. Тем не менее, он был экономным и сумел надолго растянуть свои скромные средства. "Чувствуй себя уютно лишь в пределах своего кошелька,--часто говаривал он,--экстравагантность приносит неудобства". В мелочах управления ашрамом, в работах по строительству или ремонту, также, как и в иных практических делах, учитель проявлял оригинальность творческого духа.
Тихие вечерние часы часто прерывались одним из поучений: он говорил о сокровищах, не подвластных времени. Его способ выражения был отмечен возвышенной уверенностью и представлял собою нечто единственное в своем роде. Он говорил так, как не говорил никто из тех, кого я слышал. Его мысли были взвешены на тончайших весах распознавания прежде, чем он позволял себе облечь их в одеяние речи. Самая сущность истины, всеобъемлющая даже в физиолологическом аспекте, исходила от него подобно ароматным эссенцииям души. Я всегда сознавал, что нахожусь в присутствии живого проявления Бога, и влияние этой божественности автоматически склоняло мою голову перед ним.
Если гостям казалосю, что Шри Юктешвар слишком углубляется в тему Беспредельного, он быстро вовлекал их в другой разговор. Он не был способен к позе или рисовке своей внутренней уединенностью. Находясь постоянно в единении с Господом, он не нуждался в особом времени для общения с Ним. Достигший самопознания учитель навсегда оставляет позади медитацию, как пройденную ступень. "Когда появляется плод, цветок опадает". Но святые нередко привязываются к духовным формам, дабы установить образец для учеников.
Когда приближалась полночь, мой гуру мог с детской непосредственностью задремать. С постелью не было проблем. Он нередко ложился прямо на узкую кушетку, покрытую тигровой шкурой /свое обычное сиденье/, даже без подушки.
Зачастую философская дискуссия продолжалась всю ночь. Ее мог вызвать своим интересом к теме любой ученик. В такое время я не ощущал ни усталости, ни желания спать, и единственным указанием на время бывало восклицание учителя: "Смотрите, уже рассвет! Пойдемте прогуляемся к Ганге". Таким образом многократно заканчивались мои ночные уроки.
Первые месяцы моего пребывания у Шри Юктешвара завершились полезным уроком: как перехитрить маскитов. У нас в семье всегда пользовались пологами, и я с огорчением увидел, что в Серампурском ашраме этот благорразумный метод отнюдь не почитают. Насекомые полновластно царили во всех помещениях, и я был искусан с головы до ног. Гуру пожалел меня.
"Купи для себя полог, да и для меня тоже". Он засмеялся и прибавил: "Если ты купишь только один, все москиты набросятся на меня!".
Я был вне себя от радости, выполняя это распоряжение. И всякий раз, когда я ночевал в Серампуре, гуру просил меня устновить пологи над кроватями.
Но однажды ночью, когда нас окружила целая туча москитов, учитель забыл отдать свое обычное распоряжение. Со страхом прислушивался я к жужжанию насекомых, предвкушавших пир. Ложась в постель, я прочел умилостивляющую молитву, адресовав ее москитам. Через полчаса я притворно кашлянул, чтобы привлечь внимание гуру; мне казалось, что я сойду с ума от укусов и в особенности от поющего гудения, которым москиты отмечали свое кровавое пиршество.
Однако учитель даже не шевельнулся в ответ. Я осторожно приблизился. Он не дышал. То был первый случай, когда я наблюдал его вблизи в состоянии йогического транса, и это наполнило меня страхом.
"Должно быть, у него остановилось сердце!" Я поднес к носу зеркало--на нем не появилось никакой влаги от дыхания. Чтобы полностью убедиться, я зажал пальцами рот и нос. Тело оставалось холодным и неподвижным. Пораженный я бросился к двери, чтобы звать на помощь.
"Так! Многообещающий экспериментатор! Бедный мой нос!--Голос учителя дрожал от сдерживаемого смеха.--Почему ты не ложишься спать? Разве весь мит должен измениться ради тебя? Изменись сам, освободись от осознания москитов!"
Я покорно побрел к себе на кровать. Ни один москит более не подлетел ко мне. Я понял, что гуру согласился на употребление пологов лишь для того, чтобы доставить мне удовольствие; его же москиты не тревожили. При помощи силы йоги он мог помешать им кусать его, а при желании мог также достичь внутренней неуязвимости.