* * *
Тут я на минутку должен отвлечься.
Я только что с легкостью употребил достаточно сложное, для любого другого Кота, техническое сравнение – "холодильник величиной с автомобиль"…
Каждый, кто читал первую и вторую части "Кыси" и сейчас читает третью, наверное, заметил, как за сравнительно короткое время со мной произошел ряд серьезных качественных изменений. Я стал гораздо более технически раскован. Попросту говоря, стал намного лучше петрить в разной технике. Особенно в автомобилях.
Из чего это складывалось? Конечно же, начало шло от Шуры Плоткина! От его всегдашнего неудовлетворенного желания иметь хоть какой-нибудь собственный автомобиль. Идя рядом с Шурой по жизни, нога в ногу, в течение шести лет, я перенял начальные любительские и крайне неквалифицированные познания Шуры в автомобильных марках. Сами понимаете, – ограниченные лишь советским автомобилестроением.
Затем второй этап моего автообразования – Водила. Профессиональный шофер-дальнорейсовик, с которым я пропутешествовал через всю Германию – от Киля до Мюнхена. Если, конечно, все, что с нами там случилось, можно назвать "путешествием"…
Третий этап – недолгая, но не менее яркая жизнь в Грюнвальде у Фридриха фон Тифенбаха, располагавшего одними из лучших автомобилей в мире. Уж на этих автомобилях я поездил!..
Я сознательно опускаю воспоминания о рыдване Эриха Шредера и Руджеро Манфреди.
После "РолсРойса" Фридриха о древнем "Опеле" Эриха и Руджеро как-то и вспоминать неловко. И даю слово, это не проявление пошлого снобизма, а трезвая оценка описываемого!..
Ну и конечно – общение с Капитаном-Александр-Ивановичем-Кэп-Мастером! Выход далеко за пределы достаточно узких автомобильных интересов, соприкосновение с неведомой доселе стороной Жизни и сопутствующей ей Техникой очень сильно раздвинули границы моих познаний.
Так что если я теперь говорю, что "холодильник был величиной со средний автомобиль, поставленный вертикально на задний бампер", – я очень точно представляю себе, о чем я говорю.
* * *
– Ма… Только не пугайся!.. – чуточку подрагивающим от волнения голосом начал Тимур. – Я хочу познакомить тебя с Мартыном. Это говорящий Кот…
– Поздравляю, – спокойно ответила Рут. – Завтра мы просто с утра смотаемся к моему психоаналитику и…
– Ма-а-а! – испуганно заорал Тимур. – Я клянусь тебе!.. Мартын, вылезай и скажи ей!.. А то она меня действительно завтра отведет к психиатру! А я это уже в России проходил – в интернате…
И при воспоминании об интернате злобно добавил по-русски в той же манере, в которой разговаривал с Собаками в порту:
– Ебать их всех в нюх, сук позорных!..
Тут я не выдержал, выпрыгнул из рюкзака и резко заметил Тимуру:
– Заткнись и не смей лаяться, как ханыга! Ты с матерью разговариваешь!..
Удивленная Рут смотрела на нас во все свои красивые глаза.
– Она по-русски не сечет, – успокоил меня Тимур и снова перешел на английский, но уже светским тоном: – Мартын, это моя мама – миссис Рут Истлейк. Мам, а это – Мартын. Русский говорящий Кот. Говорит на всех языках! Давай, Мартын…
Я быстренько прилизался, наспех привел себя в относительно пристойный, после рюкзака, вид и неожиданно для самого себя заговорил хоть и по-Шелдрейсовски, но до отвращения туповато-официозно:
– Здравствуйте, миссис Истлейк. Я настоящий русский Кот. Несмотря на то что по документам Германской авиакомпании "Люфтганза" и Санкт-Петербургского Котово-Собачьего отеля я числился как "Мартын фон Тифенбах", на самом деле я – Мартын Плоткин. Но вы можете называть меня просто Кыся.
Наверное, на меня подействовало еще и то, что я впервые в жизни разговаривал с Женщиной, служащей в американской полиции.
Мне жутко хотелось понравиться этой бабе, но я отчетливо понимал, что весь мой трюковой арсенал для произведения хорошего впечатления при первом знакомстве – от "задушевного" мурлыкания до идиотских прыжков вверх со всех четырех лап – способен поразить воображение только очень невзыскательных Типов. Здесь все эти штуки-дрюки не пройдут.
Наверное, еще одно обстоятельство сделало меня таким зажатым – это цвет кожи Рут Истлейк.
На расстоянии безумно легко чувствовать себя этаким широким и либеральным (Шурино выражение…) интернационалистом, для которого цвет кожи или принадлежность к другой расе якобы не имеет никакого значения!
Хреновина все это. Имеет. Еще какое значение имеет.
Когда ты все видишь со стороны, то рассуждается легко и свободно – в силу полной безответственности. А при непосредственном и личном Контакте и Обоюдном участии в разговоре ли, в общем деле – поначалу тебе очень даже нелегко. Даже если ты искренний и подлинный интернационалист.
Тут закрадывается опасение, что по какому-то неясному признаку, по случайному слову, по неверно понятому взгляду, тебя могут принять не за того, за кого ты хотел бы, чтобы тебя приняли. И это опасение невероятно сковывает!
Ты остаешься зажатым до тех пор, пока ИСТИННО не перестанешь замечать эту разницу – между собой и, предположим, той же Сиамской Кошкой. Или Длинношерстой Шильдпатт. Даже и не знаю, как это перевести на русский… Ну, у нее еще такая морда сплюснутая – блином. Как у монгола. У Шуры был приятель – монгол-алкоголик, но жуткий делаш! Он нам откуда-то иногда продукты доставал по дешевке. Так вот эта Шильдпатт – вылитый монгол! А шерсти на ней столько, что пока доберешься до нужного тебе места у нее под хвостом – пять раз вспотеешь и уже трахаться не захочешь!..
Может, оттого, что я впервые лично столкнулся, прямо скажем, с не очень белой Женщиной, я и представился ей так безлико и бездарно? Может, отсюда и вся эта скованность?..
Правда, это же дурацкое состояние у меня сразу же и прошло, как только Рут протянула мне руку и счастливо расхохоталась:
– Фантастика! Впервые вижу Кота, который так прекрасно знаком с работами доктора Ричарда Шелдрейса!.. Я не ошиблась?
Я так и присел на хвост! Вот это да!.. Какая грандиозная тетка… Ничего себе?.. Зажатости во мне – как не бывало!
– Точняк! – радостно подтвердил я. – Ну, конечно, это все по Шелдрейсу! Мы и разговариваем сейчас по его методе.
– Да, уж я догадалась, – рассмеялась Рут и нежно погладила мои усы.
Пахло от нее обворожительно! Какая Женщина! Вот встретить такую Кошку – и больше ничего в жизни не нужно…
– Но ты-то откуда про все это знаешь, МартинКисья? – спросила она.
– Не так, мама! – огорчился Тимур. – Не "Мартин-Кисья", а Мар-ТЫН… Или – КЫ-ся. Попробуй еще разок, ма…
– О'кей, о'кей! Я денек потренируюсь и начну говорить, как Достоевский! Уж если я научилась понимать английский язык бухарских евреев, которые плодятся на моем участке, как кролики, то… Но вопрос… – Рут на мгновение запнулась и с трудом, но отчетливо выговорила: – Вопрос к Мар-ТЫНУ…
– Супер, ма! – гордо крикнул Тимур. – Потряс!..
Рут взяла меня за передние лапы и, глядя мне прямо в глаза, спросила:
– Так откуда же вы, уважаемый сэр, знакомы с трудами английского ученого Ричарда
Шелдрейса – автора теории о возможных Телепатических Контактах между Животными и
Человеком? Тем более что он англичанин. Ты кто? Внебрачный сын Президента России или младший любимый братишка Нового Русского мафиози, который послал тебя учиться в Кембридж? Или ты кончал Оксфорд?
– Нигде я не учился, и ничего я не кончал, – честно признался я. – Я даже не знаю, что это такое. До доктора Шелдрейса мы докопались вместе с моим Человеком
– Шурой Плоткиным. На русский у нас была переведена только книжка "Человек находит друга" Конрада Лоренца…
– Так ты и Лоренца знаешь?!.. – потрясенно воскликнула Рут.
– Естественно!.. Но так как я читать не умею, мне читал вслух мой Шура. А доктора Шелдрейса он мне переводил с английского…
– Он говорит по-английски? – спросил Тимур.
– Говорит неважненько, а читает запросто.
– А где он сейчас? – поинтересовалась Рут.
– Не знаю, – ответил я, и меня вдруг пронзила такая печаль, что чуть слезы на глазах не выступили. – Он должен был меня встретить, но… Может быть, с ним что-нибудь случилось? Мы так ждали друг друга…
Рут достала блокнот и карандаш:
– У тебя адрес его есть?
– Нет. Но его адрес есть у одного конгрессмена из Вашингтона – приятеля моего Старшего Друга из Германии Фридриха фон Тифенбаха. Может, слышали? Он старый и очень интеллигентный миллионер. Его все знают…
– Я, к сожалению, о нем не слышала, но убеждена, что его должны все знать! – уверенно подтвердила Рут. – Потому что интеллигентных миллионеров в мире можно пересчитать по пальцам на одной руке. Фамилию конгрессмена помнишь?
– Нет.
– Наплевать! Не расстраивайся. Завтра, по нашим полицейским каналам мы найдем тебе твоего… Как, ты сказал, его зовут?
– Шура… То есть полное имя – Шура Плоткин.
– Он еврей?
– Да, а что?
– Тогда надо искать "Шнеера Плоткина". Или "Шмуля", или "Шлему". Многие евреи, переехавшие в Штаты, сразу меняют свои имена на чисто еврейские. В общине бухарских евреев – это как правило.
Я подумал, что мой Шура вряд ли переменит имя только из-за перемены страны. Шура есть Шура, и он всегда останется самим собой. Даже в общине бухарских евреев…
Но я тактично промолчал. Хотя, с другой стороны, моя тактичность слегка попахивала предательством. Поэтому я решил, что, когда мы поближе познакомимся с Рут, я ей обязательно об этом скажу! Или, если она сама познакомится с Шурой, она и без меня поймет про него все, что нужно.
– Тим, сынок, – молнией в ванную! Душ, пижама – и вернуться к столу. Легкая перекуска и немедленно в постель. Ясно? – распорядилась Рут.
– О'кей, ма. Мартын, ты спишь у меня! – бросил мне Тимур и поплелся в ванную комнату.
Было видно, что ребенок – совершенно без сил.
– А что ты обычно ешь на ночь, мой дорогой Кыся? – спросила меня Рут.
* * *
Спустя еще минут двадцать уже совершенно сонный Тимур, не найдя в себе сил даже допить стакан молока, чмокнул Рут, пожал мне лапу и, еле передвигая ноги, ушел к себе, повторив, что спать я обязан только у него. Мать рано утром уедет на работу, а у нас с ним еще куча совместных дел…
Когда почти спящий Тимур уполз к себе, я спросил Рут – откуда у него столько свободного времени? Вроде бы сейчас – не лето. Как же школа?..
Все это я знал еще от наших питерских Котов и Кошек, в чьих семьях были дети-школьники.
Рут сделала мне знак – погоди, дескать, и прислушалась к шорохам из Тимуровой комнаты. Убедившись, что он уже лег, она закрыла плотно дверь кухни-столовой и достала из своего громадного холодильника большую четырехугольную бутылку джина "Бефитер" с пожилым типом на этикетке. Тип был одет в красный костюмчик и дурацкую черную шляпу времен царя Гороха. Я не виноват – так говорил Шура, когда хотел подчеркнуть давность события. В руке этот тип держал длинную хреновину с острием на конце и кистями под острием. Не то – копье, не то – еще хрен знает что…
Затем Рут разбавила джин тоником, смешала все это в стакане и приставила стакан к углублению в двери холодильника. И слегка нажала. Откуда-то сверху в стакан высыпались аккуратненькие шарики льда. "Во, бля, техника!" – сказал бы Водила.
Рут чуть приоткрыла дверь и снова прислушалась. Я понял, что она не хотела бы, чтобы Тимур видел ее со стаканом джина.
– Ты не пьешь? – спросила меня Рут и указала на "Бефитер".
– Очень редко, – честно сказал я.
– Я тоже. – Рут приветственно подняла стакан: – Будь!..
Она сделала хороший глоток и только тогда ответила мне на мой вопрос о школе. Оказывается, в американских "хай-скул" и "паблик-скул" по новой педагогической теории время от времени теперь возникают неожиданные пяти– и семидневные каникулы в самой середине учебного процесса. Которые призваны якобы разгружать мозг ребенка…
А так как никто, кроме родителей, не думает о том, с каким трудом потом приходится загружать этот же мозг мыслью о необходимости продолжения дальнейшей учебы, то она – Рут Истлейк, мать-одиночка, единственный Человек, всерьез ответственный за образование своего Сына, – считает эти школьные нововведения абсолютным и вредным кретинизмом!..
– Сейчас у него очередная пятидневная пауза… Ребенок, к сожалению, предоставлен почти целиком самому себе. Я на работе – как белка в колесе. – Рут отхлебнула из стакана и закурила сигарету. – Хорошо еще, что теперь у него появился ты и что он еще одержим идеей-фикс…
– Какой идеей? – не понял я.
– Идея-фикс – навязчивая идея. Возможно, он и сам посвятит тебя в эту историю, но пока – я тебе ничего не говорила, О'кей?
– Могила! – пообещал я точно так же, как в этих случаях делал Водила.
– Очень убедительно. Впервые слышу. Так вот, в свободные дни Тим через весь Нью-Йорк мотается в порты Нью-Джерси и в Нью-Арк. Ищет какойнибудь израильский пароход. Хочет договориться с капитаном, чтобы на летние каникулы его взяли на судно юнгой. Ему обязательно нужно хоть ненадолго смотаться в Израиль…
– Зачем?!!
Оказалось, что Тимур, еще во времена своего тюремного интерната, без памяти влюбился в дочь интернатского врача – Машу Хотимскую. И пользовался у нее нескрываемой взаимностью.
Последнюю фразу Рут произнесла с откровенной гордостью!
Сейчас Хотимские живут всей семьей в Израиле. Тимур получает от Маши письма и теперь спит и видит оказаться в Израиле хоть на пару дней. В последнем письме Маша написала, что папа все еще не встал на ноги, лишь готовится к экзаменам на врача, а пока изучает иврит в ульпане и работает кем-то вроде дворника, что дает им какую-то скидку при оплате квартиры…
– Короче говоря, он повторяет извечный начальный путь любого эмигранта, – сказала Рут. – Так что в ближайшее время в Америку им не выбраться. Это для них очень дорого.
Рут загасила сигарету и немножко попила джин с тоником. Лед уже почти растаял в стакане.
– Нам тоже такое путешествие пока еще не вытянуть, – огорченно добавила Рут. – Я имею в виду – поездку в Израиль…
* * *
...И как-то так само собой получилось, что я разомлел от тепла, доверия, успокоился от присутствия рядом грустной красивой Женщины и, не вдаваясь в подробности, рассказал Рут свою историю. Надо же мне было как-то представиться…
Я рассказал Рут Истлейк про своего Шуру Плоткина, про моего приятеля по ленинградскому пустырю – безхвостого Кота-Бродягу, про бывшего Кошкодава и Собаколова – отвратительного гада Пилипенко, ставшего хозяином очень богатого пансиона для тех же Котов и Собак, которых он еще недавно отлавливал, убивал и за маленькие, ничтожные рубли продавал их шкурки на Калининском рынке. А сейчас, за большие и уважаемые доллары, он этих же Котов и Собак чуть ли не в жопу целует…
Я рассказал ей про Водилу, про наркотики, про побоище на автобане Гамбург-Мюнхен, про мою жизнь в Английском парке, про семейство Шредеров и Манфреди, про своего любимого старого Фридриха фон Тифенбаха, про Таню Кох и профессора фон Дейна. Я даже рассказал ей про своего немецкого кореша – полицейского овчара Рэкса, про питерского младшего лейтенанта милиции Митю, про Капитана контейнеровоза "Академик Абрам Ф. Иоффе"…
Рассказал, как Тимур спас меня от "Собачьей свадьбы"…
Я только про Кошек не стал рассказывать – ЧТО я могу с ними, СКОЛЬКО раз могу и почему мне ЭТОГО всегда хочется…
И про мою подружку Собачку Дженни я тоже ничего не сказал…
И про Лисицу…
А про Крольчиху мне и самому было вспоминать противно и унизительно.
Я вообще решил не раскрывать перед Рут сексуально-половую сторону моей жизни. Хотя именно ЭТА сторона занимала в моей биографии очень много ярких и волнующих страниц!