Активность комендатур в те годы была порождена борьбой за существование.
Отвоевавшаяся и победившая армия сокращалась. Но при этом в Генштабе оперировали крупными единицами. Карандаш вычеркивал из штатного расписания дивизии, полки, батальоны. А комендатуры городов, рассчитанные на службу в условиях войны, все еще сохраняли старые штаты. И чем больше сокращалась численность войск, тем лихорадочнее старались оправдать свое существование коменданты. Их усилиями излавливалось все, что носило форму и ходило.
Сводки, сообщавшие о задержанных нарушителях, ежедневно шли к начальникам гарнизонов. И я представляю, какое настроение они порождали в высоких штабах. Создавалось впечатление, что воинство сошло с круга, что потоки нарушителей порядка текут по улицам, сокрушая все на пути. В таких условиях вряд ли у кого поднялась бы рука, чтобы подсократить штаты комендатур.
В день раз по пять, по шесть меня останавливали патрули. Так и хотелось снять сапоги, надеть параллельные брюки вместо бриджей и пожить в цивильном обличий. Но послевоенная пора еще не давала возможности вот так просто зайти в магазин и приобрести порты нужного покроя, цвета и размера. Вот и приходилось каждый раз доставать документы. Мне порой даже становилось жалко старательных ребят с повязками, которые обложили лейтенанта, взяли тепленького, а он вдруг оказался меченым, неподходящим для ловли. Сколько надежд было связано у хороших людей с этой поимкой, и сколько разочарований возникало!
Отпуск пролетел незаметно. В день отъезда, запасшись билетами на поезд, я зашел в комендатуру, чтобы сняться с учета.
Дежурный взял отпускное удостоверение, покрутил его, полюбовался на штампы и печати и стал листать книгу учета. Побродив пальцем по страницам, нашел мою фамилию и вдруг протянул отпускной назад.
— Вам, лейтенант, приказано зайти к коменданту.
Хорошего повторная встреча с генералом не сулила. Мелькнула мысль о том, что всякий раз, задерживая меня, патрули сообщали о диковинном лейтенанте по команде, и таких сообщений набралось столько, что комендант еще раз решил прострогать сучковатого провинциала до столично-паркетного блеска. Но потом я отверг подобное предположение. Проще ведь было изъять у меня фиолетовый документ и сразу же принять надлежащие меры.
— Может, обойдемся без коменданта? — кинул я пробный камень в надежде на душевную отзывчивость дежурного. — Мне же только с учета сняться.
— Не можно, — ответил дежурный. — Есть приказ коменданта, и никакой самодеятельности я допустить не могу.
Подрагивая внутренне, ожидая всего самого неприятного, а самое неприятное всегда в том, что не знаешь, чего ожидать, я прошел в приемную. Долго томиться меня не заставили.
— Отгулял, лейтенант? — спросил комендант после того, как я представился ему по форме. — Где был, что видел?
— Везде был и все видел.
— Этим ты в своих тартарарах будешь хвалиться. А мне доложи точно. В Ленинграде за один отпуск везде не побудешь и всего не увидишь. Поэтому обрисуй главное. Чтобы я знал, стоило ли тебя оберегать от наказания.
— Стоило, — сказал я, всем видом стремясь показать, насколько ценю доброту коменданта. — Побывал в Эрмитаже, в Русском музее, в Мариинском театре, вдоволь город исходил…
— И понравилось?
— Так точно.
— Еще раз приедешь? — Генерал задал вопрос, испытующе глядя на меня.
— Так точно, — сказал я, хотя и не знал, какие замыслы коменданта связаны с моим ответом.
— Это хорошо, что так думаешь, — произнес комендант, будто утверждая мое решение. — В Питер надо ездить. И любить наш город надо…
Помолчал, о чем-то задумавшись. Потом сказал:
— Давай отпускной.
Я протянул генералу документ. Он положил его перед собой, взял ручку, макнул перо в чернила и размашисто перечеркнул, тем самым погасив мое отсроченное взыскание. Выбрав место почище, ударил по нему печаткой «Исправленному верить». И расписался.
— Держи, — сказал он, протягивая мне бумагу. — Скажешь начальству, что тебе в отпускной этого дракона по ошибке влепили, — и без всякого перехода добавил: — Я.тут своим офицерам вопрос задал, кто хочет поехать в Забайкальский округ на более высокую должность. Добровольцев не вызвалось. Вот так-то, лейтенант. Езжай и хорошо служи.
Генерал встал из-за стола, подошел ко мне и протянул руку:
— Счастливого пути. И приезжай в Питер. Обязательно.
Я летел к вокзалу на крыльях. Не столько от напутствия коменданта, сколько от счастья, что все сложилось так удачно и даже зловещий штамп перекрещен знаком амнистии. И это мелкое чувство радости по поводу миновавшей грозы заслонило главное — человека. Я так и уехал, не узнав, не выяснив фамилии коменданта, не оценив по достоинству всей глубины его такта и педагогической мудрости.
Только спустя много лет, когда опыт помог переоценить жизненные ценности, поменять местами сегодняшнее суетное и вечное, долгосветящее, я стал жалеть, что не знаю ни имени его, ни фамилии.
И остался он и живет в памяти просто как комендант.
СИНДРОМ ОЖИДАНИЯ
Война… Это слово, а точнее мысль о том, что война неизбежна, Дамокловым мечом висела над умами военных в годы «холодной войны».
1966 год. Землетрясение в Ташкенте.
Первый сокрушительный толчок. Дрожит земля. В воздухе прокатывается тяжелый пугающий гул. Рушатся стены домов. Обваливаются крыши. Отчаянно воют собаки…
Командующий войсками Туркестанского военного округа генерал-полковник Николай Григорьевич Лященко, разбуженный мощным ударом, вскочил с постели. Вскочил и закричал:
— Е… твою мать! Опять просрали!
Мысль военного-профессионала работала четко и только в одном направлении: началась война и мы опять ее проглядели!
ГЕНЕРАЛ ДАВИД — ГЕРОЙ АРМЯНСКОГО ЭПОСА
Железнодорожную ветку от станции Карымская до станции Отпор (ныне это город Забайкальск) в народе называют «Манжуркой». Здесь лишь немногие станции носили имена собственные — Оловянная, Ага, Борзя, Даурия, Мациевская, а все другие остановки именовались разъездами и отличались друг от друга номерами — 72-й, 74-й, 76-й…
Вдоль Манжурки после окончания войны с Японией располагались войска Забайкальского военного округа. На каждой станции, на каждом разъезде стояли гарнизоны 6-й гвардейской танковой армии и пулеметно-артиллерийской дивизии укрепленного района. К тому же в Даурии размещалась наша 7-я отдельная Хинганская кавалерийская дивизия и Даурский погранотряд.
Однажды стылой зимней ранью я приехал в служебную командировку на один из номерных разъездов. Вышел из поезда на мороз и ветер. Состав, шедший из Отпора (ныне это город Забайкальск) в Читу стукнул буферами, заскрипел сцепкой и зло запыхтевший паровоз поволок его дальше на север.
Выяснив у патруля, отогревавшегося в прокуренном помещении билетной кассе дорогу в столовую, я сразу направился туда. Трудно было сказать, как сложится день и потому надо было хорошо и плотно заправиться.
В большом обеденном зале столовой с низким потолком было сумрачно и промозгло. Я заказал завтрак, но, посидев несколько минут в ожидании, когда его принесет официантка, вернулся к вешалке, снял свою шинель, набросил на плечи и снова сел. Официантка, довольно молодая девица в белой наколке над пышной прической, взглянула на меня с удивление, но ничего не сказала. Я принялся за еду.
Традиционная для гарнизонных столовых тех лет отбивная свиная котлета с жареной картошкой была приготовлена прекрасно и я принялся за еду. Внезапно из-за спины прямо над моей головой раздалась отрывистая команда:
— Старший лейтенант! Встать!
Подававший команду явно рассчитывал, что ее услышат все и обратят на нее внимание.
Головы завтракавших офицеров разом оборотились в мою сторону. А я, подброшенный вверх пружиной воинской дисциплины, которую мне вложили в зад еще в годы учебы, вскочил, сделал поворот «Кругом!» и принял позу столба, которая так нравится любому начальству.
Передо мной стоял невысокого роста чернявый как галчонок полковник. Глаза его сверкали неподдельным гневом. Одет полковник был в новенькую аккуратно отглаженную форму: гимнастерка под ремень, брюки бриджи, сапоги с твердыми голенищами в форме бутылок светились стеклянным блеском обсидиана. Но главное — выше на груди, над несколькими строчками цветных орденских лент сверкали две Золотые звезды Героя Советского Союза.
Полковник посмотрел на меня снизу вверх и металлическим голосом подчеркнуто вежливо и в то же время строго спросил:
— Товарищ старший лейтенант, почему вы нарушаете мой приказ?
Хамить полковнику я не собирался, хотя бы по той причине, что он был дважды Герой. Еще в военном училище мы, курсанты, сговорились, что будем отдавать честь Героям Советского Союза, даже если Золотая Звезда сверкала на гражданском пиджаке. Но и занимать пассивную оборону в том случае не хотелось.
— Виноват, товарищ полковник, — сказал я столь же громко, сколь прозвучало приказание «Встать!», — но я даже не знаю кто вы и уж тем более какой приказ вы отдавали.
— Я, — дважды Герой торжественно чеканил слова, как диктор московского радио, который вел репортаж о военном параде на Красной площади, — начальник гарнизона полковник Драгунский. Я отдал приказ, запрещающий офицерам находиться в столовой в шинелях. Почему вы этого не знаете?!
— Потому что прибыл сюда только сегодня утром.
Что— то разом изменилось в лице строгого начальника гарнизона: в глазах блеснула искра любопытства.
— С какой целью прибыли в гарнизон?
— Для участия в инспекторской проверке.
— Това-ари-ищ ста-арший лейтенант! — Драгунский вскинул черные брови и голос его звучал возмущенно. — Так почему вы здесь сидите?! Для членов комиссии отведен специальный зал. Прошу вас, пройдите туда!
— Спасибо, товарищ полковник. Я уже начал есть…
— Хорошо, доедайте здесь. Шинель можете не снимать. Но уж на обед прошу в зал комиссии…
Я понял: начальник гарнизона, он же командир танковой дивизии службу знал туго. Старший лейтенант для него — тьфу, кочка на дороге по сравнению с курганом Славы, на котором высился он — дважды Герой, но и о кочку можно споткнуться. Залупится такой проверяющий в обиде, наставит какой-нибудь роте «двоек» и потом объясняйся с высоким начальством, которое стоит над дивизией.
Не даром старинный военный анекдот рассказывал о том, как в пехотную дивизию царской армии приехал на инспекцию генерал-аншеф. Командир одного из полков, подав воинству команду «Смирно!» подскочил к генералу с рапортом:
— Ваше высокопревосходительство! Пехотный полк для проверки построен.
Генерал махнул рукой:
— Зачем проверять такой полк, если даже сейчас вижу в строю на левом фланге шевеление.
Сказал и прошел к драгунам. Там, также подав команду «Смирно», ему навстречу выскочил с рапортом другой полковник.
— Ваше высокопревосходительство, — доложил он. — Гусарский лейб-гвардии полк к проверке готов. — И сбавив голос, уже в полтона окончил. — Есть гусь жареный и четверть водки.
Генерал подкрутил ус и гаркнул весело:
— Здравствуйте, молодцы-гусары!
Больше с полковником Драгунским в ту поездку я не встречался. В дивизию понаехали генералы, и он оказывал знаки внимания им, а для генералов в столовом зале инспекции был выгорожен специальный закуток, они торопливо туда проходили мимо нас и скрывались за выгородкой. Уже оттуда до нас долетал рокочущий голос бравого начальника гарнизона.
В зале инспекции я сидел без шинели — там было тепло. И уже тогда сделал для себя вывод, что проще топить столовую, чем вести дисциплинарную войну с людьми, которые мерзнут в обеденном зале, запрещая им накидывать на плечи шинели.
Прошли годы. Уже в звании подполковника я приехал в командировку в Ереван, столицу советской Армении. Нужно было подготовить для газеты статью секретаря ЦК армянской компартии.
Остановился в гостинице в центре города в номере с видом на знаменитые ереванские поющие фонтаны. Весь день — с утра до вечера был занят делом. Возвращался в гостиницу в сумерки.
Однажды, войдя в вестибюль, увидел щеголеватого майора, который явно кого-то ждал. Оказалось — меня.
— Порученец начальника гарнизона, — представился мне майор. — Вас, товарищ подполковник, заехать к нему просит генерал.
Я взглянул на часы.
— Не поздно ли?
— Нет, генерал вас ждет.
Пришлось ехать.
В штабе армии меня сразу провели к командующему. Это был генерал-полковник Давид Драгунский — тот самый полковник из моей офицерской молодости, погрузневший, но так же щеголевато одетый с неизменными Золотыми Звездами на кителе.
Я не успел представиться, а генерал уже встал из-за стола.
— Нехорошо, Александр Александрович, (Драгунский, оказывается, даже знал как меня зовут! Судя по всему комендантская служба в его гарнизоне работала круто). Как же так? Приехал в мой гарнизон корреспондент «Красной Звезды» и ко мне не заходит. Вот сижу и гадаю: может он под меня копает?
Возмущение Драгунского было насквозь наигранным. Никакие каноны службы не требовали, чтобы приехавший в командировку в город корреспондент являлся к начальнику гарнизона. Достаточно было посетить комендатуру и отметиться там. Что я и сделал. Видимо из комендатуры и сообщили генералу о моем появлении в Ереване.
Затем наш разговор перешел в русло светской, ничего не значившей беседы. Порученец поставил на стол коньяк, блюдо с фруктами. Мы выпили по символической рюмке. Стали прощаться.
— В другой раз будешь здесь, заходи непременно, — генерал пожал мне руку и кивнул порученцу. Тот достал небольшую плетеную корзиночку, в которой лежала бутылка. Протянул мне.
— От меня лично, — сказал Драгунский. — Настоящий армянский. Другого у меня не бывает. Ведь у армян всего два легендарных героя — в древности был Давид Сасунский и вот теперь появился еще и Давид Драгунский.
Острота должно быть была уже давно проверена и обкатана, но генерал захохотал: она ему явно нравилась.
Я уехал, так и не напомнив Драгунскому о нашей первой встрече на Манжурке. Сперва возникло искушение сделать это, но при здравом размышлении я от идеи отказался.
В последний раз мы встретились в билетном зале железнодорожной кассы на улице Кирова (ныне Мясницкой) в Москве. Там приобретали билеты только офицеры центральных управлений министерства обороны и те, у кого на то имелось специальное разрешение службы военных перевозок.
В небольшом светлом зальчике у окна билетной кассы стояло несколько старших офицеров. В помещение вошел генерал-полковник. Это был изрядно постаревший, слегка обрюзгший и посеревший Драгунский, многоизвестный председатель антисионистского комитета советской общественности. В помятом и потертом кителе он уже не выглядел Героем с картинки, да и звезды на груди не светились жизнеутверждающим блеском. Однако привычку быть на виду генерал не потерял. Он подошел и встал в конец небольшой очереди. Все буквально остолбенели от такой простоты.
Какой-то полковник смущенно обратился к нему:
— Товарищ генерал, прошу подойдите к окну. Зачем вам очередь?
— Спасибо, я постою.
Полковник не мог отойти от шока.
— Товарищ генерал! Героям Советского Союза, полковникам и генералом здесь положено оформлять проездные без очереди. А вы обладаете всеми правами вместе взятыми — дважды Герой, генерал и полковник одновременно. Мы сейчас просто уйдем из очереди, если вы…
Драгунский расцвел улыбкой.
— Ну, если общественность настаивает, товарищи, я пройду без очереди. Прошу прощения, что заставлю вас подождать…
Он получил билет и ушел из кассы, оставив всех в шоковом состоянии. Когда дверь закрылась, некий майор, должно быть циник и скептик, изумленно тряхнул головой:
— Ну, арап! Кто он такой?
Несколько голосов подсказали:
— Неужели не узнал? Это был сам Драгунский. Начальник курсов «Выстрел»…
Уходит время, уходят люди, остается память. Будь я суверенным армянином, хранителем традиций страны Айястан, присвоил бы официально Драгунскому почетное звание Героя Армении и занес его фамилию в скрижали многострадальной армянской истории. Сам он себя таким искренне считал и этим гордился. А на месте российского железнодорожного начальства переименовал какой-нибудь глухой номерной разъезд на Манжурке, назвав его «Драгунским». Было бы это название памятным и звучащим с исконной русской военной строгостью.