Возвращаясь к ностальгии, мне вспоминается случайно услышанный разговор. Встречаются на улице двое.
— Привет, как дела, как жизнь?
— Жизнь... Да какая это здесь жизнь?
— Ага — созвонимся.
Когда я встречаюсь с людьми, которые мучаются | ностальгией я с ними тут же прощаюсь и говорю:
— Созвонимся.
— А какой у тебя телефон?
И я ему даю телефон Клары Цеткин.
Шон О'Коннори
Популярные люди на Западе задыхаются от назойливости репортеров, фотографов, поклонников и поклонниц, бесконечных автографов и прибегают ко всевозможным ухищрениям, чтобы этой назойливости избежать: после концерта выходят через пожарный выход, гримируются, уезжают на другой машине, а не на своем лимузине, около которого их ждут и т.д. В Советском Союзе, где были сплошные трудности — с едой, гостиницами, билетами на поезд и самолет, популярность — это спасение. Благодаря популярности, эти трудности можно было преодолеть. Американский киноактер Шон О'Коннори, ставший невероятно популярный после сыгранной им роли Джеймса Бонда, прилетел в Москву на съемки американо-советского фильма "Красная палатка". Он нe знал, что в Советском Союзе фильмы с его участием не шли и не сомневался, что его ждут те же трудности с папарацци и поклонницами, что и на Западе.
— Значит так, — сказал он в самолете перед приземлением сопровождавшему его советскому администратору, — вы одеваете мою шляпу, выходите, садитесь в лимузин и быстро уезжает, чтобы они не успели разглядеть подмену. Я выйду через 15 минут в парике и уеду в другой машине. Администратор посмотрел на него, как на сумасшедшего, но ничего не сказал. Когда через 15 минут Шон в парике, пригнувшись, вышел из здания аэропорта, он к своему удивлению не обнаружил ни толпы поклонниц и фоторепортеров, ни лимузина, ни другой машины — только администратора в его шляпе, стоявшего около телефона-автомата и кричавшего в трубку:
— Что значит, нет мест — чешская профсоюзная делегация?! Я же должен куда-нибудь его деть! Какая койка в Доме Крестьянина?! Это американец!
Через час, наконец, пришел разбитый рыдван и отвез их в задрипанную гостиницу на ВДНХ, где Джеймса Бонда поселили в обшарпанный одноместный номер. Привыкший передвигаться в лимузинах размером с линейный корабль и жить в президентских люксах, О'Коннори поначалу слегка потерял сознание, но потом по наивности решил, что это часть конспирации. Первое время по инерции он гримировался, менял парики, выходил через черный ход, но быстро выяснил, что никто его не узнает, никому он не нужен, и загрустил. На Западе Шону О'Коннори на съемках предоставлялся огромный трейлер с гостиной, спальней, гримерной, естественно, со всеми удобствами; еда в любом количестве доставлялась из лучших ресторанов. Условия на съемках в Москве были обычными советскими — нечеловеческие. Мороз минус 20, все на улице, жрать нечего, общественный туалет за четыре квартала. Не привыкший завтракать, обедать и ужинать бутербродами с колбасой по 2р. 20коп. О'Коннори попросил мяса, фруктов и сока. После того, как народ немного отошел от гомерического хохота, главный администратор фильма сжалился над ним, поехал в колхоз и попросил курицу, сославшись на Савелия Краморова. Из любви к Краморову колхоз выделил одну неощипанную курицу, которую администратор лично побрил, сварил и подал Шону. Изголодавшийся О'Коннори съел эту бритую курицу с таким аппетитом, как если бы он в блокаду находился в осажденном Ленинграде.
Со временем Шон созрел для половой жизни. На Западе женщины всех возрастов штабелями валились ему под ноги, но в Союзе, несмотря на то, что он от отчаяния тыкал всем в нос свои фотографии и рассказывал, какой он знаменитый, девчата не обращали на него внимания и жили с артистами из массовки. Наконец, после долгих поисков, ему удалось уговорить буфетчицу тетю Зину, но, не успели они зайти в номер, как без стука вошел старый лысый еврей, администратор Москонцерта и увел принцессу от Джеймса Бонда.
Говорят, что Шон О'Коннори — единственный актер Голливуде, который не прячется от поклонников и охотно раздает автографы.
Странно...
Эдмон Кеосаян
Эдмон Кеосаян, пожалуй, единственный из советских кинорежиссеров, который мог бы работать в приключенческом жанре в Голливуде. Человек с жизненным чувством ритма, огромной фантазией, юмором и невероятным талантом в области ^придумывания трюков. Кеосаян поставил много прекрасных фильмов: "Мужчины", "Когда наступает ^сентябрь" и другие, но подлинную известность и любовь ему принесла трилогия о "Неуловимых". Я не знаю ни одного человека, который не видел бы "Неуловимые мстители", но знаю многих, смотревших их по многу раз. Советское начальство определяло, какие фильмы считать классикой советского кинематографа и, хотя среди них попадались действительно очень хорошие фильмы, такие, как "Чапаев", "Баллада о солдате", фильмы Эйзенштейна, большинство этих картин тут же умерло для зрителя. Кеосаян не попал в обойму объявленных классиков, но зритель с этим не согласился и по сей день охотно смотрит фильмы, поставленные Эдмондом Кеосаяном 30 лет назад. В отличие от многих режиссеров, Эдик был принципиален, не шел с начальством на компромиссы и не боялся отстаивать свою позицию, будь то замдиректора Баскаков или сам министр кинематофафии Романов. Романов вызвал Кеосаяна и приказал вырезать из второй серии "Неуловимых" кадры, где лошади топчут черное знамя генерала Врангеля, на котором было написано "Свобода".
— Это почему надо убрать? — сказал Кеосаян. — У Врангеля была своя свобода, и он за нее воевал, — и не вырезал.
Я придумал фразу, которую говорю в контрразведке:
"Буйно сайра, шлимазл, бесса ме муча".
Режиссер Дзиган на просмотре комиссий "Новых приключений неуловимых" наклонился к Эдику и сказал, что "шлимазл" — это еврейское слово, и его надо заменить.
Кеосаян:
— Вы знаете слово "шлимазл", а комиссия не знает, и я вас попрошу тоже не знать.
Фильм приняли, и комиссия не сомневалась, что я говорю на чистейшем испанском языке.
Многие режиссеры предпочитают строго следовать сценарию, но Кеосаян охотно выслушивал и использовал интересные предложения. В первоначальном варианте Буба Касторский остается живым; я сказал Эдику, что хорошо было бы убить Бубу — это придаст фильму серьезность.
— Хорошо, — согласился Кеосаян, отснял сцену, где меня убивают и сказал:
— Если тебя будет не жалко, то тогда тебя убивать не надо, а будет жалко — ты прав, стоит убить.
На просмотре в УК комсомола Кеосаян показал вариант с моей смертью в конце. После просмотра первый секретарь Тижельников и его заместители обратились к Кеосаяну, на глазах слезы.
— Эдик, не убивай Бубу!
Кеосаян повернулся ко мне:
— Ты убит.
Эдик был человеком легкого веса, но мечтал набить морду человеку тяжелого, и постоянно искал повод. Мы на стадионе смотрели хоккейный матч ЦСКА — Динамо, болеем за ЦСКА. ЦСКА проигрывает. На выходе Эдик спрашивает здорового биндюжника, сидевшего рядом выше и активно болевшего за Динамо
— Спартаковец?
— Спартаковец, — добродушно, с оттенком гордости подтвердил биндюжник.
— Я сразу понял — по жлобскому голосу.
Известный режиссер Козинцев на просмотрах всегда выступал первым, как правило, говорил о фильме плохо, делал много замечаний и уходил. После его выступления дальнейшее обсуждение принимало заданный негативный тон, и фильм был обречен на провал.
Принимался фильм Кеосаяна. Козинцев, как обычно, встал первым, и Кеосаян тут же сказал:
— Я вас прошу после выступления не уходить, а дождаться моего ответа и выслушать мою аргументацию.
Козинцев внимательно посмотрел на Эдика, все понял и начал говорить:
— Мы присутствовали при общей удаче. Прекрасный фильм, который займет соответствующее положение в анналах отечественного кинематофафа. Давно мы ждали такой фильм, и он появился. Спасибо Кеосаяну! И, обращаясь к Эдику:
— Я могу идти?
— Идите, — ответил Кеосаян.
Сергей Герасимов ласково называл Кеосаяна басмачом.
Эдику очень повезло с женой Лаурой, которая хорошо на него влияла и всегда была на высшем уровне. Эдмонд Горегинович Кеосаян ушел из жизни невероятно рано — в 57 лет, оставив после себя сыновей Давида и Тиграна, которые выросли при мне, пошли по стопам отца и достойны его таланта. Я снимался в Москве у детей Кеосаяна и получил большое удовольствие как от общения, так и от творчества. У Тиграна отцовская хватка, и при помощи Давида, я уверен, его ждет большое режиссерское будущее.
Дай Бог!
Арчил Гомеошвили
Во время новогодних концертов во Дворце спорта в Запорожье мне ночью позвонил артист Владимир Ивашов и сообщил трагическую новость — умер мой близкий друг Аркадий Толбузин. Я тут же собрал вещи и попытался вылететь в Москву, но не тут-то было: администрация филармонии узнала о моем намерении прервать гастроли, обратились к секретарю обкома, и все аэродромы, железнодорожные и автобусные станции были перекрыты. Приказ — не выпускать Сичкина! Филармония горела, и мои концерты были единственным выходом из бедственного материального положения. Случилось так, что в это же время в Запорожье с концертами приехал Арчил Гомеошвили, который только что сыграл роль Остапа Бендера в фильме режиссера Леонида Гайдая "Двенадцать стульев". После этой роли Арчил стал популярен, и мне пришла в голову мысль пойти к секретарю обкома и договориться о замене меня Гомеошвили. Поначалу секретарь ничего не хотел слышать — новогодние концерты, в основном — для детей и подростков, и им нужен Буба, но, видя мое горе и учитывая, что это всего несколько дней, в конце концов согласился. Оставалась одна проблема: сам Арчил понятия не имел о предстоящей замене. Надо сказать, что Арчил Гомеошвили — грузинский князь, и в этой связи мне вспоминается такой анекдот. Приходит сваха в еврейскую семью и говорит:
— Я бы хотела вашу Розу выдать за князя Шереметьева.
Родители:
— Да, но он русский.
— Но он князь. Подумайте, ваша Роза сразу становится княгиней.
— Да, но русский...
— Послушайте, Розочка уже не первой молодости, красотой не блещет и к тому же, чего греха таить, давно не девушка, а Шереметьев молод, красив, и к тому же князь!
— Да, конечно, очень хочется, чтобы Розочка стала княгиней, но все-таки русский...
— Слушайте, вы люди небогатые, а князь Шереметьев запакован, как никому не снилось — все левое побережье Волги его. Вы представляете, как Роза будет жить — меха, наряды, драгоценности, кругосветные путешествия...
— Ну... Ну ладно, мы согласны — пусть выходит за князя. Сваха:
— Уф! Ну слава Богу, пол дела сделано. Осталось уговорить князя.
Вот и я был в таком же положении — осталось уговорить князя Арчила Гомеошвили. Надо сказать, что любая замена крайне негативно сказывается на концерте и на самом артисте, даже если заменяющий артист лучше и более популярен. Публика ждет определенного артиста, и его замена в глазах публики — халтура. Арчил только начал гастроли, и неудачное начало концертов ему было совсем ни к чему. Я, чувствуя себя крайне неудобно, зашел в номер гостиницы, где Арчил жил со своей очаровательной молоденькой женой Танечкой, и, заикаясь от волнения, начал излагать свою просьбу, но Арчил тут же меня перебил:
— Борис, о чем разговор! Спокойно езжай, оставайся столько, сколько тебе нужно, не волнуйся — я тебя заменю.
Я уехал, похоронил друга, вернулся, закончил гастроли и захожу к Арчилу, чтобы отдать деньги за проведенные им спектакли. Арчил посмотрел на меня, как на сумасшедшего:
— Ты что, какие деньги? Спрячь их немедленно.
— Хорошо, вечером я накрываю банкет в ресторане, приглашай любое количество гостей; как говорят в Грузии, твои друзья — мои друзья.
Вечером я закрыл ресторан и накрыл шикарный банкет. Гостей было человек 300, причем в основном молодые девчонки. Молодые и красивые, но явно — легкого поведения. Я поначалу даже удивился: Арчил здесь с очаровательной молодой женой, и при этом такое количество девочек — вот все-таки что значит горячая грузинская кровь.
Банкет прошел прекрасно — все веселились, танцевали, шутили, ели и пили. Когда я подошел к директору ресторана, чтобы рассчитаться, он мне сообщил, что все в порядке — за банкет рассчитался Арчил.
На следующий день я поинтересовался у Арчила:
— Слушай, ты только приехал в Запорожье. Как ты ухитрился найти такое количество девчонок?
— Да я их никогда в глаза не видел. Я думал — это твои.
Вот так Арчил Гомелшвили не только оказал мне огромную услугу, но и накрыл банкет для меня и всех блядей города Запорожья.
Композитор Шаинский
Надо сказать, что в настоящее время композитором называет себя каждый, кто посетил хотя бы два урока пения в первом классе общеобразовательной школы. Нет такой забегаловки с несколькими лабухами, бацающими по выходным, чтобы их руководитель не именовался композитором. Если же забегаловка дает рекламу в газету, то количество смежных профессий, освоенных руководителем и тремя лабухами, почему-то называемых оркестром (иногда лабух один, тогда это — "человек-оркестр" расширяется:
Моня Квотер — гитара-вокал
Арон Щелкунчик — ударные-вокал
Фима Нойз — клавишные-вокал.
Руководитель оркестра — композитор, певец, аранжировщик, поэт, бард — Марик Лагман.
Почему они все "вокал"? Еще бы вставили: "В ресторане работают злектрик-вокал, гардеробщик-вокал".
Я дружил со многими действительно прекрасными композиторами, такими, как мой друг Ян Френкель, очаровательный Валерий Зубков и многими другими. Сейчас я хочу рассказать одну историю о Владимире Шаинском.
12 апреля в день космонавтики Шаинский, Зубков и я выступали для космонавтов, а после концерта генерал — полковник Команин увез нас на банкет. На банкете также присутствовали другие высшие военные чины; особенно мне запомнился дважды герой Советского Союза летчик-испытатель в звании генерал-майора. Обаятельный интеллигентный человек с прекрасным русским языком, он рассказывал забавные истории из жизни испытателей, коснулся Шестидневной войны, высоко отозвался о мастерстве израильских летчиков, посетовал, что советским летчикам пришлось воевать далеко от родины, и многие из них были сбиты на арабо-израильском фронте.
Неожиданно встал подвыпивший Шаинский:
— Нечего у нас летать! Будете летать — будем сбивать!
Генерал слегка оторопел от этого неожиданного заявления, но спокойно сказал:
— Мы не выбираем. Согласно присяге, мы подчиняемся приказу...
— Нас, — перебил Шаинский, подчеркивая слово "нас" — ваш приказ не интересует. Летайте где хотите, но к нам мы лезть не позволим.
— Мы — военные люди, — пытался объяснить летчик, — и летим туда, куда нас посылает командование, — но Шаинский гнул свое:
— У нас вы не разлетаетесь — будем сбивать. Мы отобьем охоту воевать против нашего государства! А еще раз полезете — будем уничтожать прямо на советских аэродромах.
Мы с Зубковым слушали нашего обычно тихого очаровательного, а тут вдруг разгулявшегося, Шаинского одновременно с восхищением и ужасом. В душе мы были с ним согласны, но, как говорят одесситы — нашел время и место. Он наговорил примерно на 25 лет каторги, а наш срок, как слушавших и не возражавших, тянул лет на десять.
Что самое удивительное, ни один из присутствующих не поспешил выступить с фальшиво-патриотическим заявлением, доказывающим его любовь к советской власти; наоборот, они даже как бы сочувственно отнеслись к сказанному Шаинским.