УДАЧНО «ЗАПИЗДНИЛИСЬ»
Если вспоминать пьянки с залётами, но без последствий – то эта история всё равно особняком стоит. Дело было как раз посередине четвёртого курса – через каких-нибудь пару месяцев после случая со стендом. Мы в тот день сдали зимнюю сессию. Вообще, что опаздывать плохо любой военнослужащий, да и гражданский знает. Но бывают в жизни моменты, когда опаздывать хорошо, даже очень хорошо и крайне полезно для здоровья. Байки о таких опозданиях каждый из нас десятки раз слышал. И я слышал, а вот свидетелем пришлось быть только один раз.
В нашем взводе было два курсанта-белоруса – Слава Тихановский и Андрей Валентюкевич, Тихон и Кевич по-нашему. Связывало их землячество, переросшее в крепкую дружбу. Купили они себе билеты на самолет, в отпуск, в родной Минск, лететь. Места рядышком. Даже жребий кинули, кому у окошка сидеть. Все хорошо, одно только неудобство – рейс из Пулково очень рано утром. Добираться плохо. Или всю ночь в аэропорту надо ждать, или же вставать ночью и тащиться к Финляндскому Вокзалу, а там такси брать. Решили они, что такси лучше – хоть дорого, но комфортно. А ночь на курсе можно веселее провести – с сослуживцами водки выпить, успешно сданную сессию обмыть.
Пришли они к нам в комнату. Принесли с собой 0, 75 литра «Столичной». Мы таким гостям всегда рады. Коля жратвы сделал, а я в «Антимир» сбегал. Короче «антиматерии» для хорошей обмывки у нас оказалось больше, чем достаточно. Решили мы тогда одну бутылочку припрятать – будет чем новый семестр отметить, когда из отпуска вернёмся.
Сели мы, начали мероприятие. А мероприятие как-то очень удачно пошло, что называется «хорошо сидим». Нам с Колей вообще торопиться некуда – у обоих билеты на поезд на завтрашний вечер. Выкушали к полуночи все, что хотели. Усталость брать стала – никто из нас ночь перед последним экзаменом не спал, все за книжками сидели, готовились. Двое суток без сна получается, даже больше. Кевич с Тихоном и говорят: «Мужики, не ложитесь спать, нам через пару часов на стоянку такси надо идти, спать ложиться никакого резона нет. Посидите еще с нами».
Ну ладно, посидим. Только чего же всухую тогда сидеть? Ой, плевать на завтрашнюю головную боль – достаем припрятанный пузырь. За час мы и этот флакон выкушали. Тут усталость вкупе с алкоголем нас совсем доконали. Я уже за столом засыпать начал, да и Коля чуть со стула не падает, носом клюет. Мы извинились перед мужиками, сил нет больше сидеть, не выдерживаем, засыпаем. Они попросили нас будильник завести и тоже решили последний часок перед отъездом перекемарить. Для пущего грохоту мы будильник поставили в железную миску, а ее на перевернутый бачок, а бачок в оцинкованный таз (все из нашей столовой). Эта пирамида такой звук издавала, что и мертвые на кафедре анатомии вздрагивали. Притащили ребята к нам свои чемоданы и прямо не раздеваясь на свободные койки поверх одеял попадали: «Пока, мужики, спокойной ночи, встретимся после отпуска».
Утром на курсе переполох – в расположении дежурный по Академии, пара человек из военной прокуратуры, особисты в своей форме с щитами-мечами и КГБ-шники в штатском. Все Кевича и Тихона ищут. А они в нашей комнате спят. Черт его знает, как мы спьяну будильник заводили, будильник нас никогда еще не подводил, а в этот раз не прозвенел. И проспали наши белорусы свой рейс.
Тут вся эта ГБ-шная братия к нам в комнату вваливается, а там не прибрано! Полная банка бычков, стаканы и пустые водочные бутылки на самом видном месте валяются. Какой-то особист достает фотоаппарат со вспышкой и давай весь этот пейзаж фотографировать. Потом отдельно давай фотографировать наш «громкоговоритель», где будильник стоял. Мы думаем – вот трындец, так влипнуть, теперь точно всех нас на отчисление! Вещественные доказательства задокументированы (в этот момент сыщики стали по бутылкам определять, сколько же мы выпили), значит, отпираться глупо.
Затем главный КГБ-шник позвал полковника, дежурного по Академии, да дневального и попросил их быть понятыми. Уставился на Кевича своими лисьими глазами точно как на китайского шпиона и с таким змеиным присвистом спрашивает:
– С-с-спим, з-з-значит, товарищ-щ-щ?
А у Кевича с перепугу рот как у рыбы открывается, а ни одного слова сказать не может. Наконец выдавил нечто:
– Запизднились… виноват. Дюже запизднились!
– Да вы, товарищи курсанты, не только запизднились, а еще и оху… Почему со старшим по званию матюком разговариваете!?
– Да не матюкаюсь я. Это я на родном говорю… Опоздали мы. Проспали на самолет!
– А-а-а… Ну так бы сразу и сказал. По-русски!
Лицо ГБ-шика подобрело. Он взял из таза будильник и перед глазами понятых продемонстрировал, что тот заведен до отказа, просто кнопка утоплена. Причина «непрозвона» налицо. После этого всех нас развели по разным комнатам и устроили допросы с протоколами, на тему «Как мы провели вчерашний вечер». Делать нечего – мы им все подробно рассказали, какие мы плохие и несознательные, как нарушаем воинский Устав и сколько водки пьем. Все по минутам запротоколировано и нами под роспись собственноручно заверено. Часа четыре нас морочили. В конце концов собрали всех нас опять в нашей комнате. А там бардак еще больший – у нас обыск делали, все вещи из чемоданов Тихона и Кевича на кроватях разложены, сами чемоданы рядом пустые с открытыми пастями лежат. Похоже, что все это тоже фотографировали. Обыскали ещё ту комнату, где жили наши белорусы.
Самый главный КГБ-шник представился как подполковник Савельев, следователь по особо важным делам от УКГБ Ленинграда и Области. Далее говорит, что мы с Колей проходим как косвенные свидетели и поэтому можем спокойно ехать в отпуск. А вот для курсантов Валентюкевича и Тихановского очередной отпуск отменяется. Они остаются в расположении курса на неопределенное время, до конца следствия, под подписку о невыезде. Они не считаются подозреваемыми, и их задерживают только в интересах следствия.
Тут Коля набрался мужества и спросил:
Товарищ следователь, а что произошло? И что нам будет?
Сегодня рано утром произошло ЧП, а что вам будет за нарушение внутреннего порядка, не мне решать, а дежурному по вашей Академии. Я думаю, что в сложившихся обстоятельствах вам вообще ничего за это не будет. Это первый раз в моей жизни, когда грубое нарушение воинской дисциплины спасло жизнь двух военнослужащих. Только двое пассажиров не прошли регистрацию и не сели в самолет Ту-134 на рейс «Ленинград – Минск». Самолёт сегодня утром загорелся в воздухе и упал в районе Больших Глумицких Болот в восьмидесяти пяти километрах от взлетной полосы аэродрома Пулково. Выживших нет. Одни вы удачно запизднились».
Кевича и Тихона еще потаскали на Литейный-4, а нам действительно ничего не было. А им было – вся оставшаяся ЖИЗНЬ.
ЦПХ
Напротив общежития нашего Факультета было другое общежитие – общежитие лимитчиков, работников завода «Уран». Уран на «Уране» не производили – делали обычные торпеды. И по каким-то необъяснимым причинам в этом «торпедном» общежитии половина жильцов были совсем мирными – это были девушки с завода «Красный Треугольник». На том заводе делали мирную советскую обувь знаменитого железобетонного фасона и картонного качества. Вообще в советском обществе определенная кастовость была, но не настолько уж, чтоб ителлигенция с пролетариатом не общалась. Во всяком случае, мы работниц «Красного Треугольника» не чурались, хотя серьёзные отношения там заводились редко. А вот несерьёзные – сколько угодно. Уж больно удобная география – можно и с девочками побалагурить, и водочки выпить, и покушать там у них, и на вечерней проверке на родном курсе постоять, а если повезёт, то опять на всю оставшуюся ночку в гости. Вахта у них была совсем не строгая, нас пускали в любое время, хоть в форме, хоть сразу в спортивке – чтоб утром было сподручней на зарядку выбегать и сразу к своему взводу присоединяться. А «гражданку» мы туда даже не надевали, одна морока с ней.
Сейчас, спустя много лет, мне этих девушек немного жалко. Всё они прекрасно понимали и от нас многого не требовали. Сходились мы с ними легко, по родству одиноких душ, измученных гормональным напором, а расходились ещё легче. Девушки постарше были знакомы не с одним поколением курсантов Второго Факультета. Называли они нас «плохишами» и «змеями» (первое за поведение, второе – за петлицы, хотя за поведение тоже). Однако нас весьма привлекала их спокойная общага, где, в отличие от буйных студенческих поселений, драмы ревности не возникали, свободное время, деньги и продукты у противоположной стороны водились всегда, в души глубоко не лезли, а сексуальный голод у молодых работниц зачастую превосходил студенческий. Поэтому, пусть мы и были «змеиные плохиши», но по обоюдному согласию. Единственное, чего они терпеть не могли, это когда слышали свово «Цэ-Пэ-Ха». Дело в том, что эта аббревиатура была общесоветская, весьма известная и очень вульгарная – расшифровывалсь она как «центральное п…дохранилище».
Раз пошли мы в ЦПХ после отбоя чайку попить. Я, да Валерка-Студент. В ту ночь даже особых планов не строили – вправду на чай пришли. Сидим, в окошко на родимый Факультет смотрим. Вдруг видим, продъезжает патрульная машина из гарнизонной Коммендатуры, потом «бобик» с дежурным по Академии, потом какое-то начальство. Мы бегом вниз на вахту: «Баб Марусь, дайте нам к себе в «аквариум» позвонить, напротив шухер непонятный». Баба Маруся душа добрая – звоните, сынки. Звоним. А тогда по городскому телефону дежурному представляться запрещалось, только по внутренниму. Гудок, а потом: «Четыре-четырнадцать!» Это вместо «здрасьте» – какой-то курсант-старшекурсник, видать помощник, трубку взял. Ну мы и вопрошаем, что там происходит, и можно ли в спортивном костюме домой возвращаться? Он говорит, что крупный залёт на пятом курсе, но четвёртый курс даже не трясут, поэтому возвращаться сейчас категорически нельзя. Приходите, когда вся эта братия разъедется. А когда она разъедется, поди ты знай!
Доложили мы хозяйкам обстановочку, те нас успокаивают: «Да не переживайте, змейчики! Тут Светка с Олькой в ночную вышли, мы вас на их койки положим, а утречком пойдёте себе спокойно на Факультет». Ну спасибо, выручили – посидели мы еще с полчасика и пошли по Светкиным-Олькиным кроватям. В той комнате три кровати было. Похоже, не только Светка-Олька, но и вся их комната в ночную смену вышла – койки пустые. Легли мы, свет выключили и уже почти спим. Вдруг дверь раскрывается и в проёме появляется женская фигура. Мы лежим, не шевелимся. Девушка постояла немного, видать пока её глаза к темноте привыкнут, а потом и говорит скороговоркой, но полушепотом: «У Натахи новый кавалер из ремонтно-механического, она меня попросила на ночь из комнаты уйти, а тут, я вижу, Лариски нет, так я на ее кровати посплю». Ага, понятно, значит, третьей в этой комнате живёт некая Лариска. Ну ложись, спи, мы тут сами такие же… залётные. Девушка начинает раздеваться, а нам интересно, мы сквозь полуприкрытые веки вовсю подглядываем. Наконец она разделась и легла в кровать. А потом сладко так потянулась, как кошка, и мечтательно произнесла:
– Эх, девки! Мужика бы!
Тут Студент не выдержал и брякнул басом: «Вот он я!»
Девушка схватила покрывало и пулей вылетела в коридор, а я чуть не задохнулся от смеха.
ОБРЕЗЧИЦА ВРУЧНУЮ
На одном из чаепитий в ЦПХ мы познакомились с удивительной женщиной. Звали её Нина, а вот фамилию я забыл. Была она нас заметно старше, но мы с ней себя чувствовали как с ровней, и при этом вела она себя вполне естественно, не проявляя ни вульгарности, ни фальшивой моложавости. Один раз в разговоре ради красного словца коснулись мы каких-то высоких материй. Довольно быстро стало ясно, что во всех этих мудрствованиях если кто-то чего-то и понимает, то это Нинка. Мы привыкли соседок интеллектом подавлять и от такого поворота несколько обалдели. Больше в философские дебри мы при ней старались не забредать.
Как большинство обитательниц ЦПХ, Нинка была лимитчица-холостячка. Никого и ничего у неё в этом городе не было, кроме права на работу и на общажную койку. Однако, несмотря на свои тридцать с гаком, она, в отличие от остальных цэпэхашниц, умудрялась бывать на всех театральных премьерах и вернисажах, на всех выставках и концертах. Похоже, её саму такой вот странный быт вполне устраивал. Зная, что деваха эта весьма начитанная, мы всё же и допустить не могли, что она может чего-то понимать в медицине. Тут начитанностью не обойдешься – образование нужно. И вот однажды за чайком с пирожками и вареньем, Студент консультировал какую-то особу не то по вопросу острых маститов, не то хронических аднекситов (воспалений груди и придатков) – короче, что-то такое интимно-женское. Понятно, что девушка его слушала, как профессора на лекции. Нинка сидела поодаль и вроде бы никакого интереса к разговору не проявляла. А потом вдруг негромко так заявила: «Ребята, да тут по симптоматике экстравагинальный эндометриоз исключить надо, а потом уже всё остальное – чего-то у нее с овуляционным циклом зависимость нехорошая…» Мы это… Опухли, короче. Во-первых, Нинка по делу сказала, а во-вторых… Я, например, гинекологию знал так-сяк, в объёме программы военврача, и хотя о таких тонкостях слышал, но на четвёртом курсе не особенно в них разбирался. Откуда пусть десять раз начитанная пролетарская бабёнка знает такую мудрятину? Устроили мы Нинке допрос с пристрастием. Нинка вначале ничего нам говорить не хотела, а потом вздохнула и рассказала коротко всю свою жизнь.
В семнадцать лет круглая отличница Нинель приехала из какого-то захолустья в Ленинград, где поступила на философский факультет ЛГУ, второго по престижности университета страны. На пятом курсе её, без пяти минут философа, оттуда за какой-то залёт с позором выперли. Тогда Нинка устроилась на работу по лимиту, а на следующий год поступила в Первый Медицинский. Там она уже умудрилась доучиться аж до шестого курса, а потом сама пошла и забрала документы. При этом была она одной из самых лучших студенток на потоке. «Плохиши, я, в отличие от вас, просто полностью охладела к медицине» – такая «простенькая» причина. Поэтому она не пошла фельдшерить куда-нибудь на «Скорую», да фельдшерам лимитной прописки и не давали. Опять Нина ушла в пролетарские низы, а потом по накатанной рабфаковской дорожке поступила в Техноложку, тоже неслабый институт. Там она просидела аж четыре года, потом влюбилась в какого-то семейного доцента, причём со скандалом. Из Техноложки она ушла, не доучившись лишь год с хвостиком…
– Нин, так ты с тремя незаконченными высшими – гуманитарным, медицинским и техническим!!! Подумать только – это ж пятнадцать лет академической школы! Небось у себя на «Треугольнике» на какой-нибудь крутой должности подвязаешься – то-то ты такая умная… На какой, если не секрет?
Нинка опустила глаза и полезла в свою тумбочку. Там она покопалась и вытащила небольшой листок из плотной бумаги с заводской печатью. Так, понятно – выписка из трудовой книжки для получения лимитной прописки. Занимаемая должность… обрезчица вручную!
– Нин, а что такое «обрезчица вручную?»
– Ну, змейчики, совсем вы неграмотные. Работа такая… Когда из здорового пресса калоши вываливаются, у них по шву идёт чёрная резиновая бахрома. Так вот эти ошмётки ножницами срезать надо. Их и срезают обрезчицы вручную.