Тут уже хмыкнул мужик. Он тоже не стал спорить, но сказал, что пара-тройка тысяч только для нас, для нищеты, деньги. Для солидных людей это мелочь. Это кто солидный? Мы через год будем военврачи – вот это солидно! А работяга в засранной робе – это, что ли, солидно!? Работягу аж передернуло:
– Я не работяга, а Автоматчик!
– Чё, мужик, с автоматом по сберкассам бегаешь? – засмеялись мы.
Мужик посмотрел на нас как на идиотов:
– На Финляндском вокзале и вокруг него сорок автоматов «Газ-Вода». По железнодорожным веткам, идущих с Финляндского Вокзала, еще три сотни. И только двадцать восемь числятся на балансе в Ленпродторге. Остальные – мои! У меня сегодня сиропный день – я в свои автоматы на семьдесят тысяч сиропа накупил. А вы мне за какие-то «две тонны дерева» марксизм-ленинизм проповедуете… Ребята, оставьте этот гнилой базар!
Эх, а помните допотопные автоматы «Газ-Вода»? Железные глазастые ящики с громадной пастью, похожие одновременно на электричку и саркофаг египетского фараона. Нажмёшь стеклянным стаканом на мойку – оттуда брызнут чахлые струйки водички. Ополоснешь с претензией, что помыл, и кидаешь монетку. В ответ автомат издаёт громкий утробный звук, плюёт в стакан сиропа, а потом с брызгами извергает струю газированной воды. Хватаешь захватанный сотнями чужих губ стакан и быстро пьешь. Об антисанитарии думать некогда – позади очередь таких же, как и ты, томимых жаждой советских граждан. Стакан простой воды – копейка, воды с сиропом – три копейки. В час пусть полсотни человек. В день рублей пятнадцать, а если автоматов этих три сотни… Так даже половины своего дневного заработка не проиграл нам Санёк Финбанский Автоматчик! А ведь наверняка были и рижские, и пушкинские, и московские, и павелецкие, и сочинские, и многие другие автоматчики. Получается, что это мы, военные медики, и есть самые настоящие работяги, а вот они… Чёрт его знает, кто они. Тогда ещё не элита. Просто автоматчики. Хотя мы по наивности нашей о таком советском капитализме даже не слышали.
КУРСАНТ МАКСИМ ГЛЮТЕУС
Автоковбой, начальник курса майор Коклюшин, как-то изрёк: «Товарищи курсанты! Приказываю не принимать за любовь давление в семенных пузырьках!» Сказано это было еще на первом курсе на общем построении, а подтекст этого «приказа» был следующий – не спеши жениться на первой встречной-поперечной, которая это самое давление тебе периодически снижает. Ведь, считай, у каждого курсанта хронический затяжной спермотоксикоз или по-латыни Status Chronicus Acoiticus. Но если все побегут жениться, то успеваемость и другие показатели на курсе сразу упадут. Социалистическое соревнование будет проиграно! Коклюшина такой вариант не радовал, поэтому в его речах красной нитью проходило: гулять гуляйте, а жениться повремените!
Не только начальника, а и большинство его подчиненных такая жизненная позиция вполне устраивала. Не устраивала она только замполита, да кто же его, убогого, всерьез воспринимал! Народ ловеласил как мог, и о женитьбе до последних курсов не думал. Бывали осложнения, как то: неразделенные девичьи страсти, драмы расставаний, а самое тяжелое – венерические заболевания, а ещё хуже – нежелательные беременности.
Курсантский народ все эти препоны преодолевал на уровне вербальной коммуникации. Когда отношения с противоположным полом заходили слишком далеко, то возникал вопрос, жениться или расходиться. Если выбиралось второе, то даме сердца просто говорилось что-то вроде «Арриведерчи, бамбина, я от тебя ухожу, меня ждут великие дела!» А через неделю начинался новый роман с очередной джульеттой. И так до шестого курса, а то и дальше.
Но некоторые курсанты предпочитали обходиться без всякой дипломатии. Их вполне устраивала старая английская традиция исчезать не прощаясь. Только вот девушки почему-то этого не ценили. Слабая половина устраивала поиски предмета страсти, часто они превращались в детективное расследование. Залеты, или нежелательные беременности, подталкивали девушек к поискам и стимулировали принятие контрмеры со стороны курсантов.
Одной из мер была полная анонимность при встречах. Я не я и кобыла не моя. Да только трудноосуществимо это, когда ты в форме. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы по форме вычислить, откуда курсант. Но были у нас свои маленькие хитрости.
Я, например, хорошо помню, как оказался случайным свидетелем разговора двух курсантов-медиков в форме с парочкой симпатичных девушек на скамейке Летнего Сада:
Девушки: «Ой, ребята, а откуда вы?»
Курсанты: «Из Высшего Командного Училища пожарной охраны!»
Девушки: «А что это у вас за эмблемки в петлицах?»
Курсанты сконфуженно оглядывают свои змейки, и тут один гордо заявляет: «Это эмблемы курсантов-пожарников! Видите, пожарный бранспойдт обвивает пожарную тумбу – водяную колонку».
Что тут сказать? Первый и весьма грубый уровень конспиративной работы. Более основательный подход – перед каждым увольнением менять эмблемки-змейки на общевойсковую «капусту» и перешивать шеврон. Дел на пять минут, а уровень секретности сразу возрастает на порядок. Это патрульнобезопасный вариант – патрульные офицеры никогда не догадывались, что эмблемы не соответствуют учебному заведению, указанному в военном билете. Другое дело, если нарвешься на офицера медицинской службы… Но это было маловероятно. В общем, бояться было нечего. Но в кармане лежал военный билет. Этот предатель выкладывал о своем хозяине всё, вплоть до группы крови, и девочки об этом прекрасно знали.
Оставался последний путь – путь глубокоэшелонированной конспирации с полным легендированием. В таком случае, только короткая прическа выдавала в молодом человеке военнослужащего. Все остальное подлежало забвению. Человек получал новое имя, новую аlma mater, новое место и день рождения, обычно выпадающий на следующую свиданку, новый род войск и профессию. Кстати, скрыть профессию было сложнее всего – медицинские термины невольно выпрыгивали в разговоре, а потом требовалось долго объяснять, что твоя мама медсестра в Мухосранске и что ты вырос среди медиков. Разумеется, приходить на свиданку (особенно на всю ночь) в форме, имея в кармане военный билет, было бы верхом безрассудства. Нет, такие дела делались чисто, без «кротов».
Самым надежным вариантом была индивидуальная работа нелегала. Такое соло почти стопроцентно гарантировало, что тебя не раскроют. Но в паре, а лучше в тройке, работать было намного веселее. Присутствие большего числа законспирированных агентов сильно затрудняло внедрение, потому что народ начинал путаться в легендах, а по пьяни вообще какой-нибудь продажный двойной агент с внезапным обострением спермотоксикоза начинал отпускать девушкам странные намеки: «Да мы в нашей мореходке и фармакологию, и гинекологию учим! Ха-ха-ха…» Вот тебе и ха-ха-ха. Не дали одному, а влипли все. Полный провал агентурной сети.
Поэтому группа должна была состоять из близких, проверенных боем друзей. Заранее обговаривали тайные знаки, готовили легенды. Клички лучше оставить как есть – иначе проколов не избежать. С фамилиями и отчествами просто – их называют при встрече, а потом ими не пользуются. Риск засыпаться на фамилии минимален. Именно поэтому допускается использование чего-нибудь редкостного и изысканного для придания дополнительного шарма, типа: Роземир Феоктистович Стародворянских, Вольдемар Генрихович Геройцев, Святослав Ярославович Победоносцев и т. п. Абсолютно необходима как минимум двух-трехдневная тренировка для их успешного освоения. К сожалению, проколы в использовании собственных имен стояли на втором месте после проколов с медицинской терминологией. Необходим постоянный самоконтроль и контроль над ситуацией, чтобы исключить ситуации типа: «Арнольд, Арно-о-ольд! Серёга, козёл, че молчишь, тебя же зову?» Другая опасность засыпаться – это реакция на чужое имя как на свое, особенно если оно твое и есть. Например лежит Роберт с Зиной в постели. Кто-то в коридоре орет: «Петь, ты где?» А Роберт спрашивает Зину: «Кто там меня ищет?» Что подумает Зина о Роберте?! Наверняка что-то заподозрит.
Поэтому настоящие асы, способные демонстрировать высший пилотаж истинной конспирации, не жалели времени на подготовку и боевое слаживание агентурно-конспиративного подразделения перед каждым секретным внедрением в новую студенческую общагу. Тщательно планировались даже незначительные моменты, подтверждающие легенду. Например, достойной операцией считалось надыбать где-нибудь китель с черными погонами и символикой артиллериста или строителя и один раз появиться в нем. Вроде увольнения не дали, пришлось убежать в самоход, вот тебе цветы, милая, но прости, надо бежать, буду вечером. В таких случаях как у разведчиков и саперов – достаточно одной ошибки и прощай, малинник.
Какой бы мудрёной ни была конспирология курсантской жизни, провалы, к сожалению, бывали. Поэтому с самого начала сознательные курсанты просчитывали варианты провалов и заранее принимали меры по минимизации их последствий.
Сижу я как-то в «аквариуме» помощником дежурного по Факультету. К окошку подходит симпатичная девушка: «Пожалуйста, помогите! Мне срочно нужно найти одного курсанта!»
В глазах у неё мольба, поэтому решаю помочь:
– Как зовут, какой курс?
– Я точно не знаю, он, наверное, курсе на третьем-четвертом. По-моему на факультете гинекологии… Он прибалт, зовут его Максим Глютеус!
…Musculus gluteus maximus – большая ягодичная мышца. Без комментариев.
ОБЪЯСНИТЕЛЬНЫЕ ЗАПИСКИ
Мы объяснительные «вонючками» называли. Шеф наш, майор Коклюшин, заставлял «вонючки» писать по любому поводу. Этих пасквилей, писанных нами на нас же самих, много накопилось. Уже на шестом курсе мне мельком в его сейф удалось заглянуть – надкушенное яблоко, початая бутылка коньяку и «вонючек», как трудов у Пирогова! Всё с первого курса повзводно подшито и по годам разложено. Никогда и никому чужую объяснительную читать не доводилось, кроме одного случая, когда сам Автоковбой парочку «вонючек» перед строем зачитал.
В выходные меня на курсе не было, пришёл только к построению в понедельник. Поэтому не знал, что у нас творилось. Построение самое обычное, вроде залётов нет. Уже все расслабились, ждут «разойдись» с секунды на секунду. Тут шеф вдруг приказывает: «Курсант Сивохин, выйти из строя!» Сив бах-бах по полу, выходит, как примерный. Шеф опять: «Курсант Миляев, выйти из строя!» Коля бах-бах, поворот через левое плечо. Все притихли, похоже, разбором полётов пахнет. Достаёт Автоковбой две бумажки и начинает громко читать:
Объяснительная записка
Я, курсант Сивохин, поехал на подлёдную рыбалку в Шувалово на Озерки. Был мороз, и я крайне опасно переохладился. В «Птичнике» купил бутылку сухого вина, чтобы согреться. Приехав в расположение Академии, рыбу решил отнести одной малознакомой женщине. Чтобы срезать путь, пошёл в парк Академии через забор. Пьян не был, матом не ругался, сопротивления патрулю не оказывал. Вину свою осознаю, обещаю исправиться. Дата. Подпись.
Объяснительная записка
Я, курсант Миляев, придя с занятий, почувствовал крайнее раздражение, переходящее в гнев. Чтобы купировать нервное состояние принял одну таблетку седуксена, а чтобы заснуть – одну таблетку фенобарбитала. Перед сном решил поесть. Мне из дома прислали трёхлитровую банку виноградного сока, который прокис. Будучи очень голоден, был вынужден выпить его полностью. Вероятно, произошла тройная взаимная потенциация фармакологического эффекта смеси бензодиазепина с барбитуратом (в минимальных терапевтических дозах) следовым количеством алкоголя. Необходимость развеять неприятный эффект вынудила меня совершить оздоровительную пробежку в парке Академии, куда пошёл через забор, чтобы срезать путь. Пьян не был, матом не ругался, сопротивления патрулю не оказывал. Вину свою осознаю, обещаю исправиться. Дата. Подпись.
Всё. Хохот и пять суток авторам.
СПОРТСМЕН-ПАРАЛИТИК
Отсидели Коля с Сивом по пять суток на «губе», на гарнизонной гауптвахте, но оптимизма там не растеряли. Решили мы их благополучное возвращение отметить где-нибудь на стороне, от греха подальше. Не только я, а еще и Ксюжена с Ингой. Удивительно, но после трипачного залёта Сив по-прежнему дружил с Ксюженой, а Инга была её лучшей подругой и Колиной подружкой по совместительству. Она была спортсменкой с Герцена, с педагогического, готовилась стать учителем физкультуры. Хотя девушки и были из разных ВУЗов, но в складчину снимали однокомнатную квартирку где-то на Охте, на Проспекте Металлистов. Вот мы всей толпой дождались трамвая и поехали к ним в гости. Мы в «гражданке» были, а Инга с палочкой. Она там у себя в институте на батуте прыгала, да что-то не так прыгнула, вот и пришлось ей временно с тростью ходить.
На следующей остановке заходит в трамвай старая баба, такая крепенькая бабца. И видно, злющая. Этакая эксплозивная паранойялочка. Из тех, что всегда правы, любят скандалы, возражений не терпят и права качают. Злоба из нее так и прёт, на всех, кто ближе трех метров стоит, с неприкрытой ненавистью смотрит. Только зашла – уже склока, народ в проходе пройти мешает. Прошла – опять скандал, сесть старой негде. Согнала мужичка, едва себя моложе. Только села – опять война, соседка не так сумку поставила. А сама удобно сидит, прямо возле двери, своими кошелками людям мешает, но это ее не волнует.
Смотрел Коля на нее, смотрел и говорит: «Спорим, мне эта старая гнида сейчас место уступит!» Мы ему – не верится. А трамвай к остановке подходит. Коля берет у Инги тросточку и шасть в заднюю дверь. Вокруг трамвая обежал и в ту дверь, где бабка сидит, лезет. Да как лезет! Как паралитик. Закосил под убогого. О трость опирается, глаза подкатил, морду кривит, изо рта слюни капают. И мычит громко так, и еле поймешь, что: «Бааыыыбууушка, дыыыааайте сыыыэээсть!»
Бабка пулей на ноги: «Садись, садись сынок! Ух ты, Господи, сиди, сиди, сыночек». А Коля: «Ууааам спыыыаааасыыыыбо!»
Мы не выдержали и стали громко смеяться. Тут бабка на весь трамвай как начала нас поносить за то, что мы над больным человеком смеемся. Дальше ехать стало стрёмно, и решили мы на ближайшей остановке сойти. А у девушки по правде нога болела. Ей без трости очень трудно выходить. И вот только двери открылись, как Коля на глазах у всего вагона перевоплощается – в мгновение ока вскакивает с кресла, подхватывает Ингу на руки и выносит ее из трамвая.
ДЕНЬ ДУРАКА
Вообще-то Коля шалопаем не был. Он был парень серьёзный, в перерывах между хохмами науку двигал. Избрали его во ВНОСе секретарить. И в его секретарские обязанности входило проведение межвузовских конференций. Почти как у настоящих ученых, только среди курсантов-студентов. Хотя эта должность была не особенно серьёзной, но даже кое-какую дополнительную денежку за нее платили, а поэтому работал Коля отнюдь не понарошку. Хотя работы было немного – сходить в деканаты разных ВУЗов, переговорить с ответственными за СНО (студенческое научное общество) насчет того, чтобы их студенты к нам, а мы к ним. Докладики почитать да умом порисоваться. И Колина роль сводилась к передаче списков. Много времени это не занимало.
В конце марта отправился Коля в ЛГУ. И я к нему на хвост упал, тоже посолидничать захотелось. Решили мы их биохимиков-иммунологов к нам в Академию пригласить. А в ЛГУ старостой СНО был в то время Всеволод Шадрин – пакостная личность с сильным комсомольским уклоном. Он нас облажал – типа, они Университет, чистая наука, ещё они к военным свои труды читать не ходили. Мол, у них уровень не тот. И, рисуясь университетским блеском и собственной значимостью, пригласил он нас на Первое апpеля посетить их ЛГУ-шный праздник «День Дурака». Дал нам по пропуску-пригласительному в их высотное общежитие в Студгородке.