Честь и достоинство
У меня последняя неделя такая выдалась замечательная! Что-то необыкновенное!.. Изнасиловать никто не пытался, не грабили, не раздевали.
У меня как раз на неделю отгулов накопилось, и я из дома не выходила. А завтра опять на работу. Или ограбить попытаются, или изнасиловать — не знаешь, как одеваться, каждый раз проблема.
Меня тут женщины послали даже в МВД поинтересоваться прогнозом преступлений, чтобы заранее знать, чего ждать.
Я позвонила, договорилась о встрече. Приезжаю — генерал встречает. Сразу меня к лифту:
— Прошу вас.
Смотрю — никого кругом. А еще не старый такой генерал.
Говорю:
— Я на другом лифте поеду.
Он:
— А что случилось?
Я говорю:
— Я на другом и еду, чтобы ничего не случилось.
Он покрасне-ел! Стыдно стало.
— Ну что вы, что вы!
Я говорю:
— Что — что вы? Сами же советуете вместе с мужчиной не ездить.
Он:
— Здесь МВД. Я — замминистра внутренних дел!
Я говорю:
— Не мужчина уже, что ли?
Он:
— Хорошо. Поезжайте одна. На пятый этаж. Я пойду пешком.
Поднимаюсь — он уже там!.. А-а?.. А поехала бы я в лифте одна с таким шустрым?
Заходим в кабинет.
— Слушаю вас внимательно. В чем дело?
Я говорю:
— Я от имени всех женщин. Или мы отделяемся от вас и живем автономно, или что-то делайте. Так больше нельзя! Грабят уже на пороге дома.
Он говорит:
— Обещаю вам — к двухтысячному году у каждой нашей женщины будет ин-ди-ви-ду-альное средство защиты чести и достоинства.
Я говорю:
— Конечно, хорошо бы нам иметь хоть какое-нибудь средство защиты чести, а то же ничего нет. Ходим, кто с чем, сказать кому стыдно.
Одна у нас вот с такой маленькой тяпкой. Пристанет кто-нибудь, она его тяпает. Другая с шилом, третья с гантелей на цепочке, у четвертой клизма с пудрой.
Одна таскала с собой гарпун. Но это хорошо на крупного мужчину. Тут ей как-то попался мелкий, она тыкала, тыкала, час гонялась за ним, не могла попасть.
Сейчас женщины начали раскрашиваться под окружающую среду. Но это уже опасно. Мужчина идет, думает: куст или тумба? Вдруг: «А-а-а!» — много инфарктов.
Лучше краситься в ядовитые тона или нашими духами душиться — запах отпугивает.
Еще низкий поклон нашей легкой промышленности, такие платьица стали шить — надеваешь, и уже никто не хочет тебя ни грабить, ни насиловать.
Но это же, — говорю, — товарищ генерал, все не выход. К моей близкой подруге приходит как-то ночью… муж! В парике. Решил разыграть ее. Она достает из-под подушки отечественное средство защиты чести… И этой сковородой!.. Трехкилограммовой! Представляете себе… как у нее рука устала уже в первые двадцать минут?!
В общем, все, что они тридцать лет копили, ушло на его лечение.
Что это за жизнь? Когда она кончится?
Генерал руку на сердце положил, говорит:
— Я не я буду! Клянусь, к двухтысячному наши женщины вообще забудут, что такое честь и достоинство!
Не знаю, сдержат они слово. Пойду, а то уже поздно. Мне тут, слава богу, рядом. Сейчас мимо помойки, где недавно нашли расчлененный труп, сразу через сквер, где вчера стреляли из минометов, и я у себя в подъезде… где сегодня утром милиционера раздели.
Власть и Мафия
— Ну, здравствуй.
— Здравствуй. Смотри в сторону, будто мы не знаем друг друга.
— Смотрю… Ай и постарел ты! Ай и поседел! На дедушку стал похож. Помнишь дедушку-то, который у большой дороги жил?
— Как не помнить?.. А и ты не помолодел!
— На нервах все, на обещаниях.
— Дети как?
— В университетах… американских. Твои где?
— Мои там же… преподают.
— Ай и пожирнел ты! На бабушку стал похож. Помнишь бабушку-то, которая в лавке работала?
— Как не помнить?.. А и ты не похудел!
— Да ведь без движения все. Сижу и говорю — вся работа.
— Отложил на черный-то день?
— Отложил в Цюрихе, в центральном банке.
— Хороший банк… То мой банк. А и полысел ты! На папу стал похож, когда он в ЦК КПСС работал. Помнишь папу-то нашего?
— Нашего папу из ЦК КПСС я не помню.
— И я нашего папу не помню.
— Ладно, хорошего понемножку. Свиделись — прощай. Нельзя нам вместе на виду — бросается, что близнецы, разговоры пойдут.
— Прощай, братка. Вот как развела нас жизнь. А ведь с одного начинали.
— Не горюй, братка, говорят, одним и кончим.
Летучка
Посвящается предпринимателям в области культуры
— Что с культурой?
— С культурой плохо.
— Ё-п-р-с-т!
— Нравственность падает.
— Да ты что?! Ах ты бёныть!
— Упала уже.
— Да твою мать! Да как же так?
— Не поднять уже нравственность.
— Нет, я падлой буду, в натуре, я нравственность подниму. Даю три миллиарда.
— Бугор Иваныч, ты — человек! А то уже дошли — стреляют на улицах.
— Вчера?
— Всегда.
— Вчера не мы.
— Вчера не вы, а позавчера…
— Даю четыре миллиарда.
— Бугор Иваныч, о тебе песню сложат. Наркотики уже вовсю ходят.
— В Москве?
— Везде.
— В Москве не мы.
— В Москве не вы, а в Санкт-Петербурге…
— Даю шесть миллиардов.
— Бугор Иваныч, на шесть миллиардов мы фильм снимем, будем его в кино показывать. И, Бугор Иваныч, фильм не коммерческий про проституток, а элитарный.
— Про кого?
— Про пидарасов. Ты будешь в главной роли.
— Даю десять миллиардов!
— Бугор Иваныч! За десять мы тебе памятник поставим в центре Москвы!
— Не надо.
— При жизни, Бугор Иваныч! Памятник от интеллигенции.
— Не надо, я сказал.
— Надо! В полный рост памятник!
— Не надо, сука! Я в розыске.
На рынке
На рынке подходит ко мне какой-то тип, говорит:
— Я знаю, у вас доступ к государственным секретам. Не согласитесь ли продать Родину за хорошие деньги?
Я сперва даже не понял, переспросил:
— Родину?
Он говорит:
— Да… За хорошие деньги.
Я с презрением спрашиваю:
— Что значит — хорошие деньги?
Он говорит:
— Тысяча долларов.
Я говорю:
— Мерзавец ты!
Он:
— Тысяча двести.
Я говорю:
— Я?! Родину?!.. За тысячу двести?
Он:
— Тысяча триста.
Я рассмеялся ему в лицо, говорю:
— Это, что ли, как у вас принято — зарплата раз в неделю?
Он говорит:
— Как у вас — раз в месяц.
Я говорю:
— Мерзавец ты!
Около нас уже любопытные собрались. Многие предлагают:
— Давайте мы продадим Родину.
Но тип уперся:
— Нет. Только он.
Я вижу — все кругом чем-то торгуют: расписанием поездов, схемами оборонных объектов, режимом работы женской бани, рецептами самогона. И я… не заколебался, нет! Но удивился.
Тип тут же говорит:
— Тысяча девятьсот!.. в день.
Кругом кричат:
— Соглашайся! Соглашайся!
Рожи у всех развратные. Я думаю: «Нет! Назло им буду торговаться». Говорю:
— Две тысячи в день!
И тип сломался:
— Согласен.
Отсчитал две тысячи, говорит:
— Скажи все-таки, почему так дорого?
Я посмотрел ему прямо в глаза и сказал:
— Потому, чужеземец, дорого, что Родина!.. самое дорогое, что у нас есть.
Про Бога вспомнили
— Здравствуйте. Бог в помощь.
— Спасибо на добром слове. И вам дай Бог здоровья. Как живете-можете?
— Божьей милостью.
— Слава Богу.
— Воруем понемногу.
— А что понемногу?.. Мы вот помногу воруем. Бог милостив.
— Да мы видишь как. Мы понемногу воруем, понемногу разбоем берем.
— А-а. Мы разбоем мало. Но, правда, недавно двое не без нашей помощи отдали Богу душу.
— Что ж, Бог дал, Бог взял.
— Да, видно, им так на роду написано. А все-таки старушку одну зазря угробили.
— Бога гневите. Что значит — зазря? Как это? Бог зря не допустит.
— Да, это так. Все от Бога. Нам на большую-то дорогу как выйти половчее?
— Сейчас все леском, леском, а где поляна как в крови, там налево.
— Найдем. Слава Богу, не маленькие.
— Найдете. Бог поможет. Осторожнее, не зацепите пулеметом за виселицу.
— Спаси Христос. Как можно?
— Ну, Бог в помощь.
— Вам того же. На Бога теперь вся надежда.
Такое время
— Сегодня в рубрике «Новые времена — новые лица» у нас в гостях известный рэкетир, можно сказать, маньяк Василий Сергеевич Пухов. Время сейчас трудное, Василий Сергеевич. Вы не находите?
— Ну… В другую квартиру зайдешь — убил бы в правительстве всех!.. на хрен. Разве можно так жить? У него же взять нечего.
— Простите, вы в церкви бываете?
— Ну. Два раза был.
— Понравилось?
— Ничего… Окна узкие.
— Василий Сергеевич, все знают, что нужно срочно исправлять положение в экономике. И люди думают над этим. Много есть интересных предложений. У каждой партии — а их более сорока — своя программа на этот счет.
— У нас в Москве банд шесть — порядка нет. А у вас сорок! — партий. Бардак будет. Должна быть двухпартийная система… две банды, и все.
— В театре вы последний раз когда были?
— Вчера.
— Правда?!
— Падлой буду.
— Что удалось посмотреть?
— Кабинет директора.
— Скажите, Василий Сергеевич, вас как русского человека не волнует низкая рождаемость в России?
— Я, что могу, делаю.
— Я не вас имею в виду, общую ситуацию.
— Народ запуган. Уже не знают, от чего предохраняться.
— А молодежь к вам тянется?
— Ну. К самому горлу. Я уже боюсь выходить на улицу после трех ночи.
— Как я вас понимаю! Кругом насилие.
— Да изнасилуют — ладно. Гранату могут в портки засунуть.
— Да, время ужасно сложное. Я бы так сказала: человек отстает от человечества, нравственность — от технического прогресса. Человек практически не изменился, а на вооружении у него вычислительная техника, компьютеры. Кстати, вы пользуетесь калькулятором?
— Не, я в уме.
— Но возможности человеческого мозга ограниченны!
— Не скажи, до ста спокойно считаю.
— Через вас проходят миллионы! Как же вы их считаете?
— Ты чего?.. Так и считаю: один миллион, два, три.
— Василий Сергеевич, к сожалению, время поджимает нас, переходим на блиц — короткие вопросы, короткие ответы. Верите ли вы, что когда-нибудь мы выйдем на мировой уровень?
— Мы-то вышли.
— В чем смысл жизни?
— Дальше пошли.
— Ваша любимая книга?
— Дальше пошли.
— Понимаете ли вы классическую музыку?
— Чего ее понимать? Мендельсон — значит, свадьба, Бетховен — концы кто-то отдал, «Лебединое озеро» — переворот в России.
— Боитесь ли попасть в ад?
— В гробу я его видал.
— В баню один ходите?
— Нет. С мылом.
— Страшный случай.
— О! Лезли к директору ювелирного, попали к начальнику ОБХСС.
— Смешной случай.
— У начальника ОБХСС взяли больше, чем было у директора ювелирного.
— И в заключение несколько слов телезрителям от себя… привет, пожелание, полезный совет.
— Полезный совет дам. Если кто узнал меня, не надо звонить по 02, хуже будет. А мне ничего не сделают — время такое.
Ахир а та бу мадо
«Ахир а та бу мадо. У кило тля мелек шахир». Непонятно.
Мы тоже в воскресенье — теща приехала с тестем — сидим после обеда, ну, как все у нас, жизнь клянем: нищету эту, преступность, воровство, правительство… в общем, кругом одна проституция.
Я говорю своим:
— Оттого и бардак, что или шепчемся по углам, или показухой занимаемся, а надо кричать правду во все горло, тогда толк будет.
И звонок вдруг. Я открываю дверь — на пороге негр… в костюме и за ним человек шесть, один с кинокамерой.
Негр говорит:
— Ахир а та бу мадо! У кило тля мелек шахир.
Я говорю:
— Ну, шахир. А в чем дело?
Переводчик вылез:
— Это — король Мутакии Мутак Второй. Говорит: «Солнце вашему дому, удача к удаче, миллион к миллиону».
Я говорю:
— Ему тоже… солнца побольше… бананов. В чем дело-то?
Переводчик:
— Король решил посетить простую русскую семью, но не подготовленную к приему, а чтобы врасплох застать.
И передает подарок от Мутака, шкатулку какую-то.
Ну, я не из-за корысти, конечно, из гостеприимства говорю:
— Тогда проходите, всегда рады.
Телохранители сразу шнырь во все углы, во все щели. Мои ошалели, конечно, раскланиваются.
Ну, сели. Сидим. Озирается он, король-то. Потом говорит:
— Бедновато живете.
Ну, о чем мы до него говорили. Самое время мне заявление сделать, но так обидно стало за страну! Довели до позора!
Говорю:
— Почему — бедновато? Нормально для одного.
— Ка-ак?! А эти люди кто?
Я говорю:
— Это вот, — про тещу, — служанка. Это — шофер мой, — про тестя.
Жена обиделась за родителей, надулась. Немного только радуется за Родину.
— А это, — говорю про нее, — массажистка со своими детьми. Заглянула на минутку.
Король не ожидал, аж вскочил. И телохранители опять шнырь-шнырь по всем углам, по всем комнатам.
— О-о! А если, — спрашивает, — вы один, не боитесь ли оставлять квартиру? Нет ли у вас воровства?
Наши все засмеялись, головами мотают, дескать, Бог с вами, какое воровство.
Я говорю:
— Мы в России и двери-то никогда не закрываем. И днем и ночью нараспашку, заходи любой. У нас воровство не принято.
— О-о! — У короля глаза вылезли. — О-о! А у нас, — говорит, — в Африке воруют по-черному.
Мои все удивляются, тоже глаза выкатывают. Я выкатил, сколько мог, говорю:
— Как же можно так воровать?.. Что за традиции?!. У нас на улицу выйди, положи сто рублей и иди куда надо. Обратно пойдешь — они на месте лежат.
— О-о! — расстроился очень. — У нас, — говорит, — так воруют! Могут на ходу с человека брюки снять.
Я говорю:
— Извините, это — дикость какая-то. У нас, если и спадут с кого портки — никогда никто не возьмет. После праздника, бывает, — гулять-то у нас умеют — выйдешь на улицу — кругом одни портки.
— О-о! О-о! — Аж белый стал. — Но, — с надеждой так спрашивает, — но у государства-то воруют вовсю?
Я говорю:
— Чем взять у государства — лучше сразу повеситься. Уважать же не будут, руки не подадут… вообще убить могут.
— О-о-о! — Вскочил снова, забегал.
Телохранители сразу шнырь-шнырь по всем углам.
— О-о! — огорчился до последнего, засобирался. — Спасибо вам, — говорит. — Амеде ту саля.
Я говорю:
— Вам тоже амеде ту саля, что зашли, и за шкатулку амеде ту саля. И не огорчайтесь так насчет воровства. Что сравнивать-то, у нас страна высокой культуры… Со временем и у вас все наладится, будет с воровством не хуже, чем у нас.
И они уехали.
Пока мы впечатлениями делились, полчаса прошло. Потом в соседние комнаты заглянули — половины вещей нет.
А в шкатулке на дне надпись оказалась по-русски: «Я — Мутак Второй… а ты — Первый».