Я говорю:
— Время — без двадцати шесть.
И хотел отвернуться от них. Тут ложная мать кричит:
— Убейте меня, не знаю, на что завтра купить кусок мяса грудному ребенку!
Народ на их искусство реагирует вяло, больше озирается — куда это сто рублей пропали?
Тогда фальшивая мать кричит:
— Помочь нам некому, мы — неизвестные сироты из детского дома для глухонемых.
Тихо сразу стало и в зале, и в том магазине, всем стыдно сделалось, что совести у людей мало осталось.
И тут опять крупно меня. И что-то у меня в лице дрогнуло, я лезу в карман… Бас в зале говорит:
— Молодец, морда!
Теща плачет, кричит:
— Это наш Витя! Витечка наш!
Я лезу в карман, говорю:
— Учитывая, что вы сироты и что не в деньгах счастье, жертвую вам три рубля.
И тут все полезли по карманам, стали совать им кто рубль, кто пятерку. И все чуть не светятся. Сотни две те набрали. Но они не рассчитывали на такой оборот, и режиссер им ничего не говорил, стоят нерадостные. Отец совсем потерялся. Говорит мне:
— Что же вы, сукин сын, ничего больше не хотите нам отдать?
И мать ребенка опустила, одной рукой за голову держит.
Я им говорю:
— Я и так от семьи оторвал. У самого семеро глухонемых детей… потому что жена-алкоголичка все из дому тащит. Спасибо теще, хоть и спекулянтка, а выручала. Но вчера… царствие ей небесное, преставилась, а хоронить не на что.
Народ мне на гроб теще сбрасываться уже не стал, не до конца еще у людей совесть отогрелась.
А в зале ржут: на артистов, которые ребенка за голову держат, на меня, что убиваюсь их неблагодарностью, и на сто рублей, которые я выронил, когда за трешкой лазил.
Народу журнал понравился. Бас сказал:
— Умереть со смеху.
И все радовались, что еще у людей немного осталось совести. Только теща сказала:
— Ну и морда же наш Витечка!
Простые люди
Пиво с раками снится каждую ночь! А нам на хлеб не хватает. И тут как раз слух пополз, что со дня на день введут новые деньги, а какие — никто точно не знает.
Ну и не помню, как это получилось. Ночью, наверное, в полубреду нарисовал две бумажки. На одной написал «двести тысяч рублей», а на другой — «триста тысяч».
Где двести тысяч, там у меня вместо Ленина Черномырдин, пьет пиво с раками, а где триста тысяч, Ельцин, тоже с пивом и с раками. Только у него раки побольше.
На следующий день ближе к вечеру вышел на улицу… где потемнее. Вижу — стоит один попроще… в калошах на босу ногу. Подошел к нему, говорю:
— Двести тысяч не разменяешь?
Он не сразу… часа через два говорит:
— Тебе какими?
Я говорю:
— Да я не в претензии, какими дашь.
Он дал мне три купюры по двадцать пять тысяч, а остальные по семьсот рублей.
Двадцать пять тысяч синеватые такие. Там, где у меня пиво с раками, у них Иван Сусанин ведет в Москву гуманитарную помощь.
А семьсот рублей розоватые. Там Шахрай на коне… пронзает копьем Лигачева.
Ну, разошлись мы. Дай, думаю, семьсот-то хоть рублей проверю — настоящие, нет. Как раз вижу неподалеку парень стоит, на метро крестится. То ли совсем простой, то ли издалека очень.
— Парень, — говорю, — я тут помог старушке за семьсот рублей дорогу перейти. Не разменяешь?
— Как же, — он говорит, — я тебе не разменяю? Ведь мы все братья во Христе.
И разменял мне, дал двадцать штук по тридцать пять рублей. Новые тоже деньги, аж хрустят. Они мне больше всех понравились — стоят тридцать пять Чубайсов с ваучерами, а посередине Миклухо-Маклай. А одна купюра попалась на сорок пять рублей. Там Бурбулис вручает Веронике Кастро Золотую звезду Героя России.
Две бумажки по двадцать пять тысяч я отложил в загашник, а остальные понес скорее домой жене.
Она только что с барахолки, вещи кое-какие продала… со своей работы. И тоже ей надавали новыми. Но она совсем мелкие брала, ей удобней дочери давать в школу на завтраки.
Семнадцать рублей — там Майкл Джексон на мавзолее приветствует Ростроповича.
Четырнадцать рублей — крестьянка серпом бьет рабочего по молоту.
Два рубля запомнились — там Попов с Лужковым в проруби плавают.
Крупные деньги жена спрятала за батарею, дочери — она в третьем классе у нас — дала на завтрак четырнадцать рублей. А мне чего-то так жалко ее стало… дочь-то. Тайком дал ей еще бумажку на двадцать пять тысяч. Сказал:
— Это тебе до окончания школы.
Днем она приходит с учебы, говорит:
— Ну и простота вы! Хорошо, что я все ваши фальшивые деньги у гостиницы «Интурист» успела обменять у монгола на тысячу долларов.
Горько нам сделалось оттого, что жулье у нас на каждом шагу, оттого, что только среди монголов и остались простые люди.
А доллары, конечно, не по семнадцать, шестнадцать, четырнадцать, а как и положено — пятьдесят да сто. Все зеленые, с водяными знаками, на всех Вашингтон… пьет пиво с раками.
Поликлиника
— Здравствуйте.
— Здравствуйте.
— Доктор…
— Фамилия?
— Петров. Доктор, у меня это месяц назад началось…
— Талон.
— Пожалуйста, и понимаете, сперва ничего…
— Вашей карточки нету. Сходите в регистратуру.
— Доктор, я сходил, вот карточка.
— Фамилия?
— Петров. С месяц назад началось. Сперва ничего, только насморк.
— Талон.
— Я вам отдал. Только насморк был…
— Слушаю вас.
— Я говорю…
— Та-ак.
— Я говорю…
— Та-ак.
— Я говорю…
— Та-ак. Еще на что жалуетесь?
— Месяц назад насморк.
— Та-ак.
— Мне посоветовали закапывать настойку из мухомора, и насморк прошел.
— Хорошо-о.
— Но один глаз прикрылся совсем.
— Хорошо-о.
— Что — хорошо?
— Что один.
— А еще, когда глотаю, в ноге отдает.
— Та-ак.
— Мне один посоветовал спать на колючей проволоке…
— Та-ак.
— И глаз открылся. Но по телу пошли пятна.
— Та-ак.
— Мне один посоветовал сажей натереться.
— Та-ак. Стул нормальный?
— У него?
— У вас.
— При чем здесь стул?
— Слушайте, мне за два часа надо принять сто человек, а вы время тянете. Что у вас? Та-ак.
— Я сажей натерся. Меня так трясти стало, что зубы начали выпадать.
— Та-ак.
— А главное — насморк вернулся. Только теперь как чихнешь, так по всему телу пятна и ноги подкашиваются.
— Та-ак. Психическими болезнями никто в семье не страдал?
— Нет.
— Головой никто ни обо что?
— Нет.
— Женаты?
— Нет.
— Во-от оно что. Тогда так. Зубы будете чистить только пастой «Весна».
— У меня все выпали.
— А на поясницу перцовый пластырь. Через неделю покажетесь. До свидания.
— До свидания.
— И позовите Петрова.
— Это я.
— Здравствуйте.
— Здравствуйте.
— Талон.
— Я вам отдал.
— Слушаю вас.
— Я говорю…
— Та-ак. И давно это у вас?
— С месяц. Я самолечением занимался.
— Та-ак.
— Все болезни появились, а стул пропал.
— Окулисту показывались?
— Показывался.
— Что он?
— Велел больше ходить.
— Так идите.
— Петрова позвать?
— Обязательно.
— Петров, заходи!
Когда не все дома
ШТРИХ К КРИМИНОГЕННОЙ СИТУАЦИИ В СТРАНЕ
— Кто там?
— Мама.
— Чья?
— Твоя.
— А как тебя зовут?
— Анна Степановна.
— С какого ты года?
— Шестьдесят первого.
— А где твои ключи?
— Забыла. На калошнице лежат. Открывай.
— А папка у нас кто?
— Алкоголик. Сынок, это ты?
— Я.
— Как тебя зовут?
— Витя.
— Сколько тебе лет?
— Десять.
— А дедушка у нас кто?
— Алкоголик.
— Хорошо, сейчас я открою.
— Ты ключи забыла.
— Ой, забыла, сынок, забыла на калошнице. Открой, это я — мама.
— Чья?
— Твоя. Господи! Да что же такое творится?! Сынок, это ты?
— Я.
— …
— …
— Как тебя зовут?..
Народное средство
У одной женщины муж пил… не сильно так, но все-таки… до беспамятства.
Она со старушкой одной сговорилась. Этот муж просыпается как-то после пьянства — видит, по комнате метается женщина преклонного возраста… в одной сорочке чего-то. Он забеспокоился: мол, где это я?
Смотрит — он дома у себя. Тогда он думает: «Кого-то я привел, значит. Но чего она староватая какая? Одни мослы торчат. Как будто она сто лет работала лошадью в шахте».
Тут дети его выбегают, они тоже в заговоре участвовали, кидаются к этой женщине, кричат:
— Мама, мама! С добрым утром.
У него от нервов ноги задергались. Вернее, одна. Одна спокойно лежит, спит, а одна чего-то задергалась.
Тут старушка как скажет:
— Вставай, сокол мой…
У него и вторая нога задергалась.
Полгода прошло. Щас хорошо живут с женой… недавно купили себе велосипед… в кредит. Оба очень любят кататься. У него, правда, дрожь осталась и ноги на педалях не держатся. Так что он, в основном, за седло держится, бежит рядом. Пить, конечно, бросил, а от велосипеда не оторвать его.
Можно, можно излечиться от пьянства, средств много народных.
У одной женщины муж тоже пил. Не очень сильно, правда, не до беспамятства. Он раздеться сам не мог. Она через Дроздова из «Мира животных» достала немного жидкости… от вонючки… и всем стаканам в доме дно смазала. Так вроде в квартире запах ничего, лесной даже, а как стакан к носу подносишь, от вони спазм делается. А еще она рядом сидит, говорит:
— Из чего только теперь водку не делают! Такую пить — надо навозом закусывать.
А он навозом чего-то не захотел. Щас хорошо живут… в том месяце ремонт сделали… в коридоре.
А одна женщина, у нее муж тоже пил… не сильно, он сам раздевался. Не сразу, конечно… ближе к утру. Но он, как разденется, кровать не мог найти.
Она думает: лучше я один раз потрачусь, чем всю жизнь в нищете жить. И как-то в понедельник, куда только можно чего влить, влила водку.
Муж приходит вечером, сел щи хлебать — там водка. Он кинулся к холодильнику, достал кефир, чтобы запить, — там водка. Она кричит:
— Тебя Бог наказал! До чего не дотронешься, всё водкой становится. Бросай пить!
Он орет:
— Нет! Никогда! Это чего-то коммунисты подстроили!
И бегом в туалет, стакан целый раз из бачка, а там тоже водка.
Щас хорошо живут, пошили ему новое пальто… из ее старого. Конечно, умом он немного тронулся, но зато совсем не пьет… даже воду.
А одна женщина, у нее муж тоже пил. Совсем не сильно… кровать мог найти… взобраться не мог.
Она на ксероксе напечатала фальшивых денег. Как за хлебом мужа, она ему настоящие дает, как за водкой — фальшивые.
И он начал замечать, что как за хлебом, ему хлеб дают, а как за водкой — ему дают в морду. В какое время ни приди. Хоть ведро бери, хоть сто граммов. А что он, донор, что ли?! Всякий раз за стакан водки полстакана крови сдавать.
И он невзлюбил выпивать. Щас они очень хорошо живут… даже на какую-то газету подписались… на три месяца.
А одна женщина, у нее муж почти не пил, так… чисто символически — на кровать мог взобраться… Он удержаться на ней не мог.
Она сама стала угощать его водкой, но каждый раз подсыпала туда порошок, чтобы пронесло его.
Он выпьет — бежит, выпьет — бежит. И здорово так привык! Уже жена забудет подсыпать… он все равно бежит. Просто пустой стакан на улице увидит — бежит. А не всегда же у нас рядом, правильно?.. И он на свежем воздухе стал часто бывать. И незаметно бросил пить.
Щас хорошо живут, недавно им в «Лотто-миллион»… до выигрыша всего одной цифры не хватило.
Любого можно вылечить от пьянства. Можно, конечно, гипнозом. Но лучше народными средствами.
Кто виноват?
О-о-о! Сколько лет, сколько зим?.. Когда последний-то раз с тобой видались?.. Позавчера?..
Вот ты ничего и не знаш. Вчера Петр с Иваном убили друг друга… до крови.
Петр телевизор включил. Смотрел, смотрел… с полчаса — нет ничего! То, бывало, рябь показывал, а тут нету и ее, одни крапины.
Крапины же неинтересно смотреть. Он — к Ивану.
Ну, Иван сразу пришел… под хмельком, правда. И Петр маленько под хмельком был. Да… короче, пьяные оба в стельку.
Иван сперва-то починил телевизор, заработал он… Вставил вилку в розетку, тот и заработал.
Пошла рябь! Голоса нету, а рябь хорошая идет, крупная… Хоп! Исчезла рябь. Прождали с час — нет! нету ничего.
Тогда что же? Достали бутылку… две ли. И началась тут хренатень. Иван первый заметил… И Петр первый.
Они выпили по рюмке — оп! — рябь появилась. Только закусывать — чик! — рябь исчезла. Что такое, твою мать?! Они наливать скорее — оп! — рябь здесь. Они закусывать — чик! — нету ее.
А ну, какого дьявола?! И что за шутки?! Выпили — оп! — вот она, рябь. Закусили — чик! — вовсе ее нету. Твою мать-то совсем! Они стаканы достали, давай стаканами проверять. Налили — оп! — есть рябь. Они закусывают — нету ряби.
Ни грозы на улице, ни самолетов. Что тогда?! Два часа уже так-то.
Тарелки достали. Налили в тарелки — оп! — есть рябь. Они закусывать — чик! — нету ряби.
До слез прямо. Обнялись, плачут сидят… Сидят, сидят… Ага! Тут Иван кулаком и ударь по телевизору, тот возьми и взорвись.
Ну, тут у них драка и вышла.
И кто виноват?.. Петр ни при чем, я считаю. Иван виноват!.. А Петр прав. Он же не понимает в телевизорах. Только с какой стороны смотреть… А что там внутри? Куда какой провод? А ну замкнет?! Дом спалишь!
Кузьма вон Порошков весной взялся у жены роды принимать. Твое это дело?! Учился ты?.. Что ты лезешь, куда не надо?! С ножом встал у постели, пуповину чтоб резать. А та глаза открыла!.. Господи! Муж с ножом у горла! Обморок с ней! С сердцем что-то… И троих родила.
Петр не виноват, я считаю… Никак он не виноват… Нет… Да, я считаю, и Иван не виноват. Он же тоже в телевизорах не понимает ни хрена. У него и своего сроду не было. Не знаю, чего он взялся чинить… Он чего не знает, за все берется.
Я так считаю… все-таки Петр виноват!.. А не Иван… Петр… А кто же еще? Знай, кого зовешь. Тем более видишь, он лыка не вяжет… Зачем звать? Какой с пьяного спрос?
Белкин вон Сергей Алексеевич. Агроном! Считай, непьющий совсем. Кто его одного в поле видит?.. Тут брат к нему приехал с женой. Ну, выпили чуть. Дело к ночи. Жёны спать.
Хозяйка у Сергея Алексеевича уважительная женщина — гостям свою постель уступила, самим в сенях, значит, постелила. Мужа предупредила.
А они добавили еще!.. Под утро он брата в сени, сам в постель по привычке.
И что теперь?! Кто кому муж, кто кому брат?
И спьяну не помнят, было чего, не было. Жены смеются, кричат: ничего не было!.. Может, и не было. Тогда чего они веселые такие?
Я считаю… Иван виноват… Конечно, Иван… Нет, Петр! Петр виноват… Или Иван?.. Нет, Петр. Петр.
Что ты делаешь, зараза?! Иван же тихонько кулаком, а ты ему со всего маху в зубы. Разве это дело?.. Он тихонько, и ты тихонько. Он средне, и ты ему тогда средне. Надо же меру знать.