Серега женился
ПАРОДИЯ НА М. ЕВДОКИМОВА
Не знаю, чего рассказывать… Тут как-то весной думаю: жениться, что ли?.. Ребята все давно поженились… Ванька-алкаш женился. Его щас не узнать. Гладкий стал! Радостный такой! Раньше дрался каждый день… козел… Щас раз в неделю… с женой.
Петька-дурачок уже седьмой раз женится! Ничего себе дурачок, да? Седьмой раз уже… на одной и той же. Они поженятся — разойдутся.
Леха, блин, и тот женился! Представляешь?! Вот такой шибздик… Сорок килограмм с документами… Его летом из-за ботвы не видно! А взял себе — что ты! — обхватить не может. Ага, не сходятся руки у него… Жадность-то! Бегает вокруг, трясется весь от радости.
Я еще той весной хотел жениться, а разобрали всех девок-то, ё-п-р-с-т!.. Одна была, она мне не нравилась что-то… Ростом по пояс… Лехе. Леха мне по пояс. И кости одни в ней! Ходит гремит ими на всю деревню. Да больше! На весь район!
А этой весной в бане познакомился с одной… В смысле после бани. Я говорю:
— Заходи, будет настроение… прямо с вещами.
Она сразу зашла!.. А чего у нее вещей-то — мочалка да мыло.
Классно так живем. У нас полное согласие во всем, интересы общие, эти… привычки всякие дурацкие. Я готовить не люблю, и она тоже. Я убираюсь раз в месяц, она вообще никогда не убирается. Классно так, ага… И, это… интересно — у меня после бани морда красная, и у нее… У матери ее не красная, а у нее красная постоянно.
Не знаю, мне нравится. Один недостаток у нее только… Дотронешься до нее, она сразу так дышать начинает, блин!.. Засиделась, что ли, в девках. Ага, дышит так тяжело… как лошадь. Да больше! Как конь. Один раз дыхнет — согрелся уже, еще раз дыхнет — мокрый весь! Главное — не устает дышать. Дышит и дышит с утра до ночи… В смысле с ночи до утра.
Я на работе уже ничего не делаю, сил никаких нету. Домой приду, она сразу:
— Ляг, отдохни.
Только лягу, слышу: дын-дын-дын, дын-дын-дын — подходит, ложится рядом. Я думаю: может, спросить чего хочет.
Не, ничего не спрашивает. Как дыхнет!.. Я говорю:
— Ты чего в самом деле, наглость потеряла? Сколько можно дышать?.. Иди отсюдова.
Она плакать начинает, а мне же жалко ее!.. Интересно это… пожалеешь ее раза два — она запоет сразу, пойдет по хозяйству что-нибудь похозяйствует… минут пять.
Через пять минут слышу: дын-дын-дын, дын-дын-дын — опять рядом ложится!.. Думаю: может, спросить чего хочет. Не, ничего не спрашивает. Я думаю: ё-п-р-с-т! Хорошо, я попался, другой бы умер давно.
Вчера к врачу ходил. Говорю:
— Нет каких таблеток… чтобы она не дышала?
Он дал порошков каких-то на месяц… Я домой пришел, она щи ставит, я ей в тарелку все, что на месяц, высыпал. Думаю: или в тюрьме отдохну лет пять, или сегодня хоть высплюсь наконец.
Только она щи доела, я сразу р-раз в постель, глаза закрыл, слышу: дын-дын-дын, дын-дын-дын.
Ё-п-р-с-т! Я р-раз в окно и ходу, ходу от дома.
Сейчас, как вспомню ее, сразу морда красная становится и сердце: дын-дын-дын, дын-дын-дын.
История одной любви
Один я щас остался… совсем один. Старуха моя, того… уехала к сестре.
Сестра у ей болеет… каждую осень. Телеграмму шлет: «При смерти я!» Лет сорок уж помирает.
Говорю ей: «Что ж ты, поганка, делаешь? Я и так об одной ноге — ты опять норовишь сбежать. А куры на ком? А корова? А поросенок?!» — «Я договорилася».
Договорилася она. Вот что творит, падло. Думаю развестись. А на что она щас?.. Всё уж. От их щас одно беспокойство.
Зуб у ей летом болел. Думал: в гроб лягу. Враз заболел. Днем ходила — ничего, все зубы на месте. Ночью дергаться стала. Дергатся и дергатся. Твою мать! Что ж такое? А ну? Встал, свет зажег — раздуло у ей лицо — не признаешь. Ей-бо! Уже пошло на мою подушку.
— Помираю! Помираю!
— Чего, — говорю, — несешь? Кто от зуба помер? Сестра-аферистка сорок лет никак не помрет, и ты туда же. Что я тебе? Четыре утра! Куды я тебе? Кого-чего?! Спи знай!
Утром у ей рот набок, язык не пролазит. Так-то говорит — не поймешь что, а тут вовсе: мы-мы. Чего «мы»?
Дескать, в больницу ее отвези. Щас!! С утра кровельщик обещался подойти насчет сеней, изгородь на задках покосилась, козлы править надо. Я все брошу — в больницу попрусь. Туда пять километров да обратно… шесть. Пятьдесят шесть километров! Бензин дороже молока! Кто повезет?
Легче без зубов жить. Ей-бо! А на что они? Цены щас — все одно ничего не укусишь. Куды я поеду?! Зачем? Кого-чего?!
Пошел. Машины в разгоне все, и лошадей нету ни одной. Ни одной! Какая где. И что теперь делать? И где взять?!
Она: «Мы-мы».
Говорю:
— Замолчи! Не трепли невров!
Замолкла. Еще хуже — не поймешь, живая — нет. Потрогал — теплая еще. Плохо, ходить не может. Силится встать, а ей в голову отдает. А что я тебе?! Куды я? Кого-чего?! И что я могу сделать с одной ногой?
Пошел в сарай, от Ирки коляска осталася, от внучки. Крышу проели крысы, сиденье крепкое. Что ему? Весной навоз только возил, и все. Соломы бросил пучок, подогнал к крыльцу.
Теперь ее перетащить надо! А в ей пудов шесть! Ей-бо! В сестре шесть и в ей. Аферистки. Шесть пудов целиком не поднять мне… только частями. Твою мать-то!
Соседку кликнул. Подтащили как-то. Хорошо, крыльцо высокое — прямо перевалили в коляску… Немецкая коляска. Рассчитано все… на шесть кило. Тут — шесть пудов! Колеса не вертются.
Смазал солидолом. Соседка над душой стоит, ахает. Стерва! Нашла когда ахать. Костылем отодвинул ее… по спине. Куды ты лезешь? Что ты ахаешь?! Помогла — пошла на хрен!
Отъехали с километр — дождь. Ни одной тучи на небе. Откуда дождь?!. Соседка подгадила. У ей глаз дурной. Куры дохнут. «Хорек, хорек». Какой хрен хорек? Чуть ветер с ее стороны — дышать нечем. У ей даже колорадский жук не держится. У всех путных людей картошка облеплена, у ей — ни одного.
Льет и льет дождь, конца нету. Глина под ногами, склизь. Ее пиджаком прикрыл, сам до нитки в одну минуту… Ну, едем. Кто едет, конечно, кто идет. Навстречу Олюшка-спекулянтка тащится. У ей зять у нас с краю живет, Ванька. Ты не помнишь, давно уж было. За бутылку взялся голым вдоль деревни пробечь. А мужики подгадали — в аккурат бабы вечером коров гонют с того конца. Загнали его в крапиву. Измуздыкали так — прибежал, не поймешь, где зад, где перед. Так вздулось все. Рот нашли, тогда определили… где зад.
Олюшка навострилась сразу:
— И что везешь?.. — Спекулянтка, собака.
— Что? А ты не знаш?.. С час назад объявили по радио: старух порченых меняют на телевизоры.
— Шутишь.
— Каки шутки?
Она под пиджак глянула, моя там: «Мы-мы». И эта готовая, тоже: «Мы-мы».
Говорю:
— Что ты топчешься, собака? Дуй бегом, Ванька тебя заждался с коляской.
Разворачивается, как даст ходу назад.
— Эй! Подмогни хоть маленько.
И де? Ее не видно уже. Твою мать-то… Иду кое-как, кувыркаюсь. Вот он, мосток-то! Где Петька Шерстков руку сломал. Девок пугал. Девки сзади шли, он забрался под мосток. Подходят они, он: у-у-у!.. Дурак-то, твою мать. У их сумка с солью пуда на два — ух вниз по башке ему. Он в овраг и боком об корень березовый — два ребра погнул… И руку сломал… через месяц где-то.
Вот он, мосток-то, внизу. Чую, щас перевернемся. Ей-бо, перевернемся! И что делать? Объезда нету. И что я?! Куды? Кого-чего?!. Бросить все да развестись к чертовой матери.
Она: «Мы-мы». Дескать, не бросай. Я, дескать, за тобой горшки носила, когда ногу потерял, дескать, поседела через тебя… Ну, што и дети на ей были, и я взвалился… Говорю:
— Что было, то прошло. Прощай… на всякий случай.
Костылем уперся — тормозю. Как съехали?! Не пойму. Мосток перешли. Теперь вверх! А куды я с одной ногой?! Что я?! Кого-чего? Не подняться мне!!
Выперся как-то. Ноги не держат. Тащусь дальше. Слышу — хрусть. Чтой-то?.. Костыль треснул. Твою мать! Ложись, помирай… И тут коляска как задергается. «Все, — думаю, — агония у ей началась». Заплакал, ей-бо! Чего же? Сорок лет прожили. За сорок! За сорок. Поворачиваюсь попрощаться, пока не остыла, — она смеется лежит!.. Я в глине весь, как в говне.
И вот все у ей так. Когда сгорели в шестьдесятом году, стоим в исподнем у головешек — она смеяться давай. Думал, рехнулась. А это в ей, значит, поперек судьбы чтоб. Ума-то нету.
А мне какой смех? На култышке три километра. Быстрей на пузе вокруг земли. Твою мать-то совсем! И что я?! Как дойтить?! Кого-чего?
Ну, пришли. Врач чего-то на месте оказался. Молодой еще, трезвый… ума-то нету. Сразу руки мыть, инструментов ей в рот натыкал — чик! Готово!
Она: «Ой!»
Он:
— Всё! Следующий!
В Москве учился… ума-то нету. А у ей вишь что, в десне рыбья кость застряла. Так жрать горазда! Я-то сижу, подо мной лужа, с чего натекло, всем не объяснишь. Костыль сломал, култышку истер в кровь. А в следующий раз у ей баранья кость застрянет?!. Мне помирай?
Думаю развестись… С утра ухлестала. Когда будет? А ну дождь?! А ну пожар?! Что я один? Куды?! Кого-чего?! Дура чертова, собака!
Ктой-то там на дороге показался. Глянь, не моя?
Дождались
Жизнь пошла! Все выгадывают: и чужие, и свои. За так никто ничего не сделает… Хоть с женой у меня нормально. Да и то чего-то… Вечером вчера только легли, только я… Она говорит:
— Двести рублей.
У меня внутри все так и оборвалось.
— Как?!
— Так. Деньги вперед.
Я говорю:
— С чего вдруг? Сколько лет бесплатно.
Она:
— Про бесплатно забудь, не та жизнь пошла. Сейчас, за что ни возьмись, все дорого, а вчера еще… резко подскочили цены на энергоносители.
Я говорю:
— Но мы же свои.
Она говорит:
— Где есть свои, там могут объявиться и чужие.
И я умылся. Думаю: вот они, рыночные отношения, дождались.
Ночью она забылась и со сна рукой… Тогда я в мертвой тишине мертвым голосом говорю:
— Триста сорок.
Мигом с нее сон слетел.
— Что — триста сорок?
— Долларов!
Она улыбается… как перед расстрелом.
— С чего вдруг доллары? — спрашивает. — Когда вещь-то рублевая.
— С того, — говорю, — и доллары, что рубль постоянно падает.
В общем, начали торговаться. Я говорю:
— Триста долларов!
Она:
— Пять рублей.
Я:
— Двести долларов!
Она:
— Пять рублей.
Сошлись под утро, где-то… на пяти рублях. А уже вставать пора.
Встал. Думаю: «Чего я на бартер-то не пошел?»… Видно, побоялся прогадать.
Не знаю, куда придем мы все, какие сегодня к вечеру будут цены.
Это еще раз на энергоносители скакнет — вообще можно стать инвалидом.
Розыгрыши
Первого апреля разыграли меня здорово. Говорят: «У вас сзади брюки порваны — хвост торчит».
Я еще засомневался сперва: «Какой хвост-то?» А потом поверил все-таки. Вертелся, вертелся — смеху было.
Второго апреля думаю: «Ну все, слава богу, позади день смеха». Тут звонок в дверь. Гляжу в глазок — трое амбалов стоят в кирзовых сапогах… с цепями, гаечными ключами.
Спрашиваю:
— Чего?
Они:
— Вам денежный перевод.
Я еще засомневался сперва, думаю: «Откуда вдруг?» Но очень у меня тогда с деньгами плохо было. Сейчас-то еще хуже. В общем, я открыл дверь.
Когда сознание вернулось… тридцатого апреля, я понял, что разыграли опять. Унести ничего не унесли… из одежды кой-чего… что на мне было.
Зато, думаю, слава богу, апрель кончился! Что-то я апрель не очень люблю. Забыл обо всем грустном. Впереди Первомай! И еще я по бюллетеню деньги получил, иду по улице, вижу — банк!.. повышенной надежности. Написано: «Если сегодня сдадите рубль, то завтра получите миллион».
Я еще засомневался сперва, потом смотрю — батюшки! Народу кругом тьма тьмой. Думаю: «Не может быть, чтобы в одном городе в одно время жило сразу столько дураков». И быстрее всех р-раз и сдал все деньги. Банк тут же сгорел.
И тогда я сказал себе: «Больше никому не верь!» И пошел домой. Там саперы:
— У вас в подъезде бомба! Быстро за документами и эвакуируйтесь! Деньги и драгоценности можете оставить на месте. И без паники, через три часа можно возвращаться.
Я еще засомневался сперва — один из саперов очень похож был на того, кто денежный перевод приносил. Но вижу, с ними собака рядом. Они ей все:
— Жучка, Жучка, ищи.
В общем, разыграли целый подъезд. И у меня после этого нервы сдали. Дергаться стал во сне. Ну что, совсем уже верить некому!
Нашел по объявлению целителя. Говорю:
— Диплом покажи.
Он сразу три диплома вытащил. В одном написано, что его слюна вызывает у всех аппетит, в другом, что его перхоть убивает грибок, а его грибок убивает все остальное, в третьем — что у него моча с витаминами A, B и C.
Я еще засомневался сперва. А он уже все свое целебное в одной баночке смешал, говорит:
— Три раза в день.
— Сколько дней?
Он говорит:
— Сколько протянете.
Я два дня протянул. Во время агонии приходят двое:
— Зачем вам помирать… одному в двухкомнатной? Давайте обменяемся. Мы доплатим, как раз вам на гроб и хватит.
Я говорю:
— Жулики вы все, я вас теперь насквозь вижу. Ничего я не подпишу без нотариуса.
Тут входит еще один человек, говорит:
— Ой! Извините, у вас дверь была открыта, а я квартиры перепутал, ваша восьмая, а мне нужна четыреста сорок четвертая. А вообще я — нотариус. Если что, могу заверить любой документ.
И заверил. Я пошел по новому адресу: Красная площадь… квартира один.
Что еще рассказывать?.. Вчера приятель мой, доктор наук, профессор… тоже бомж, говорит:
— Бежим, облава!
Разыграть хотел!.. Конечно, я остался на месте.
В предвариловке сижу вместе с вьетнамцами. Они то ли скупили все, что нам самим позарез, то ли еще что. Короче, выдворяют их восвояси в двадцать четыре часа.
Я-то рыжий сам, два метра ростом, глаза голубые, каждый с блюдце. Меня с вьетнамцем даже в спешке не спутаешь. Правда, сержант с утра смотрел, смотрел на меня, потом говорит:
— Доигрался, косоглазый!
И как-то я засомневался: русский ли я, в России ли живу… вообще — живу или все это мне снится. Но сегодня же первое апреля, посмотрим, что завтра будет.
Трудное время
Время трудное сейчас — не дай бог!
А вспомнишь какой-нибудь там… девяностый год!.. Нет, не девяностый. В девяностом на прилавках — шаром покати… Трудное было время.
А вспомнить вот восьмидесятые годы! Чернобыль!.. Семидесятые! Семидесятые годы. Весело как-то было. Все, как один!.. одно и то же… как попки. Что вождь говорил, то и остальные. Что вождь говорил, нельзя было понять. Он и сам не понимал. Как растения жили: прорасти, опылиться, и все.
Нет! А вот пятидесятые годы. Войну выиграли. Какую войну! — Погибло двадцать семь миллионов. В каждой семье убитый… Вот действительно трудное было время.
Так и хорошие были годы, что зря говорить. Вспомнишь там… сорок первый год. Ну, не сорок первый, конечно. Сорок второй, сорок третий… один черт — война. Трудное было время.
Но вот там тридцать седьмой год… Нет… там гражданская война… нет… первая мировая… русско-японская.
Короче… Ну, вот… время бежит, жизнь меняется. Так что пессимистам всяким фитиль крупный мы вставили.