Я молодой был, впечатлительный, как-то расстроился – чего же я домой-то в получку принесу, болтаюсь неприкаянно, когда все работают. И тут перед обедом один опытный, старейший рабочий цеха предлагает мне в обед вместо столовки сходить «тяпнуть». Ну, мне на сегодня все равно делать нечего, так что почему бы и нет. Да и лестно. Не а бы кто тебя приглашает сообразить, а ветеран!
Пошли, тяпнули – Семен налил себе побольше, хотя скидывались поровну, да еще пивка прицепом пустили. Вернулись обратно – настроение на высоте. Душа ликует. Действовать хочется! Только делать мне нечего. Вот и вызвался я помочь своему товарищу посверлить «обруча» на его изделии.
На практике делается это так. Кусок трубы, которая в будущем станет частью корпуса боевой ракеты, изготавливается из двух практически одинаковых половинок, то есть зеркальных, которые крепятся такими обручами, вставляемыми изнутри (тира бочки, только у бочки обручи снаружи). А в них уже просверлены дырочки. Их много, штук, наверное, шестьдесят в каждом обруче. Сначала рассверливаются три или четыре, в них вставляются заклепки, так получается труба, а потом все остальные рассверливаются и клепаются.
Работали мы пневматическим инструментом. Что это такое на практике? Когда ты залезаешь в эту трубу, чтобы изнутри сверлить, в лицо тебе летит стружка – в глаза, в волосы, за шиворот. Терпеть такое невозможно. Поэтому при известном навыке все сверлят на ощупь. В сущности, ничего сложного, если рука набита. У меня она была набита.
Стало быть, сверлю я. Тырк-тырк-тырк. Идет дело. И вдруг чувствую, что очередной тырк дался мне как-то уж очень легко. Гляжу – мама дорогая! Я просверлил мимо. То есть просто пропорол корпус. И не кофеварки какой-нибудь – ракеты! Выходит, я не только своего товарища подвел, за которым этот номерной блок записан, но и… В общем, тюрьма по мне плачет и ручкой манит. А в лучшем случае придется возместить стоимость. Сколько – я даже думать не хочу. Много.
Хмель из меня, надо думать, вышибло сразу. Кстати, с того случая я на работе никогда не пил. Никогда. За исключением, конечно, коллективных мероприятий.
Что делать? К кому бежать сдаваться и вообще? К счастью, ума хватило по начальству не идти. Сначала к своим. Мол, мужики, подскажите как и что. И вообще просветите.
Был у нас один хороший малый, Виктором звать. К тому времени он уже несколько лет в цехе проработал, вроде как сторожил, хотя были у нас и такие, как тот же Семен, которые, кочуя из цеха в цех, оттрубили на заводе лет по двадцать с лишним. Скряги, надо сказать, жуткие. Сделка, в смысле, сдельная зарплата, такому превращению очень способствует. И все пили. Исключений этому я практически не знаю.
Так вот Виктор. Первое, что он мне посоветовал, это не суетиться и не поднимать шум, а для начала просто взять и заменить один лист, ту самую половинку отсека. Ну, это возможно, они у нас на стеллаже рядышком лежат. А с запоротым-то что делать? Потом покажу.
Ну, потом так потом.
Поменял я половину обшивки, но больше мой товарищ к работе меня не подпускает. И правильно, скажу я вам, делает.
Кое-как дождался вечера. А без дела да на нервах время ох как долго тянется. Часов в пять наше начальство стало расходиться. Начальник цеха, мастер, ОТК, инженер и прочие. И что делает Виктор? Просто берет этот брак и режет его такими здоровенными ножницами на квадратики величиной так с ладонь, а потом все это велит мне выбросить в контейнер со стружкой.
Я в недоумении. Пропаганда в советское время была сильна, про Знатоков всяких с Джульбарсами фильмов я насмотрелся в избытке, найдут ведь как пить дать. Как тогда? А если вдруг кто заметит? Преступление же!
– Забудь, – посоветовал мне Виктор. – И никому не говори.
Мудрый был человек. И опытный. Никто ничего не заметил.
Но все это я к чему? Не потому, чтобы побахвалиться своей мнимой крутизной или там какой-то необыкновенной находчивостью. А к тому, чтобы дать почувствовать атмосферу цеха. Чтобы подвести к истории об истинном герое этого повествования, чтобы рассказать о Степане.
Степан был у нас сварщиком. Классным, надо думать, специалистом. Аргонная сварка, точечная сварка – какая угодно. Вообще-то сварщиков у нас было два, но если что сложное или срочное – это к Степану. И мужик он был хороший, незлобивый и не жадный.
Про наше ОТК я уже упоминал – звери. С увеличительным стеклом шов принимали. Ни единой раковинки быть не должно, никакого лишнего наплыва или наоборот утоньшения. А шов-то с метр длиной. На одном отсеке их четыре. Точнее два, но как бы это сказать, кольцевых. Словом, работа ювелирная. И требования к ней – жесткие. Ну, начнем с того, что место сварки требуется обезжирить, для чего Степану выдавался спирт. Если не ошибаюсь, то литра четыре в месяц.
Стоит ли говорить, что все наши алкаши числили Степу в своих самых закадычных друзьях. Да и он тоже в трезвенниках не значился. Да и как тут устоишь-то, когда ОН вот, прямо под рукой. Поэтому ОН на протирку не шел никогда, вместо этого использовался ацетон, которого у нас было хоть залейся.
Что такое ОН, нужно пояснить, потому что многие этого могут и не знать. Это из анекдота, автор которого, как часто бывает, неизвестен. Анекдот такой.
Захватывают чапаевцы железнодорожную станцию, а уже через полчаса прибегает к Чапаю Петька и говорит:
– Василий Иванович, на путях белые цистерну со спиртом оставили.
– Откуда знаешь?
– Да у нее на боку С2Н5ОН написано. Вот такенными буквами! Я попробовал – точно спирт. Что делать? Может, на землю вылить?
– Нельзя, взбунтуются бойцы. А нам во время наступления бунта никак нельзя допустить.
– Ведь перепьются же хлопцы!
– Это точно. Значит так, приказываю. Надпись закрасить!
Петька находит немного краски, залезает на цистерну, закрашивает, но краски хватает только на первые четыре символа. Ладно, черт с ним, решает бравый ординарец, все равно не поймут.
Через пару часов Чапаев обнаруживает, что бойцов что-то не видно. Галопом на станцию, а там все его лихие рубаки пьяные валяются. Он к ним, что такое, мол, да откуда выпивка. А ему в ответ: да вот, целая цистерна спирта была. Откуда же вы, стервецы, про спирт прознали? На что получает резонный ответ.
– Дык, командир, на ней же по-русски написано: он!
Так вот он у Степы водился, и Степан его употреблял. Зная такую его слабость, начальство выдавало ему норму не на месяц сразу, а на какой-то период. Не то на неделю, не то на смену, не помню. Такая практика позволяла поддерживать классного специалиста в относительно нормальном состоянии, то есть не в ущерб качеству.
Когда эта история происходила, я с завода уже уволился по причине призыва в армию, так что рассказываю ее с чужих слов. А рассказчиком и одним из ее действующих лиц был Александр.
Как-то пришлось Сане выполнять срочную работу, просто очень срочную, сдать которую требовалось не позже утра. А она включала в себя ту самую сварку. Он заранее, еще в обед, договорился со Степаном, что тот задержится и все сделает. Степа мужик нормальный, согласился.
Но тут в выполнение срочного, чуть ли не правительственного заказа вмешивается судьба. Раздатчица, которая регулировала норму выдачи спирта, ушла в отпуск, и вместо нее столь ответственную миссию поручили выполнять не сильно опытной в этом деле девушке, кажется, инженеру по технике безопасности, человеку ответственному, честному и непьющему. И она свою новую обязанность исполнила так, как то было написано в инструкции – выдала Степе всю месячную норму. Все четыре или сколько там положено литра. Сразу. И как раз в тот самый день. После обеда.
Степка при виде такого изобилия не выдержал и принял на грудь. И еще раз. И еще раз. Да не один. Когда вечером Сашка с готовым отсеком в руках пришел к нему на рабочее место, он увидел не готового выполнить ответственную работу специалиста, а два еле живых тела, находящихся в состоянии глубокого алкогольного сна, если не сказать отравления.
И что в такой ситуации делать? Саня парень был решительный, свою недавнюю срочную пограничником отслужил, сержантом, командиром отделения. Набирает холодной воды, выливает ее Степе за шиворот, второй стакан в морду, хватает за грудки и поднимает на ноги. Если кому-то приходилось поднимать пьяного, сильно пьяного, что называется в умат, то он знает, насколько это тяжело. Потому что это не только что-то аморфное, вытекающее сквозь пальцы, но и очень тяжелое.
Но кое-как приводит Степу в чувство. Уши тер, по щекам хлестал и так далее. Привести-то привел, но сварщик трезвее от этого не стал. Он элементарно на ногах не держится. Стоять не может.
– Степа, ты хоть стоять можешь?
– Н-нет…
– А варить?
Вопрос с точки зрения нормального человека совершенно дурацкий.
– М-могу.
Вот как рассказывал мне дальнейшее сам Александр:
– Включил я ему аппарат, а сам думаю, ну запорет он мне изделие на хрен, точно запорет. Степа сидит на стульчике никакой, только что не падает, да и то потому, что за станину держится. Глаза закрыты. Не то спит, не то вообще концы отдает. Ладно, рискну. В случае чего подстрахую, брак подправлю – не впервой. Хотя на самом деле, ты знаешь, подстраховать сварщика нереально. Прожжет дырку – все, выбрасывай.
От себя замечу, что отсек, который делал Александр, золотой по сравнению с тем, который некогда запорол я.
– Пустил аргон, аппарат готов, а вот Степа нет. Или наоборот будет правильнее? В том смысле, что готов. «Ну, – спрашиваю, – работаем?» «Р-работаем!» Очень большие были у меня сомнения. Даже страшно было. Но что делать-то? Надо! «П-помоги вс-стать.»
Поднял Степу подмышки, поставил к аппарату, а тот натурально валится. Не держат его ноги. Даже не ноги, а он сам перегибается, как будто хребет из него вынули.
«Держи меня», – командует.
Обхватил его сзади за пояс покрепче, чтоб не мотало, и началось. Смотрю – идет шов! Нормально так идет. Тьфу-тьфу, что б не сглазить. Дальше, дальше. Нормально! Аккуратный такой шовчик, ровный. Может, не так быстро, как обычно, но все качественно. И, не поверишь, сделал!
Я Степу оттащил на место – досыпать, где он до утра и продрых вместе с другим уродом.
Но ты знаешь, что я тогда понял? Почему он себе, в смысле Степка, ботинки на два размера больше выписывал. (Поясняю, ботинки входят в комплект спецодежды сварщика.) Для устойчивости! У них площадь подошвы получается больше, так что он даже сильно бухой не падал. Газеты набьет и порядок.
Так какая здесь мораль, спросите? Отвечаю. Правильно подобранная обувь может способствовать выполнению важнейшего правительственного задания. И, соответственно, наоборот. Так что прав был Гоша из оскароносного кинофильма «Москва слезам не верит». За обувью надо следить! Конечно, в кинокартине этого не прозвучало, но, полагаю, что героиня, много лет проработавшая на заводе, сама начинавшая свой трудовой путь рабочей, знала какое важное значение имеет правильная обувь. Видите, одному она помогла выполнить важное задание, а ей – найти мужа.
УВОЛЬНЕНИЕ.
Почему-то служба в армии более всего изобилует всякими, скажем так, случаями. Не всегда смешными, но, как правило, показательными. О некоторых и вспоминать не хочется, но отдельные истории весьма и весьма поучительны.
Так, например, только в армии я со всей отчетливостью понял, что такое институт военных комиссаров, по-нашему – замполитов. Внешне кажется, что политруки нужны исключительно для того, чтобы учить политграмоте личный состав. Не без этого, конечно, но не только для этого, нет, не только.
В силу специфики, с которой я проходил срочную, я узнал, что замполит части ежемесячно пишет доклад о морально-политическом состоянии личного состава, от самого ничтожного салаги, умудрившегося чем-то отличиться – в любом смысле – до, страшно сказать, своего командира. Впрочем, до этого доходило редко. Это уж что ж такого командир должен был совершить, что его зам должен на него настучать. Но, однако, контроль был. Был, был контроль. По партийной линии. И, как я уяснил, стучали замполиты со страшной силой. То есть командиру единолично что-то утаить было если не совсем невозможно, то сложно, особенно, если у него не было должного контакта со своим замом или тот был шибко служивым. У нас в части был именно последний вариант. Страшный, я вам доложу, вариант. Никого не жалел. Боялись его больше самого командира.
Или еще один миф, о хорошей жизни солдата.
Уж и не знаю, какая там, вдалеке, видится солдатская жизнь, но изнутри…
Был у меня такой случай.
Призывался я в ноябре, месяц в так называемом карантине, где нас учили ходить строем и бегать по утрам до того, как мы сходим в туалет, одеваться и раздеваться за сорок секунд, переворачиваться в кровати со щелчком, мытью полов и прочим необходимым для службы Родине вещам. А потом мы попали собственно в часть, в казарму.
Деды и прочие составляющие были лишь одной из составляющих проблемы, которая называется срочной службой. Одной из главных был голод. Нет, нас голодом специально не морили, но жрать хотелось постоянно.
Дело было в Новый Год. Как раз первого января. Праздники в армейских условиях вообще справляют специфически. Прохождение строевым шагом, всякие спортивные соревнования, особо частые и строгие построения с перекличкой. Но во всем этом есть и светлое пятно. Праздничный завтрак. И обед. Главное – обед.
На завтрак, в добавок ко всему прочему обыденному рациону, нам давали по одному вареному яйцу. Куриному. И уже это давало ощущение праздника. Как в детстве, когда Новый Год олицетворялся запахом мандаринов. В моем детстве это был жуткий дефицит. Яйцо в армии – тоже. А в обед… Тот обед я буду помнить всегда. Точнее то, что было позже.
На ужин нам дали котлеты (!) и винегрет. Со свеклой. Не думаю, что такая роскошь на солдатских столах появилась по поводу прибытия нашего призыва в часть. Просто так совпало. Да, кстати, еще гречневая каша. Не то что б диковинка, но…
Поели, вернулись в казарму, подворотнички подшиваем, ждем праздничного построения, и тут в казарму влетает кто-то из дежурных по кухне с кличем: «Салаги, жрать хотите? В столовке осталось, все на столах.»
Жрать? Да это не вопрос. Это оскорбление! Подворотничок я подшил с феноменальной скоростью, но все равно те, кто не был занят этим делом, выскочили из казармы раньше меня. Делая последний стежок, я был уверен, что на столах уже ничего не осталось. Пусто. Ноль.
Но как же я был не прав!
Две кастрюли с кашей. Каждая литра на семь. Кастрюля с котлетами. Кастрюля с вареными яйцами. Кастрюля компота. Хлеб. А до праздничного построения остались минуты. Ну, может быть, десять.
И жрать я… Словом, ел я много, всё и с большой скоростью, запивая компотом. Как говаривала моя бабушка, с провожатым. Время очень поджимало, поэтому жевать удавалось не всегда качественно. Да еще каша эта, что б ее. И чего я с нее и яиц начал? Надо было на котлеты налегать. Но – глаза разбегались. Тогда все это для меня было побогаче пещеры Аладдина.
Через некоторое время в столовую влетает боец и заполошно орет: «Построение!».
Тут лучше не опаздывать. На ходу дожевывая котлету, я пошел на выход. Надо сказать, что наша столовая размещалась на втором этаже, с которого вела лестница в два пролета. Я эту лестницу в оба направления преодолевал за секунды. А тут… Мамочка моя!
Уже позже, в строю, мне пришло сравнение, что я будто шпагу проглотил. То есть идти я мог исключительно и строго вертикально. Как выяснилось, для преодоления даже такого незначительно препятствия как лестница необходимо несколько сгибать корпус, наклоняться. А я – не мог. Поэтому в строй попал одним из последних. И в строю мне было не так плохо только тогда, когда я стоял строго навытяжку. Абсолютно перпендикулярно асфальту.
На построении зачитали распорядок на вечер, в который входило посещение местного ДК, где предполагалась концертная программа, куда счастливчиков должны были отвезти на автобусе. И в число этих счастливчиков попал и я!