Я не призываю похоронить прошлое. Музыка жизни замолкнет, если струны памяти оборвутся. Не цветы, но ядовитые сорняки следует вырвать с корнем из сада Мнемозины. Помните, у Диккенса в «Одержимом, или Сделке с призраком», как он молил о забывчивости, а потом, получив то, что хотел, снова молил вернуть ему память? Мы вовсе не хотим избавиться от всех привидений. Мы убегаем только от необузданных призраков с жестоким взглядом, а смирные пусть себе преследуют нас, мы их не боимся.
Чем старше мы становимся, тем больше привидений вокруг нас. Нам не нужно искать их на забытых погостах или спать в старинных замках, чтобы увидеть их призрачные лица и услышать шелест их одежд в ночной тишине. У каждого дома, каждой комнаты, каждого стула есть свой собственный призрак. Они обитают в пустых комнатах нашей жизни, кружатся вокруг нас, как опавшие листья под порывами осеннего ветра, — одни из них мертвы, другие еще живы. Нам это неведомо. Когда-то мы держали их за руки, любили их, ссорились с ними, смеялись вместе с ними, рассказывали им о своих надеждах, мыслях и желаниях, а они нам — о своих, пока не начинало казаться, что наши сердца соединяет такая прочная нить, которую не разорвать жалким потугам Смерти. А теперь все они ушли и навеки потеряны для нас. Нам больше не заглянуть в их глаза, не услышать их голос. Только их тени приходят к нам и разговаривают с нами. Мы видим их смутные силуэты сквозь слезы на глазах. Мы протягиваем к ним руки, но наши руки встречают пустоту.
Призраки! Они с нами днем и ночью. Они следуют за нами по шумной улице при свете солнца. Они сидят рядом с нами в полумраке дома. Мы видим их лица, выглядывающие из окон старой школы. Мы встречаем их в лесу и в переулках, где когда-то в детстве играли. Прислушайтесь! Слышите, как они тихонько смеются за кустами ежевики, как их веселые вопли доносятся с дальней лужайки? А здесь, через тихие поля и вдоль леса, где вечерами мелькают тени, тянется тропинка, по которой мы когда-то ходили, чтобы застать свою любимую девушку во время прогулки на закате. Посмотрите, она и теперь здесь — в хорошо нам знакомом белом платьице, с капором в руке, каштановые волосы в беспорядке разметались по плечам. Теперь она в пяти тысячах миль — все равно что на том свете! Но что ж с того? В эту секунду она рядом с нами, и мы можем заглянуть в ее смеющиеся глаза, услышать ее голос. Она исчезнет за поворотом у опушки, и мы останемся одни; тени наползут на поля, и ночной ветер со стоном прошелестит мимо. Призраки! Они всегда с нами и навсегда останутся с нами, пока печальный старый мир отвечает эхом на плач давних расставаний, пока жестокие корабли уплывают за великий океан, пока тяжесть холодной земли давит на сердца наших любимых.
Впрочем, без привидений мир был бы гораздо печальнее. Приходите к нам, призраки прошлой любви! Призраки товарищей по детским играм, возлюбленных и старых друзей — все вы, смеющиеся мальчики и девочки, приходите к нам, побудьте с нами, ибо в мире так одиноко, а новые друзья и приятели не похожи на старых, мы не можем их любить, — и даже смеяться с ними не можем — так, как когда-то любили вас и смеялись с вами. Когда мы гуляли с вами, дорогие призраки нашей юности, мир был весел и полон ярких красок, а теперь он постарел, и мы устали, и лишь вы возвращаете нам яркость и свежесть.
Память обладает удивительным даром воскрешать призраки. Подобно замку с привидениями, в ее стенах вечно отдаются эхом шаги невидимых ног. Сквозь разбитые оконные переплеты мы видим мимолетные тени мертвых, и самые печальные из них — наши собственные.
Ах, эти юные свежие лица, на которых отражаются честь, истина, чистые благородные мысли и мечтания, с каким укором они смотрят на нас ясными глазами!
Бедняги, боюсь, у них есть серьезные причины для печали. Со дней безусой юности в наши сердца проникли ложь, лукавство и неверие — а мы-то мечтали стать великими и безупречными.
Хорошо, что нам не дано заглянуть в будущее. Мало кто из тех, кому сегодня четырнадцать, не будет стыдиться себя, когда им исполнится сорок.
Я люблю иногда поговорить с тем странным мальчиком, которым я был много лет назад. Я думаю, ему это тоже нравится, потому что он частенько заглядывает ко мне вечерами, когда я сижу наедине со своей трубкой, прислушиваясь к шепоту огня в камине. Я вижу его серьезное личико сквозь поднимающиеся вверх клубы табачного дыма и улыбаюсь ему, а он улыбается в ответ, серьезной и старомодной улыбкой. Мы болтаем о прошлом, и время от времени он берет меня за руку, и мы проскальзываем сквозь почерневшие прутья каминной решетки в дымные раскаленные пещеры той страны, что лежит за огнем камина. Там мы находим былые дни и вместе бродим по ним, а по дороге он рассказывает мне о том, что думает и чувствует. Иногда я посмеиваюсь над ним, а потом жалею об этом: он так серьезен, что мне стыдно вести себя легкомысленно. Кроме того, следует выказывать должное уважение к тому, кто старше тебя, а ведь он был мной задолго до того, как я стал самим собой.
Поначалу мы не столько разговариваем, сколько разглядываем друг друга. Я поглядываю сверху вниз на его кудрявые волосы и синий бантик, а он смотрит на меня искоса, поспешая рядом. И почему-то мне кажется, что застенчивые глазенки не совсем одобряют то, что видят, и он слегка вздыхает, как будто разочарован. Однако чуть позже его застенчивость исчезает, и он принимается болтать без умолку. Он рассказывает мне свои любимые сказки, и что у него есть морская свинка, и что папа говорит, будто в сказках все придумано — представляете, какая жалость? Ведь он так хотел стать рыцарем, и биться с драконом, и жениться на прекрасной принцессе. К семи годам он смотрит на жизнь более практично и мечтает стать лодочником и заработать много денег. Может быть, это следствие любви, которую он теперь испытывает к юной леди из молочной лавки. (Благослови Господь ее маленькие ножки, какого бы размера они ни были сейчас!) Похоже, он очень привязан к ней, ведь он подарил ей свое главное сокровище, а именно огромный карманный ножик с четырьмя ржавыми лезвиями и штопором, который каким-то невероятным образом все время выворачивается наружу и норовит воткнуться в ногу своему обладателю. Юная леди, обладая нежной натурой, обнимает его за шею и целует, не сходя с места, прямо у лавки. Однако глупый мир (в лице мальчишки из соседней табачной лавки) насмехается над такими проявлениями любви. И тогда мой юный друг, как и положено, собирается дать в глаз мальчишке из табачной лавки, но терпит неудачу и сам получает в глаз от мальчишки из табачной лавки.
А потом наступают школьные годы с их горькими огорчениями и восторженными воплями, с их веселыми проказами и горючими слезами, орошающими противные учебники латыни и дурацкие старые тетради. Я твердо уверен, что именно в школе мой юный друг наносит своему здоровью непоправимый вред, пытаясь овладеть немецким произношением, и именно в школе он узнает, насколько важны для французов перья, чернила и бумага, ведь первый вопрос, с которым французы обращаются друг к другу при встрече, — «У вас есть перья, чернила и бумага?». Как правило, ни того, ни другого, ни третьего не оказывается, и второй француз отвечает, что все это есть у дяди его брата. Однако первого нисколько не интересует дядя брата, и он хочет знать, есть ли требуемое у соседа матери второго? «У соседа моей матери нет ни перьев, ни чернил, ни бумаги», — отвечает второй, слегка раздражаясь. «А у ребенка твоей садовницы есть перья, чернила и бумага?» — этим вопросом первый ставит второго в тупик. Когда все устанут искать перья, чернила и бумагу, выясняется, что у ребенка садовницы их тоже нет. Подобное открытие заставило бы замолчать любого, но только не составителя упражнений по французскому языку — это бесстыдное создание такими мелочами не проймешь. Ему и в голову не приходит принести извинения, зато он сообщает, что у его тети есть горчица.
Так и проходит юность, за приобретением более или менее бесполезных познаний, которые вскоре с облегчением забыты. Школьное здание из красного кирпича постепенно исчезает из виду, и мы выходим на главную улицу мира. Мой маленький друг уже не маленький. Короткая курточка превратилась во фрак; помятая кепка, весьма полезная в качестве носового платка, чашки и орудия нападения, стала высоким блестящим цилиндром; вместо карандаша во рту сигарета, дым от которой ему мешает, попадая в нос. Чуть позже, чтобы выглядеть более стильно, он пытается курить сигару — большую черную гаванскую сигару. Попытка не идет ему на пользу, потому что впоследствии я обнаруживаю своего юного друга склонившимся над ведром на кухне и торжественно обещающим себе никогда в жизни не курить.
А теперь его усики становятся почти заметны невооруженным глазом, поэтому он немедленно принимается заказывать бренди с содовой и воображает себя мужчиной. Он говорит о «двух к одному против фаворита», называет актрис «малышка Эмми», «Кейт» и «крошка», бормочет о «проигрыше в карты вчера вечером» таким тоном, будто спустил тысячи фунтов, хотя на самом деле речь скорее всего идет о сумме в шиллинг и два пенса. А также, если мне не изменяет зрение — в стране воспоминаний всегда царит полумрак, — он надевает монокль и в результате спотыкается на каждом шагу.
Его родственницы женского пола, весьма обеспокоенные подобным поведением, молятся за него (благослови Господь их добрые сердца!) и предвидят судебные заседания и казнь через повешение в качестве единственно возможного результата столь безрассудного и разгульного образа жизни; предсказание первого учителя о том, что этот мальчик плохо кончит, достигает размеров священного пророчества.
В этом возрасте мой юный друг смотрит на представительниц противоположного пола с высокомерным презрением, полон уверенности в себе и снисходителен ко всем пожилым друзьям семьи. Надо признаться, что в целом он доставляет окружающим немало хлопот.
Впрочем, так продолжается недолго. Вскоре влюбленность лишает его самоуверенности. Я вижу, что теперь он носит слишком тесные ботинки и тщательно укладывает прическу. Он гораздо чаще читает стихи и держит словарь рифм в изголовье кровати. Каждое утро служанка находит на полу клочки бумаги, на которых написано «любовью он жестоко уязвлен», «твой кроткий взгляд — любовный яд» и прочие давным-давно спетые песни, которые юноши так любят петь, а девушки — слушать, изящно потряхивая головкой и притворяясь, что ничего не слышали.
С любовью, похоже, все не так гладко, поскольку мой бедный юный друг начинает больше гулять пешком и меньше спать, что не идет ему на пользу, а на его лице читается что угодно, кроме свадебного пира и счастья на всю оставшуюся жизнь.
И на этом он исчезает: тот маленький мальчик, который вырос, пока мы гуляли вместе, ушел.
Я остался один, и дорога покрыта мраком. Спотыкаясь на каждом шагу, я кое-как иду вперед — не все ли равно, как идти и куда, если путь никуда не ведет и в темноте не разглядеть дороги?..
Впрочем, наконец наступает утро, и я обнаруживаю, что вырос в самого себя.
© Перевод О. Василенко
И снова досужие размышления
Об искусстве принятия решений
— Итак, что посоветуешь, дорогая? Видишь ли, с красным я не смогу носить шляпку цвета фуксии.
— Тогда возьми серый.
— Ты права, серый гораздо практичнее.
— Хорошая материя.
— И оттенок приятный. Обычно серый такой скучный цвет!
— Зато спокойный.
— И все же в красном теплее, особенно в холодный день, верно, дорогая?
— Тогда бери красный. Красный тебе к лицу.
— В самом деле?
— Особенно когда раскраснеешься на морозе.
— Ах, это существенный недостаток. Думаю, серый все же приличнее.
— Остановились на сером, мадам?
— Наверное. А ты что скажешь, дорогая?
— По мне так серый хорош.
— И носится лучше, а в сочетании с… Постойте, вы режете?
— Собираюсь, мадам.
— Нет-нет, не спешите! Дайте еще раз взглянуть на красный. А знаешь, дорогая, что мне пришло в голову? Моя шиншилла будет превосходно смотреться на красном фоне.
— Согласна.
— Ты ведь помнишь мою шиншиллу?
— Тогда бери красный.
— Да, но есть еще шляпка цвета фуксии…
— Тебе не с чем ее носить?
— Совершенно не с чем! Она просто создана для серого!.. Нет, беру серый. Серый очень приличный, очень ноский цвет.
— Четырнадцать ярдов, мадам?
— Да-да, четырнадцати хватит, я решила добавить к нему… Постойте! Дорогая, если я возьму серый, мне будет не с чем надеть черный жакет!
— Разве черный не сочетается с серым?
— Не так хорошо, как с красным.
— Тогда бери красный, он же тебе нравится?
— Серый мне нравится больше, но приходится думать разом о стольких вещах!.. О Боже, ваши часы спешат?
— Нет, мадам, всегда отстают на десять минут.
— Мы обещали мадам Дженнауэй быть у нее в начале первого. Ох уж эти покупки! Когда мы вышли, дорогая?
— Кажется, около одиннадцати.
— В половине одиннадцатого, теперь я вспомнила! А ведь собирались выйти в половине десятого… Как летит время!
— Боюсь, за два часа мы не сильно продвинулись.
— Я столько всего задумала! И, как назло, теперь мы опаздываем к мадам Дженнауэй. Мой кошелек у тебя, дорогая? Ах нет, вот он.
— Так что ты решила: красный или серый?
— Ох, запамятовала. По-моему, минуту назад я хотела взять серый, а потом передумала… да, вспомнила, беру красный. Красный, и точка. Ах нет, серый!
— Ты ведь остановилась на красном, дорогая.
— Ах да, верно! От этих магазинов голова идет кругом! Иногда я совсем теряюсь.
— Значит, красный, мадам?
— Да-да, хватит перебирать. Как ты полагаешь, дорогая? А у вас нет других оттенков красного? Какой-то он вульгарный!..
Приказчик напоминает покупательнице, что из всех оттенков красного она сама выбрала именно этот.
— Что ж, так и быть, беру, — вздыхает покупательница, словно бремя земных забот свалилось с ее плеч. — Проторчала тут целое утро…
Однако за порогом магазина она немедленно находит три категорических возражения против красного и четыре неопровержимых аргумента в пользу серого. Не стоит ли вернуться и обменять материю?
Подруга, которой хочется обедать, не согласна.
— Ненавижу делать покупки, — вздыхает покупательница. — Вечно приходится решать на ходу!
И клянется, что больше в этот магазин ни ногой.
Мужчины могут сколько угодно потешаться над бедной дамой, но сами мы не лучше. Признайся, мой ироничный читатель, неужели тебе не приходилось стоять перед раскрытым шкафом, гадая, в каком наряде ты выглядишь более импозантно? Возможно, в этом твидовом пиджаке — он так эффектно подчеркивает твои широкие плечи? Или в том, старомодном черном, который больше пристал мужчине, чей возраст — чего греха таить — приближается к тридцати? Или в костюме для верховой езды? Помнишь, она заметила, как идут Джонсу бриджи и сапоги до колен, а говоря начистоту, ноги у тебя куда прямее.
Интересно, кто придумывает эти мешковатые фасоны? Почему портные не стремятся подчеркнуть красоту мужских ног? Вот женщины, те не стесняются выставлять напоказ свои достоинства, а мы, мужчины, становимся все застенчивее. Почему шелковые рейтузы, обтягивающие панталоны и зауженные бриджи вышли из моды? Свидетельствует ли это о нашей скромности, или, напротив, является признаком вырождения?
Я никогда не понимал, за что женщины в нас влюбляются. Уж точно не за внешность. Должно быть, им хватает ума оценить наши превосходные моральные качества. Трудно представить, что дам привлекают твидовые комплекты и черные шерстяные пальто, отложные стоячие воротнички и шляпы-дымоходы. Сила характера — вот что делает нас неотразимыми.
О том, как повезло нашим предкам, я понял однажды на маскараде. До сих пор не уверен, кого я там в точности изображал. Впрочем, какая разница? Помню, что военный мундир немилосердно жал в груди, а головной убор сваливался. Головной убор я кое-как приладил, а чтобы влезть в мундир, в обед ограничился сухариком, запив его половиной стакана воды.
В школе мне случалось получать награды по математике и священной истории. Один литературный критик, ныне покойный, однажды похвалил мою книгу. Мне известно также, что мои поступки несколько раз вызывали одобрение весьма достойных людей, но ни разу в жизни я так не гордился собой, как в тот вечер, когда, застегнув последний крючок, увидел себя в старинном зеркале в пол. Я был невероятно хорош. Звучит самонадеянно, но я выражаю общее мнение. Я являл собой воплощение девичьих грез. Красное сукно, шитое золотым галуном везде, где позволяло место, сияло; там, где место не позволяло, сукно украшали шнуры, позумент и бахрома. Золотые пуговицы и пряжки стягивали меня, шитые золотом кушак и портупея обнимали меня, белые перья овевали меня. С огромным трудом я приладил все, как следовало.