В начале 1720 года банкноты Лоу торговались с 10%-ной премией к золотым монетам того же номинала. На бумажные деньги можно было купить недвижимость, землю, драгоценности. Казалось, что идея внедрения бумажного обращения удалась. Между тем капитализация компании превысила стоимость всего золота и серебра, имевшегося во Франции. На пике капитализация компании составила 5,4 млрд ливров, что примерно в четыре раза превышало номинальную стоимость рентных бумаг, вносившихся в оплату за акции, которыми обладала компания. Оценки золотого запаса Франции на тот момент разнятся не сильно – 1,2 –1,3 млрд ливров. Сам этот факт для Лоу не был тревожным сигналом, поскольку он считал, что основное богатство страны – в земле, а ее стоимость "превышает стоимость всего золота, включая еще не найденное, в рудниках Перу". Лоу оценивал все национальное богатство Франции в 30 млрд ливров. Кстати, с сегодняшних позиций кажется, что он мог быть и прав.
В то же время Лоу прекрасно понимал, что акции Compagnie des Indes только тогда имеют ценность, когда они рассматриваются как долгосрочные инвестиции, а не спекулятивный инструмент, и когда инвесторы будут "покупать и держать" их, а доходность получать за счет дивидендов, не перепродажи [Garber 2001, р. 100].
К тому же ключевым фактором успеха предлагавшейся Лоу схемы было доверие к бумажным деньгам, а оно стало исчезать. Печатание денег в больших масштабах быстро привело к гиперинфляции. После первоначального снижения цен все снова подорожало, но уже в больших масштабах. Хлеб, молоко и мясо выросли в цене в шесть-семь раз, а одежда – примерно в четыре раза. Совершенно неадекватными были и цены в тавернах – жареный цыпленок мог обойтись в 100–150 ливров. Правда, согласно Маккею, зарплаты возросли примерно пропорционально – раза в четыре. Среднемесячная инфляция с августа 1719-го по сентябрь 1720 года составляла 4%, на пике в январе – 23%. В обращении теперь находилось около 3 млрд ливров – в три раза больше, чем до обмена акций.
Инвесторы в акции Compagnie des Indes стали продавать акции за банкноты, а банкноты обмениваться на золото (прямая продажа за золото была невозможна). Принц Конти обменял на золото три повозки денег. Конвертировал бумажные деньги на золото и герцог Бурбонский. Лоу понимал, что с его резервами банк не переживет малейшего роста спроса на золото. Действовать нужно было быстро. Для того чтобы восстановить доверие к бумажным деньгам, Лоу сначала убедил парламент опубликовать указ, согласно которому номинал металлических денег уменьшался на 5, затем – на 10%; но все эти действия были что мертвому – припарка.
В конце января – начале февраля 1720 года Джон Лоу издал ряд "драконовских" указов, ограничивающих обмен банкнот на золото, а заодно и покупку драгоценных камней (чтобы ради их покупки не продавали акции). Эти указы запрещали носить украшения с бриллиантами и другими драгоценными камнями в публичных местах, за исключением предметов религиозного культа; золотых дел мастерам не разрешалось изготавливать изделия из золота, а также импортировать их; монетами можно быть расплачиваться только за мелкие покупки (не больше 100 ливров). Свыше этой суммы нужно было использовать банкноты Bank Royal, которые указом Лоу от 22 февраля стали полноценными деньгами. Согласно указам Лоу, Франция прекращала использование золота и серебра в качестве платежных средств. Ими нельзя было погашать долги, даже суверенные. Прекращалась чеканка золотой и серебряной монеты. Но это не решало проблему черного рынка.
Чтобы побороть нелегальное обращение золота, в золоте и серебре было запрещено хранить сбережения – держать дома золота и серебра можно было на сумму в 500 ливров, и не более. Указ был тоталитаристким, а Франция превратилась в полицейское государство. Полиция обыскивала дома в поисках денег – она получила право входить в любой дом в любое время. Поощрялись доносы – информаторам обещали большие премии, что провоцировало слуг доносить на своих господ. Если спрятанные монеты обнаруживали, то их конфисковывали и заставляли уплатить штраф – примерно такую же сумму сверху. Можно было угодить и в тюрьму. Кстати, обыскали и дома принца Конти и герцога Бурбонского, но у них ничего не нашли. История умалчивает о том, было ли золото хорошо спрятано или эти люди откупились от полиции взятками.
Наконец Лоу объединяет банк и компанию. Когда нужно спасать двух утопающих и понятно, что как минимум один из них утонет, Лоу сначала делает ставку на банк. Он закрывает офис компании для торговли акциями, его цель – сохранить доверие к банкнотам и обращение в стране, пусть даже акции упадут. Потом Лоу меняет свое мнение и бросается поддерживать акции. В марте он объявляет, что компания готова выкупить акции за банкноты по фиксированной цене 9 тыс. ливров за штуку, что выше рынка (к этому времени акции скатываются почти до 8 тыс. ливров). Цена была вполне приемлемая для тех, кто покупал акции в ходе любой из подписок. Поскольку акции размещались по ценам от 500 до 5 тыс. ливров, это оставляло инвесторов с прибылью. Но вот за счет каких источников компания могла выкупать акции по таким ценам? За счет печати новых бумажных денег!
Выкуп по фиксированным ценам действует с 5 марта по 21 мая 1720 года. Для этого Лоу печатает новые банкноты в таких масштабах: 300, 390, 438 и 362 млн ливров – 25 марта, 5 апреля, 19 апреля и 1 мая соответственно, что удваивает количество денег, находящихся в обращении, практически за один месяц!
Как мы помним, Лоу уже прибегал (в самом начале пути) к выкупу акций самой компанией, и тогда это сработало. В этот раз – нет. Желающих обменять акции на деньги так много, что для этого обмена нужно напечатать новые банкноты на 2 млрд ливров (такое право у Лоу было). Лоу понимает, что в этом случае он не сможет поддержать стоимость банкнот. В общем, все получалось, как в присказке: "Голова вылезла – хвост увяз, хвост вылез – голова увязла". Еще недавно он сам утверждал, что стоимость банкнот в обращении лишь отражает силу или слабость национальной экономики и что банкноты – это не конечная цель, а способ, при помощи которого происходит обмен товарами. Понимая все это, Лоу все же решается напечатать деньги.
Чтобы остановить падение акций, Лоу объявляет о том, что раз выкуп акций самой компанией работает, то частные сделки на вторичном рынке больше не нужны. Согласно его указу, торговля акциями запрещается не только на улице Кинкампо, но и по всему Парижу. Это превращает легальный рынок в нелегальный.
Поскольку угрозы обмена банкнот на золото больше нет, Лоу решает бороться с инфляцией. Он видит единственный способ – уменьшать количество денег в обращении как минимум на 50 млн ливров ежемесячно, для чего указом от 21 мая вводит деноминацию банкнот и параллельно уменьшает "рыночную" цену акций "Миссисипи". Столивровая банкнота через неделю должна стоить 80 ливров, через две – 70, через три недели – 60 и наконец – 50 ливров. Параллельно цена акций должна быть снижена к 1 декабря 1720 года с 9 тыс. до 5 тыс. ливров – в семь этапов.
Надо сказать, что до этого указа многие еще верили в гений Лоу, в то, что произойдет какое-нибудь чудо. Теперь все иллюзии были развеяны. Народу стало понятно, что волшебной палочки у Джона Лоу не было. Настроения толпы настораживали настолько, что парламент отказывается утверждать указ о деноминации из-за боязни массовых волнений. Правительство объявляет об отмене указа уже через неделю, а Лоу лишается должности министра финансов. На следующий день толпа нападает на жену и дочь Лоу, когда они возвращаются домой в карете, и регент высылает в дом Лоу охрану из швейцарских наемников. Однако вскоре Лоу вновь назначают министром финансов, и он продолжает бороться с инфляцией.
Разбираться с ситуацией приглашают и бывшего канцлера д’Агессо, отправленного в отставку в 1718 году за его противодействие проектам Лоу. Начиная с июня золото принимают в качестве средства платежа, отменяются соответствующие указы, запрещающие владеть золотом и серебром. И это в момент, когда у простого люда драгметаллов на руках уже не осталось. Чтобы как-то защитить самых бедных, объявляют о том, что на золото можно будет поменять самые мелкие 10-ливровые банкноты. "Обменник" открыт в течение трех часов в день, очередь занимают в 2 часа ночи.
В Париже начинаются волнения. 17 июля на улицы вышло 15 тыс. человек. Люди столпились на маленькой улочке, поэтому 16 человек было задавлено. Эти смерти привели к новым беспорядкам. Толпа прорвалась к дому Лоу, и он вынужден был спасаться во дворце самого регента.
В течение лета Лоу изъял из обращения банкнот на сумму 700 млн ливров. Изъятые купюры прилюдно сжигались на костре, что должно было продемонстрировать публике: оставшиеся у нее на руках бумажные деньги стали ценнее. Но народ проинтерпретировал этот сигнал по-другому: бумажные деньги не годятся больше ни на что, кроме как на разжигание костра. Все это только удлинило очереди желающих обменять бумажные деньги на металлические.
К октябрю Лоу изъял и сжег половину всех банкнот, находящихся в обращении. Экономика вернулась к уровню марта, когда Лоу запустил печатный пресс. Лоу рассчитывал, что инфляция прекратится, а компания наконец сможет выплачивать нормальные дивиденды. Но доверие к "Системе "Миссисипи"" было полностью подорвано. Акции продолжали снижаться и упали ниже 5 тыс. ливров, а цены продолжали расти и выросли еще на 60%. Теперь уже от "схемы" Лоу отступился и сам регент. Было объявлено, что компания лишается всех привилегий (в части торговли, управления монетным двором и сбора налогов), бумажные банкноты изымаются из обращения. Цена акций упала до 2 тыс. ливров в сентябре 1720 года и до 1000 ливров в декабре. Но это отражало и изменившуюся ситуацию компании – сокращение текущих и потенциальных объемов ее бизнеса. К сентябрю 1721 года – до 500 ливров. Но к этому моменту обстановка вокруг компании была враждебнее некуда, а 2/3 ее акций были попросту конфискованы у держателей.
Как пишет Маккей, "всех, кто подозревался в получении нелегальных доходов во время расцвета массового психоза, разыскали и наказали крупными штрафами. Перед этим было приказано составить список первоначальных собственников; если они владели акциями, то должны были вернуть их компании, а те, кто не успел оплатить акции, на которые они подписывались, должны были теперь выкупить их у компании по 13 500 ливров за каждую акцию стоимостью 500 ливров. Не дожидаясь, пока их заставят выплатить эту огромную сумму за фактически обесценившиеся акции, их держатели собрали свои пожитки и попытались найти убежище в других странах. Официальным лицам в портах и на границах немедленно приказали схватить всех путешественников, пытающихся покинуть королевство, и держать их под стражей, пока не будет удостоверено отсутствие у них золотой и серебряной посуды или ювелирных изделий или доказана их непричастность к биржевой игре. Немногие сбежавшие были приговорены к смертной казни заочно, в то время как большинство жестоких судебных преследований было начато против тех, кто остался" [Маккей 2003, с. 63].
Сохранить заработанный капитал удалось немногим. Среди них – английский экономист Ричард Кантильон, который продал акции практически на пике. Будучи очень мудрым человеком и выдающимся экономистом своего времени, он понимал, что рост предложения денег в конечном итоге вызовет рост цен. Кантильон заблаговременно переправил все заработанное в Голландию и уехал туда сам, что свидетельствует о том, что этот человек разбирался не только в экономике, но и в том, как работала государственная машина того времени. Его пытались судить, правда, не именем государства, даже через 10 лет, когда он попытался вернуться во Францию, но безуспешно. Марк Фабер даже приводит этот эпизод современным инвесторам в назидание – как пример того, что им нужно делать в аналогичной ситуации на развивающихся рынках сегодня.
Все имущество Лоу и его семьи на территории Франции было конфисковано, включая даже купленную им на детей и жену ренту, которая не могла быть аннулирована ни при каких обстоятельствах, поскольку при ее покупке это было оформлено специальным указом. Однако в то время как народ и парламент выступали за повешение Лоу, регент дал ему возможность спокойно покинуть страну и даже предложил выдать ему любую сумму денег, которую тот пожелает получить, но Лоу благородно отказался.
Надо отдать должное Лоу в том, что он искренне был уверен в правильности своей "системы". Даже Маккей, который больше других исследователей склонен видеть в подобных эпизодах исключительно мании или заведомые аферы, довольно благожелательно отзывается о Лоу: "С благородством большим, чем можно было ожидать от человека, который большую часть своей жизни был явным авантюристом, он отказался от собственного обогащения за счет разоренной нации. В разгар массовой неистовой охоты за "Миссисипскими" акциями он ни на секунду не сомневался в конечном успехе своих проектов, призванных превратить Францию в богатейшую и влиятельнейшую страну Европы. Все свои доходы он вложил в покупку земельной собственности во Франции, что является надежным доказательством его веры в незыблемость собственных предприятий. Он не запасся столовым серебром или ювелирными изделиями и не перевел, в отличие от бесчестных маклеров, никаких денег за границу. Все его состояние, кроме одного алмаза стоимостью около пяти-шести тысяч фунтов стерлингов, было вложено во французские земельные угодья; и когда он покинул эту страну, то сделал это почти нищим. Один этот факт должен был спасти память о нем от обвинений в мошенничестве, столь часто и столь несправедливо выдвигаемых против него" [Маккей 2004, с. 6 4–65].
А вот как характеризует Джона Лоу Сен-Симон: "Он был вежливым, хорошим, уважаемым человеком, которого не отравили ни слава, ни богатство и чьи манеры, экипажи, стол и мебель не вызывали скандала" [Saint-Simon 2004, chapter 100].
Когда "туман рассеялся", обнаружилось, что не все инвесторы потеряли свои деньги. Оказалось, что больше сотни человек сколотили состояния от 20 млн ливров и более и продолжали ими владеть. Тех, кто заработал меньше, было очень много. Люди старались прятать свои активы. Государство решило средства, заработанные на "Системе "Миссисипи"", обложить специальным налогом. Соответствующий указ был опубликован в июле 1721 года. Это решение было вопиющим, ведь власть сама поддерживала и провоцировало спекуляцию.
Характерно, что этот налог не распространялся на знать, его собирали только с простого люда – нечего со свиным рылом лезть в калашный ряд. (Во Франции того времени налогов для знати не существовало – французское государство строилось на принципах неравенства и привилегий.) А сформулировано это было примерно так: пени налагаются на тех, кто был беден два года назад, а теперь обладает богатством, несоответствующим социальному статусу. В реальности налог стал конфискационным, так как ставка в случае больших выигрышей достигала 90%. Отобранные деньги и не подумали направить на компенсации проигравшим. Тщательной ревизии подвергся и государственный долг. Специальная правительственная комиссия разделила всех кредиторов на тех, кто купил бумаги на "честно заработанные деньги", и тех, кто не смог представить доказательства происхождения своих средств. Их бумаги просто-напросто аннулировали. В результате проценты по госдолгу были снижены. Некоторые исследователи того периода полагают, что именно данный указ дает ответ на вопрос, почему Великая французская революция была неизбежна.
Надо сказать, что в аналогичной ситуации английские власти поступили гораздо демократичнее – сверхприбыли отбирались у директоров "Компании Южных морей", а честным игрокам все состояния оставили. Существует мнение, высказываемое, разумеется, английскими учеными, что это демонстрирует либерализм английской аристократии по сравнению с французской и объясняет, почему она до сих пор играет определенную роль в политической жизни страны.
По-разному оценивают и авторов того и другого бума. Директора "Компании Южных морей" вошли в историю как мошенники, тогда как Джон Лоу – как зашедший в тупик, но в общем-то честный человек, даже несмотря на попытки личного обогащения и многочисленные "подарки" (на самом деле взятки) французской знати.
Последствия коллапса пузыря были катастрофическими. Как вспоминает Сен-Симон, "недовольство было тотальным и ужасным. В стране не осталось богатого человека, который не считал бы себя лишившимся средств, и не осталось бедных, которые бы не думали, что их положение стало как у попрошаек" [Saint-Simon 2004, chapter 100].
В результате было надолго подорвано доверие к банкам и бумажным деньгам. Во Франции долгие годы даже не предпринимались попытки выпустить банкноты или ввести банковские депозиты. По мнению Киндлебергера, последствия финансового пузыря во Франции в части подрыва доверия к банкам были такими серьезными, что слово "банк" не осмеливались произнести и 150 лет спустя [Kindleberger 1984, р. 90].