И вот кульминация. В игру вовлечены абсолютно все. "Распространился слух, пока еще смутный и неопределенный, будто Саккар подготовляет новое увеличение капитала: вместо ста миллионов – сто пятьдесят. Это был момент необычайного возбуждения, роковой момент, когда процветание империи, колоссальные постройки, преобразившие город, бешеное обращение денег, неимоверные затраты на роскошь должны были неизбежно привести к горячке спекуляции. Каждый хотел получить свою долю и ставил на карту свое состояние, чтобы удесятерить его, а потом наслаждаться жизнью, как многие другие, разбогатевшие за одну ночь. Флаги, развевавшиеся в солнечном свете над Выставкой, иллюминация и музыка на Марсовом поле, толпы людей, прибывших сюда со всех концов света и наводнявших улицы, окончательно одурманили Париж мечтою о неисчерпаемых богатствах и о безраздельном господстве. В ясные вечера от громадного праздничного города, от столиков экзотических ресторанов, от этой колоссальной ярмарки, где наслаждение свободно продавалось под ночным небом, поднималась волна безумия, ненасытного и радостного безумия, которое охватывает великие столицы, когда им грозит уничтожение. И Саккар своим нюхом ловкого мошенника так ясно почуял этот общий порыв, эту всеобщую потребность швырять на ветер свои деньги, опустошать свои карманы и свое тело, что он удвоил суммы, предназначенные для рекламы, побуждая Жантру к самому оглушительному трезвону. Со времени открытия Выставки пресса ежедневно била во все колокола, прославляя Всемирный банк. Каждое утро приносило какую нибудь новую рекламу, способную взбудоражить весь мир: то рассказ о необыкновенном приключении дамы, забывшей сотню акций в фиакре; то отрывок из путешествия в Малую Азию, в котором сообщалось, что банк на Лондонской улице был предсказан еще Наполеоном; то большую передовицу, где политическая роль этой фирмы рассматривалась в связи с близким разрешением восточного вопроса, – не говоря уже о постоянных заметках в специальных газетах, которые были завербованы все, как одна, и действовали в полном единстве. Жантру придумал годичные контракты с мелкими финансовыми листками, предоставлявшими ему по одному столбцу в номере, причем он умел использовать эти столбцы с поразительной плодотворностью и изобретательностью; иной раз он даже нападал на Всемирный банк, чтобы потом с торжеством опровергнуть собственную выдумку. Пресловутая брошюра, которую он долго обдумывал, была теперь разослана по всему свету в миллионе экземпляров. Создано было и новое агентство, которое, рассылая провинциальным газетам финансовый бюллетень, стало полным хозяином рынка во всех крупных городах. Наконец "Надежда", благодаря его искусному руководству, с каждым днем приобретала все большее политическое значение.
И вот в этой раскаленной атмосфере, в этой среде, созревшей под могучим давлением рекламы для любых безумств, разнесся слух о вероятном увеличении основного капитала, о новом выпуске акций на пятьдесят миллионов, что совершенно взбудоражило даже самых благоразумных. В скромных квартирках и в аристократических особняках, в клетушке привратника и в салоне герцогини – у всех закружилась голова, увлечение перешло в слепую веру, героическую и воинствующую. Перечисляли великие деяния, уже совершенные Всемирным банком, первые ошеломляющие успехи, нежданные дивиденды, каких никогда не распределяло ни одно общество в начале своей деятельности. Вспоминали счастливую идею об организации Всеобщей компании объединенного пароходства, так быстро достигшей превосходных результатов, компании, чьи акции уже давали сто франков премии. Вспоминали серебряные рудники в Кармиле, которые приносили такие сказочные доходы, что один проповедник во время великого поста упомянул о них с кафедры Собора Парижской богоматери, сказав, что это дар Бога всему верующему христианству. Говорили также об обществе, основанном для разработки огромных залежей каменного угля; о другом обществе, собиравшемся заняться вырубкой обширных лесов Ливана; об основании в Константинополе Турецкого Национального банка несокрушимой прочности. Ни одного провала, все возрастающая удача, превращавшая в золото все, к чему прикасался банк, целый ряд процветающих предприятий – все это давало солидную базу для будущих операций и оправдывало быстрый рост капитала. Разгоряченным умам представлялось в будущем такое множество еще более значительных предприятий, что лишние пятьдесят миллионов казались совершенно необходимыми, и одно объявление о них возбудило всеобщее волнение. Слухам об этом на бирже и в салонах не было конца, но грандиозный проект предстоявшего вскоре открытия Компании восточных железных дорог выделялся из всех остальных и был постоянной темой разговоров; одни опровергали его, другие горячо поддерживали. Особенно восторженно относились к нему дамы, со страстью его пропагандировавшие. В тиши будуаров, на парадных обедах, среди жардиньерок, за чайными столиками, даже в глубине альковов – повсюду очаровательные создания ласково убеждали и поучали мужчин: "Как, у вас нет еще акций Всемирного банка? Да что с вами! Скорее покупайте их, если хотите, чтобы вас любили!" По их словам, это был новый крестовый поход, завоевание Азии, которого не смогли добиться крестоносцы Петра Пустынника и Людовика Святого и которое они, эти дамы, брали теперь на себя, потрясая своими маленькими золотыми кошельками. Все они делали вид, будто отлично осведомлены обо всем, и, щеголяя техническими терминами, говорили о главной линии Брусса – Бейрут, которая будет открыта раньше других и пройдет через Ангору и Алеппо. Затем будет проложена линия Смирна – Ангора, затем линия Трапезунд – Ангора через Арзрум и Сиваш, и наконец наступит очередь линии Дамаск – Бейрут. Тут они улыбались, бросали загадочные взгляды и шепотом говорили, что, может быть, в будущем – о, в далеком будущем – возникнет еще и другая линия: из Бейрута в Иерусалим через древние приморские города – Сайду, Сен-Жан д’Акр, Яффу, а потом – может быть, как знать? – из Иерусалима в Порт-Саид и в Александрию. Не говоря уже о том, что Багдад находится недалеко от Дамаска, и если железная дорога дойдет до тех мест, то Персия, Индия, Китай будут когда-нибудь принадлежать Западу. Казалось, по одному слову, вылетавшему из их хорошеньких губок, вновь открывались сверкающие сокровища калифов, словно в волшебной сказке из "Тысячи и одной ночи". Золотые украшения, невиданные драгоценности дождем сыпались в кассы на Лондонской улице, а фимиам Кармила, нежная и неясная дымка библейских легенд освящали эту грубую погоню за наживой. Ведь это будет новое завоевание Эдема, освобождение Святой земли, торжество религии в самой колыбели человечества!.. Тут дамы умолкали, не желая ничего больше говорить, и глаза их блестели, скрывая то, чего нельзя было поверить друг другу даже на ушко. Многие из них ничего не знали и только делали вид, что знают. Это была тайна, нечто такое, что могло никогда не осуществиться, а могло в один прекрасный день поразить всех как громом; Иерусалим, выкупленный у султана, отдадут папе, Сирия станет его королевством, папский бюджет будет опираться на католический банк – "Сокровищницу Гроба Господня", который оградит его от политических потрясений; словом, обновленный католицизм, не нуждаясь ни в каких уступках, обретет новую силу и будет властвовать над миром с вершины горы, где умер Христос".
Саккар использует все свои навыки убеждения, чтобы обработать сомневающихся, которые пришли к нему за советом. Ведь акции уже выросли колоссально, и некоторые начинаются задумываться над тем, чтобы зафиксировать прибыль.
К Саккару приходит одна разорившаяся графиня, муж которой умер, растранжирив все семейное состояние. Графиня тщательно скрывает свою нищету. У нее осталось небольшое поместье в провинции и заложенный и перезаложенный дом в Париже, который ей удается сохранить с большим трудом – почти все доходы от поместья уходят на выплату процентов. Графине приходится экономить на всем: отказаться от экипажа – когда старая кляча заболевает, новую лошадь купить уже не на что; не отдавать белье прачке, а заставлять собственную кухарку чинить его; самой штопать платье, шляпки не менять, а менять только цветы и ленты; сидеть на хлебе и воде. Героическими усилиями графине удается скопить 20 тыс. франков в качестве приданого дочери Алисе. Без приданого замуж не возьмут. Вначале графиня – человек осторожный и консервативный – вкладывает в акции Всемирного банка 10 тыс. франков – половину приданого. Но вдруг выясняется, что она вложила в акции уже всю сумму, да еще заняла деньги (70 тыс. франков) под поместье, которые тоже разместила в акциях. Наконец на поместье находится покупатель – на разницу между его стоимостью и кредитом можно купить еще акций. Но на сердце у графини нелегко, и она с дочерью приходит за советом к Саккару (Баффетт как-то сказал: "Никогда не спрашивайте у парихмахера, нужна ли вам стрижка").
И вот что происходит при встрече: "У нее дрожали руки. Наступила пауза. Она думала об этом сложном механизме, отнявшем у нее сначала все ее сбережения, потом взятые в долг семьдесят тысяч франков, а теперь угрожавшем отнять и самую ферму. Ее старинное почтение к наследственной земельной собственности – к пашням, лугам, лесам, ее отвращение к денежным спекуляциям – грязному делу, недостойному ее рода, проснулись в ней и наполнили тревогой в эту решительную минуту, грозившую все поглотить. Дочь безмолвно смотрела на нее своим горящим и чистым взглядом.
Саккар ободряюще улыбнулся.
– Черт возьми! Разумеется, для этого необходимо полное доверие к нам. Но цифры говорят сами за себя. Вникните в них, и всякое колебание станет для вас невозможным… Допустим, что вы произведете эту операцию (продадите имение и вложите деньги в акции. – Е.Ч.), – тогда вы получите шестьсот акций, которые, будучи покрыты, обойдутся вам в двести пятьдесят тысяч франков. А сегодня, по среднему курсу, они уже достигли тысячи трехсот франков, что дает вам общую сумму в семьсот восемьдесят тысяч франков… Стало быть, вы уже утроили ваш капитал. И так пойдет дальше. Вот увидите, какое повышение начнется после выпуска новых акций! Обещаю вам, что до конца этого года у вас будет миллион.
– О, мама! – невольно, точно вздох, вырвалось у Алисы.
Миллион! Особняк на улице Сен-Лазар избавится от залога, смоет с себя грязь нищеты! Дом будет снова поставлен на широкую ногу, они забудут об этом кошмаре – кошмаре людей, имеющих собственную карету и не имеющих куска хлеба! Дочь получит порядочное приданое и выйдет замуж, у нее, наконец, будет семья, будут дети – радость, которой не лишена последняя нищенка! Сыну, на которого убийственно действует римский климат, будет оказана поддержка, он займет подобающее ему место в обществе и сможет, наконец, послужить великой цели, для которой до сих пор сделал так мало! Мать восстановит свое прежнее высокое положение в свете, сможет платить жалованье своему кучеру и не будет дрожать над каждым лишним блюдом к званому обеду по вторникам, а потом поститься целую неделю! Этот миллион окружало сияние, он был спасением, мечтой.
Не желая взять на себя ответственность, графиня, уже наполовину покоренная, обратилась к дочери:
– Ну, как ты думаешь?
Но Алиса ничего не ответила и медленно опустила ресницы, скрывая блеск глаз.
– Ах да, – промолвила графиня, в свою очередь улыбаясь, – я и забыла, что ты предоставила мне неограниченные полномочия… Но я знаю, как ты мужественна, знаю, что ты веришь в успех…
И она добавила, обращаясь к Саккару:
– Ах, сударь, о вас говорят так много лестного… Куда ни пойдешь, повсюду слышишь такие прекрасные, такие трогательные вещи. И не только княгиня Орвьедо – все мои приятельницы в восторге от вашего предприятия. Многие завидуют тому, что я одна из первых ваших акционерок, и если послушать их, так надо продать все до нитки и накупить ваших акций… Я-то считаю, что они помешались, – мягко пошутила она, – ну, право же, чуточку помешались. Должно быть, я уже слишком стара, чтобы так увлекаться. Но вот моя дочь – одна из ваших поклонниц. Она верит в вашу миссию и пропагандирует ее во всех салонах, где мы бываем.
Польщенный, Саккар взглянул на Алису: она была в эту минуту так оживлена, излучала такую веру, что, несмотря на желтый цвет лица и тонкую, уже увядшую шею, показалась ему почти хорошенькой, положительно хорошенькой. И при мысли о том, что он составил счастье этого бедного создания, которому уже одной надежды на замужество достаточно было, чтобы похорошеть, он почувствовал себя великодушным и добрым.
– О, – прошептала она едва слышным и словно доносившимся издалека голосом, – это завоевание Востока так прекрасно… Да, это новая эра, торжество креста.
Это была тайна, об этом нельзя было говорить, и голос ее сделался еще тише, перешел в восторженный, едва слышный вздох. Но Саккар остановил ее ласковым жестом: он не допускал, чтобы кто-нибудь упоминал в его присутствии об этом великом деле, об этой высокой и тайной цели. Его жест означал, что нужно по-прежнему стремиться к ней, но никогда не произносить ни слова. Кадильницы курились перед алтарем в руках немногих посвященных.
После растроганного молчания графиня наконец встала.
– Хорошо, сударь, вы меня убедили, я напишу моему нотариусу, что принимаю предложение относительно Обле… Да простит мне Бог, если я поступаю дурно!
Саккар, стоя, сказал взволнованным и торжественным тоном:
– Уверяю вас, сударыня, что сам Бог внушил вам эту мысль".
А вот разговор с более мелким акционером – неким Дежуа, который служил рассыльным, а теперь был без работы. Он вложил свои деньги в акции Всемирного банка с той же целью – сколотить приданое для своей дочери Натали, которую любимый ею переплетчик замуж без этого не берет. И вот акции выросли настолько, что приданое собрано – можно продавать. Но хочется большего. Вдруг акции вырастут еще? Нужно спросить совета у Саккара – он-то знает. Саккар говорит с ним совсем другим тоном:
"– Ну что ж, милейший! Берите новые акции, которые вам полагаются, продайте последнюю рубаху, но берите их – вот совет, который я даю всем нашим друзьям.
– Ну нет, сударь, этот кусочек слишком жирен, мы с дочерью не залетаем так высоко… Когда все это началось, я взял восемь акций на те четыре тысячи франков, что нам оставила моя бедная жена, и кроме этих восьми у меня ничего нет, потому что при следующих выпусках, когда капитал дважды увеличивался, у нас не было денег, чтобы купить новые акции, приходившиеся на нашу долю. Нет, нет, речь идет не об этом, нельзя быть таким жадным. Я только хотел спросить у вас, сударь… надеюсь, вы не обидитесь на меня за это… спросить, не следует ли мне продать?
– Как так продать?
Тут Дежуа со множеством беспокойных и почтительных оговорок изложил свое дело.
При курсе в тысячу триста франков его восемь акций стоили десять тысяч четыреста франков. Следовательно, он мог свободно дать Натали шесть тысяч приданого, которых требовал переплетчик. Но видя непрерывное повышение акций, он вошел во вкус; у него появилась мысль, сначала неопределенная, а потом неотступная – взять и свою долю, нажить небольшую ренту в шестьсот франков, которая позволила бы ему уйти на покой. Однако капитал в двенадцать тысяч франков вместе с шестью тысячами франков дочери составит громадную сумму в восемнадцать тысяч франков, и он не смеет надеяться когда-либо достигнуть такой цифры, так как для этого курс должен дойти до двух тысяч трехсот франков.
– Понимаете, сударь, если акции больше не поднимутся, так лучше мне продать, потому что счастье Натали прежде всего, не так ли?.. А если они поднимутся, у меня сердце разорвется от того, что я продал…
– Вот что, милейший, – вспылил Саккар, – вы просто глупы! Неужели вы думаете, что мы остановимся на тысяче трехстах? Разве я, я сам, продаю?.. Вы получите свои восемнадцать тысяч, ручаюсь за это".
Саккар задумывает еще одно увеличение капитала. Ему срочно понадобились 25 млн франков под новые проекты. Сначала он хочет установить цену на уровне 850 франков, потом на уровне 1100, потому что акционеры "так же охотно дадут тысячу сто франков, как и восемьсот пятьдесят… Они дадут сколько угодно, да еще будут спорить, кому из них дать больше!.. Они совсем помешались и готовы разнести банк, лишь бы отдать нам свои деньги".
А дальше воображение Саккара развивается примерно по тому же сценарию, как и у старухи из "Сказки о рыбаке и рыбке":
"– Да нет… Я не стану просить у них тысячу сто франков, ни в коем случае! Это было бы слишком глупо и слишком просто… в этих кредитных операциях нужно всегда действовать на воображение. Гениальность идеи именно в том и состоит, чтобы вынуть у людей из карманов деньги, которых там еще нет. Им сейчас же начинает казаться, что они ничего не дают, что, напротив, это им делают подарок. А главное, вы не представляете себе, какое колоссальное впечатление произведет этот предварительный баланс, когда он появится во всех газетах, эти тридцать шесть миллионов прибыли, объявленные заранее, во весь голос!.. Биржа придет в неистовство, мы перейдем за две тысячи и будем поднимать все выше, выше, без конца!
Он жестикулировал, он вскочил на ноги и, казалось, даже стал выше ростом; с рукой, поднятой к небу, он и в самом деле был велик, этот поэт денег, которого не могли образумить крахи и банкротства. Таков был его врожденный метод вести дела, инстинкт всего его существа – подхлестывать обстоятельства, гнать их бешеным, лихорадочным галопом. Он силой взял успех, разжег вожделения толпы этим молниеносным маршем Всемирного банка, три выпуска за три года, капитал, подскакивавший от двадцати пяти до пятидесяти, до ста, до ста пятидесяти миллионов, в прогрессии, предвещавшей, казалось, сказочное богатство. И дивиденды тоже шли скачками: в первый год ничего, потом десять франков, потом тридцать три франка, а потом тридцать шесть миллионов, полное обеспечение всех акций. И все это при искусственном перегревании всей машины, при фиктивной подписке, при наличии акций, которые общество оставляло за собой, желая убедить толпу в том, что подписка производилась на весь капитал; при давлении, оказываемом спекуляцией на биржу, где каждое увеличение капитала вызывало новое повышение...