Сохранились и данные о росте цен за единицу веса (они пересчитаны на фунт). Один из самых дешевых сортов, Gheele Groonen, фунт которого стоил 20 гульденов в сентябре-октябре 1636 года, к концу января стоил 1200; сорт Switsers с сентября 1636 года, когда он стоил 60 гульденов, к 3 февраля 1637 года подорожал до 1500, при этом самый большой рост цен пришелся на январь-февраль этого же года (15 января этот сорт стоил еще 120 гульденов). В среднем цены с ноября 1636 года по февраль 1637-го выросли примерно в 20 раз.
Попробуем разобраться, как дороги были тюльпаны в 1637 году. Один вариант понять уровень цен на клубни – это сравнить их с примерными ценами тех лет на другие товары. Так, средний годовой доход ремесленника в Голландии составлял 200–400 гульденов. Маленький домик (таунхаус) стоил около 300 гульденов, а натюрморт известного художника с изображением цветов можно было купить за 1000 гульденов. Позволить себе купить Semper Augustus могли всего несколько десятков людей во всей Голландии. На те деньги, что он стоил, простая семья могла снимать жилье, покупать себе еду и одежду в течение половины жизни. Примерно за такую же сумму можно было купить прекрасный особняк с садиком в центре Амстердама, на канале, что и тогда было модно. Один из памфлетистов того времени подсчитал, что за 2500 гульденов можно было купить 27 тонн пшеницы, 50 тонн ржи, 4 тонны говядины, 8 откормленных свиней, 12 откормленных овец, 2 огромные бочки вина, 4000 литров пива, 2 тонны масла, 3 тонны сыра, кровать с постельным бельем, шкаф, полный одежды, и серебряный бочонок.
Гарбер предлагает другой подход к оценке стоимости клубня. Он перевел цену Semper Augustus в сегодняшнюю через золотой эквивалент. Получается, что если исходить из цены золота в 950 долларов за унцию (фактическая цена золота на момент сдачи книги в печать), то 10 000 гульденов – это около 190 тыс. долларов в сегодняшнем денежном выражении.
Однако, как мы видим, Semper Augustus стоил бешеных денег еще до начала активной торговли. Действительно, почти все источники говорят о том, что редкие сорта тюльпанов стоили дорого задолго до начала тюльпаномании. Согласно одному из них, в 1608 году за один клубень редкого сорта отдали мельницу, а за другой редкий клубень – пивоварню. В 1633-м за три редких луковицы якобы предложили целый дом. Достоверность этих фактов уже невозможно проверить, но большинство исследователей не считают их вымыслом.
Как стало ясно задним числом (а именно так и становятся очевидными многие вещи), большинство сделок в принципе не могло быть закрыто: продавцы сбывали клубни, которых у них не было или которых вообще еще не существовало в природе, а приобретали их покупатели, которые не могли заплатить. Может быть, кто-то помнит, что на заре перестройки существовал анекдот, описывающий типичную перестроечную сделку. Встретились двое, один сказал, что у него есть вагон апельсинов, а второй – что у него наготове чемодан денег, чтобы этот вагон купить. Встретились и разбежались – один побежал искать апельсины, а другой – деньги. Примерно по такому же принципу шла торговля клубнями тюльпанов и в конце 1636 года. Один гражданин, раздумывавший, не начать ли ему спекуляцию, получил такой совет: "Ты не платишь до лета, а к лету ты перепродашь" [Chancellor 2000, р. 19].
Как показал исторический опыт, практически в каждом эпизоде надувания пузыря свою роль сыграли и условия платежа: чем ниже задаток, тем выше могут расти цены, так как этот рост не ограничен физическим наличием денег у покупателя. Поскольку в случае покупки тюльпанов задаток вовсе не требовался, позиции, которые на себя принимали покупатели, практически ничем не ограничивались.
Гарбер предлагает и еще одно объяснение резкому росту цен. Он полагает, что цены на клубни нельзя считать ценами в классическом смысле. По его мнению, это были скорее цены исполнения опционов. Если вы ожидаете, что цена будет достаточно низкой, скажем, в диапазоне 50 долларов, но она волатильная (то есть сильно колеблется. – Е.Ч.) и может подскочить до 120 долларов, то вы вполне можете за 5 долларов купить фьючерсный контракт на покупку этого актива за 100 долларов в будущем, если только вы уверены, что сможете "открутиться" от большого убытка – то есть отказаться покупать товар, если цена не вырастет. В этом смысле 100 долларов – это не цена луковицы тюльпана, а цена исполнения опциона. А "открутиться" от убытка тогда было можно. Как уже было сказано, существовавшее законодательство это позволяло, и Гарбер уверяет, что торговцы прекрасно знали, что они ничем не рискуют. Последующие события это подтвердили.
Важно и то, что стоимость опциона была нулевой, так как предоплата не требовалась. Покупатель вносил лишь небольшую комиссию продавцу. Она составляла примерно 1/40 стоимости сделки, но не свыше 3/40 гульдена, и называлась "винными деньгами". Поскольку одно лицо было то покупателем, то продавцом, расход и приход уравновешивались [Garber 2001, р. 44]. По моему мнению, в силу данной специфики торговли тюльпанами предложение денег в экономике в целом, о котором говорилось выше, играет в эпизоде тюльпаномании второстепенную роль.
Первый "звоночек" краха, наверное, прозвенел еще в декабре 1636 года. Некий аптекарь и цветовод по имени Генрикус из города Гронингена продал тюльпанов на несколько тысяч гульденов с условием, что если цены до лета 1637 года упадут, то покупатель сможет отказаться от сделки, уплатив 10% от покупной цены.
После 3 февраля 1637 года началось обвальное падение цен на тюльпаны. В Гаарлеме – центре торговли–в этот день прошел слух, что покупателей на рынке больше нет. Слух этот вполне соответствовал действительности, и цены покатились вниз, точнее остановились все сделки – тюльпаны не продавались ни за какие деньги. Сделки продолжали заключаться, как, собственно, это происходило и до 1638 года, лишь среди узкого круга знатоков и нескольких богатых цветоводов, которые не зависели от выращивания тюльпанов материально. В итоге цены на эти цветы упали примерно так же стремительно, как и выросли. То, что стоило 5000 гульденов, стало стоить 50. В мае корзинка луковиц, которая стоила бы в январе 600 или 1000 монет, стала стоить 6 гульденов, ассорти клубней на сумму 400 гульденов в январских ценах было продано за 22 гульдена. В среднем новые цены составляли 5% от пиковых, а в некоторых случаях – всего 1 или 2%.
Чтобы описать пузырь, нужно предложить по крайней мере два объяснения – роста (выше я привела возможные идеи) и внезапного краха. В данном примере крах рынка тюльпанов можно объяснить сравнительно просто: для поддержания финансовой пирамиды (а это была классическая пирамида) нужен постоянный приток новых игроков и новых денег; как только этот источник иссякает, пирамида рушится. В январе 1637 года даже самые дешевые сорта тюльпанов стали так дороги, что новые игроки на рынок уже прийти не могли, так как их капитала не хватило бы для покупки даже одной луковицы.
Характерно, что крах тюльпаномании практически никак не отразился на торговле эксклюзивными цветами. Знатоки продолжали платить высокую цену за уникальные клубни.
Интересно (и поучительно, в частности для нынешних политиков), как же в итоге разрешилась эта ситуация. 23 февраля 1637 года в Амстердаме состоялся съезд торговцев тюльпанами, которые в основном были представлены бургомистрами (мэрами) городов. Собравшиеся искали пути выхода из кризиса. Те, кто выращивал тюльпаны, доказывали, естественно, что никакой мании не было, так как они были заинтересованы в том, чтобы покупатели рассчитались сполна. Однако большинством голосов была принята резолюция, согласно которой действительными объявлялись только сделки, заключенные до 30 ноября 1636 года, то есть до последнего резкого рывка цен. Более поздние могли быть аннулированы при условии уплаты 10% цены. Это решение было разумным. С одной стороны, оно давало возможность рассчитаться по своим долгам даже самым бедным; с другой – позволяло цветоводам покрыть все свои издержки по выращиванию клубней последнего урожая и оставляло их примерно в том же финансовом положении, в каком они пребывали до начала мании.
Принятая на съезде торговцев тюльпанами резолюция не была утверждена властями. Вначале, в апреле 1637 года, они предложили такое свое решение: продавец имеет право продать невыкупленные луковицы по рыночной цене, а несостоявшийся покупатель должен доплатить разницу между рыночной ценой и ценой "развязывания" контракта, которая будет установлена властями в будущем. Но это было невыполнимо – как по экономическим, так и по юридическим причинам. Голландские суды отказались бы рассматривать такие дела, так как считали фьючерсные сделки (а таковыми были все сделки с тюльпанами) чем-то наподобие игры в казино (сделками "пари"), а по закону такого рода долги долгами не являлись. Эта идея оказалась провальной. В итоге парламент Голландии и специальная государственная комиссия поддержали идею, предложенную съездом бургомистров, но лишь частично. Парламент согласился, что все фьючерсные контракты, подписанные после 30 ноября 1636 года и до открытия рынка в начале весны, должны интерпретироваться как опционы. Покупатели фьючерсов освобождались от обязательства покупать тюльпаны при условии компенсации продавцу всего 3,5% от суммы сделки. Вокруг этой цифры споры продолжались еще год. Решение было принято лишь в мае 1638-го. Дольше всего – до конца года – процесс развязывания сделок затянулся в Гаарлеме. Некоторые покупатели не платили и этих процентов. Они могли предложить и 1% – продавцы вынуждены были соглашаться.
Что касается общеэкономической ситуации в стране, то крах рынка тюльпанов никак не нее не повлиял, поскольку был явлением изолированным. Кроме того, под разведение тюльпанов использовался не очень большой процент сельхозплощадей. Связано это и с тем, что мания возникла после того, как тюльпаны были уже в земле (их сажают в сентябре), поэтому площади могли быть перераспределены в пользу тюльпанов только на следующий год, а к тому времени пузырь уже лопнул [Garber 1989, р. 555].
Гарбер провел исследование цен на тюльпаны в Голландии в период мании. Он сравнил цены на эти цветы, существовавшие в то время, с устоявшимися на рынке через 100 лет. Его выводы таковы: даже если за точку отсчета взять январь 1637 года – самое начало фазы безумия, когда цены еще не достигли своего пика, и рассчитать их падение с этого уровня, то получится, что через 100 лет цены составляли 0,5, 0,1 и даже 0,005% для разных сортов [Там же, р. 551–552]. Вместе с тем цены на самые редкие сорта тюльпанов практически не изменились [Там же, р. 553]. Редкие сорта продаются относительно дорого до сих пор. Так, в 1987 году (статья Гарбера вышла в 1989-м) была зафиксирована цена на новые эксклюзивные сорта на уровне 2400 долларов за 1 кг клубней, а небольшое количество луковиц одного из самых редких сортов лилии ушло за 480 тыс. долларов [Там же, р. 555].
Тюльпаномания является самой масштабной и наиболее известной из всех цветочных маний, но она не единственная. В 1838 году во Франции разразилась нарциссомания, и не в смысле самолюбования мужчин своим отражением в зеркале. Нарцисс, как и тюльпан, был сравнительно новым цветком в Европе, его завезли из Мексики в 1790 году. На пике "нарциссовой лихорадки" бежевый нарцисс стоил 70 тыс. франков и один цветок можно было поменять на бриллиант. В 1912 году короткий бум на гладиолусы случился в Голландии. В 1985 году нечто подобное произошло в Китае с лилией сорта "красный паук". Родом из Африки, этот цветок был завезен в Китай в 1930 году. Культивировалась эта лилия исключительно в одном городе (Чань Чунге), где цветок имелся примерно у половины семей. Мания разразилась почти сразу же, как только в Китае начались экономические реформы. В 1985 году стоимость "красного паука" достигала 200 тыс. юаней, или 50 тыс. долларов, и в сопоставимых ценах это превышало цену голландского тюльпана Semper Augustus на пике его стоимости в 1637 году. Цены на лилию упали очень резко, как только одна китайская газета опубликовала статью о тюльпаномании в Голландии XVII века.
Давайте подведем итог. Была ли на самом деле тюльпаномания и если была, то каковы ее рациональные предпосылки? Самым активным сторонником той гипотезы, что цены на клубни тюльпанов в XVII веке были вполне адекватными, среди современных ученых считается Гарбер: ну собирались в тавернах люди, напуганные чумой, хорошенько выпивали, а во время пьянки затевали глупую игру, заведомо зная, что у нее не будет негативных последствий [Garber 2001, р. 81]. Как выразился бы мой папа: если играть в преферанс не на деньги, можно блефовать сколько угодно.
Но некоторые обвиняют Гарбера в необъективности. Так, Едвард Чанселлор (Edward Chancellor), автор книги "Пусть дьяволу достанется последнее: история финансовой спекуляции" ("Devil Take the Hindmost: a History of Financial Speculation"), полагает, что статья Гарбера о тюльпаномании, вышедшая вскоре после краха 1987 года, была нацелена на то, чтобы доказать бессмысленность введения регулирования фьючерсной торговли, которое тогда активно обсуждалось [Chancellor 2000, р. 24]. Я внимательно читала основные работы Гарбера, посвященные тюльпаномании и другим ранним пузырям, – и статьи, и книгу, вышедшую в 2001 году. Тенденциозности я там не заметила. Более того, нет у него и утверждений, что пузыря не было. Похоже, что работает "испорченный телефон" или же мы видим новый поворот: если раньше в финансовой теории безраздельно господствовала гипотеза об эффективности рынка, то сейчас, наоборот, вырисовывается тенденция всюду видеть иррационализм и мании.
Гарбер пишет о том, что мания, несомненно, имела место, но она ограничена коротким промежутком времени и распространялась только на дешевые сорта, а ценные стоили баснословно дорого как до, так и после явления, названного тюльпаноманией. Это полностью совпадает с моим пониманием эпизода. Предпосылки для мании существовали: экономическое процветание, рост денежной массы, новый объект спекуляции, стоимость которого к тому же невозможно разумно оценить (так как срезанными цветами не торговали и модель дисконтированных денежных потоков построить нельзя), изменение менталитета в сторону "может быть, последний день живем на этом свете" из-за чумы; и самое важное: надежды участников рынка на опционный характер сделок при практически нулевой стоимости опциона, то есть незначительный риск потерь. Действительно, некоторые исследователи считают, что контрактные цены взлетели именно в ноябре-январе, так как еще в конце октября (то есть до мании, а не после!) на рынок просочились слухи о том, что бургомистры собираются трактовать контрактные цены как цены исполнения опционов, выражаясь современным языком [Chancellor 2000, р. 7].
Но этого недостаточно, чтобы полностью объяснить данный феномен. Проблема с "объяснением", предложенным выше, одна: оно сделано задним числом, и если пойти обратным путем – проанализировать все эпизоды, в которых сложились аналогичные предпосылки, то мы увидим, что обычно при таких обстоятельствах мании не возникают. То есть предпосылки эти не являются достаточными. Таким образом, резкий рост цен в пиковые месяцы (ноябрь-январь) трудно оправдать исключительно с позиций экономической науки, да еще и предполагая рационализм спекулянтов. Здесь могут оказаться правыми бихевиористы. Хотя если предположение о том, что участники рынка знали о предлагаемой трактовке фьючерсных контрактов как опционов, верно, то они были еще как рациональны, и тогда тюльпаномания окажется еще и примером рационального поведения толпы!
Мое понимание тюльпаномании состоит в том, что, напротив, взрывной, не оправданный никакими изменениями в реальном мире рост цен как раз и является признаком иррационального пузыря. В более длинных эпизодах, когда пузырь надувался несколько лет, такой резкий рост цен после длинного повышательного тренда ("последний рывок") может оказаться признаком надвигающегося краха. Тенденция резкого роста цен именно в последние месяцы перед коллапсом прослеживается и в интернет-пузыре, и в японском, и в кувейтском эпизодах (я о них буду рассказывать), а также во всех ранних пузырях – "Компании Южных морей" и "Системе "Миссисипи"". То же самое случилось на рынке недвижимости в Москве в 2007–2008 годах. К осени 2008 года рыночные цены "стояли" уже год, казалось, что движение вверх выдохлось, и вдруг – резкий рывок на 60% с ноября по август. А после – сами знаете что.