С другой стороны, руководители ЦБ стали менее охотно делиться информацией с МВФ. В Гонконге Маркес-Руарте обратил внимание Алексашенко на то, что информация от ЦБ поступает с запозданием и в недостаточно полном объеме. Об этом же пытался говорить и я еще несколькими неделями раньше, поскольку качество поступавших сведений уже тогда не соответствовало стандартам МВФ. Алексашенко несколько наивно отвечал в том смысле, что надзор теперь осуществлялся поквартально и потому потребность в ежемесячных справках якобы отпала. Но Маркес-Руарте твердо дал ему понять, что он заблуждается и что впредь квартальные обзоры не будут считаться завершенными до тех пор, пока ЦБ не решит этот вопрос. Скорого решения, тем не менее, не последовало [134] .
Тем временем на фоне возросшей волатильности российских финансовых рынков и все большей неясности с бюджетом на 1998 год и в Москве, и внутри МВФ развернулась оживленная дискуссия по поводу текущей фискальной ситуации в России.
В Москве ее рассматривали следующим образом. В конце сентября 1997 года глава Института экономики переходного периода Егор Гайдар объяснял упорное сокращение поступлений в бюджет не в последнюю очередь тем, что у нефтяной, газовой, металлургической промышленности и некоторых других секторов имелось все больше возможностей для так называемого "налогового планирования". Пользуясь имевшимися в и без того противоречивом налоговом законодательстве многочисленными лазейками, они осуществляли свои расчеты и получали окончательные прибыли через офшорные фирмы. Гайдар считал, что любые попытки противодействовать этому напрямую через аудит компаний трудно осуществимы и вряд ли дадут ощутимый результат. Предпочтительнее, с его точки зрения, было применение правовых мер принуждения, за которые также уже давно выступал первый заместитель министра финансов Сергей Игнатьев. Нефтяным компаниям, например, можно было перекрывать доступ к государственным экспортным нефтепроводам вплоть до возмещения всех их задолженностей. По оценке Гайдара, после некоторого увеличения поступлений в бюджет в мае и в июне налоговики преждевременно успокоились, поскольку недостаточно решительные меры по ликвидации задолженностей и сохраняющаяся возможность использовать зачеты никак не способствовали увеличению сборов.
Во время встречи в конце сентября Вьюгин высказал мнение, что прибегать к каким-то чрезвычайным мерам для увеличения поступлений бессмысленно. С его точки зрения, недобор объяснялся в первую очередь причинами, коренящимися в существующей административной системе, и потому авральные мероприятия в лучшем случае могли дать только временный результат. Он считал, что сосредоточиться надо на устранении условий, благоприятствующих неплатежам (задолженность самого бюджета и зачеты), и на реформе аппарата Госналогслужбы. Особое внимание при этом следовало обратить на воспитание в ГНС нового отношения к делу и тем самым помочь новому руководству добиться того, чтобы налоговики в первую очередь заботились не о проверке отчетности, а о сборе налогов.
Относительно конкуренции между налоговыми ведомствами Вьюгин отметил, что действительно ГНС напрямую подчинялась Чубайсу, а налоговая полиция и таможня – Куликову, но на практике все они подчинялись в конечном итоге одному Чубайсу и согласовывали все свои действия с Минфином. Черномырдин, по словам Вьюгина, незадолго до того дал строгое указание обеспечить согласованность действий ГНС и налоговой полиции. Что касается ГТК, то, с точки зрения Вьюгина, проблема была не столько в недостатке согласованности действий, сколько в коррумпированности таможенников.
Тревожно прозвучало мнение Вьюгина о том, почему Чубайс не имеет возможности более решительно добиваться увеличения поступлений в бюджет. Вьюгин сказал, что правительство имеет "коалиционный" состав и что некоторые группы в нем явно против усилий Чубайса.
Было похоже, что в ответ на слишком сильное давление на должников со стороны Чубайса его противники могли через подконтрольные СМИ обнародовать некий компромат и таким образом скомпрометировать весь процесс реформ. По мнению Вьюгина, ситуация была крайне опасная и практически безвыходная. Чтобы суметь все-таки найти политическое решение, Чубайсу следовало с большой осторожностью выбирать подходящий момент для решительных мер в сфере сбора налогов. Вьюгин отметил, что в этой ситуации МВФ мало чем мог помочь, так что фонду оставалось только продолжать настаивать на проведении согласованной политики.
Через пару недель эту оценку Вьюгина поддержал Сергей Васильев. Его мнение сводилось к тому, что Чубайса все больше теснили люди из окружения президента (похоже, имелся в виду Лившиц) и некоторые влиятельные банкиры. Они признавали, что Чубайс умеет решать проблемы, но при этом считали, что решение основных макроэкономических проблем (инфляция, валютные резервы, экономический рост) уже отошло на второй план. К тому же, с точки зрения этих людей, Чубайс стал политически сильно уязвим, и потому Ельцину желательно от него избавиться – чем раньше, тем лучше. На первый взгляд казалось, что те, кто настраивал Ельцина против Чубайса, на самом деле пытались сорвать проведение его политики. Но, с учетом особенностей тогдашней политической борьбы, речь скорее все-таки шла о попытке убрать чересчур сильного конкурента.
Вряд ли поэтому было просто совпадением то, что произошло в октябре. На рынках тогда начала ощущаться нервозность, поскольку инвесторы с растущей тревогой отмечали признаки распространения азиатского кризиса. Телеведущий Сергей Доренко в одном из выпусков программы "Время" обвинил людей Чубайса в том, что они пытаются дестабилизировать валютный рынок тем, что "сливают" одному из ведущих западных телеграфных агентств информацию о якобы планируемой отставке Чубайса. Телеканал, по которому шла передача – ОРТ, в то время контролировался заклятым врагом Чубайса Березовским.
Как и многие другие российские чиновники, имевшие дело с МВФ и прочими иностранными представителями, Васильев имел привычку преподносить соперничество между отдельными политиками в сильно преувеличенном виде и выдавать его за почти неприкрытые попытки изменить политический курс страны. Расчет при этом, видимо, был на то, что, выступив в защиту оказавшейся под угрозой политической линии, МВФ помог бы заодно снять давление и с людей, эту линию отстаивавших. Именно поэтому Васильев настаивал на том, что до сих пор решены были только относительно несложные проблемы (например, установление контроля за денежной базой), в то время как действительно трудные фискальные задачи и связанные с ними структурные преобразования, затрагивавшие интересы влиятельных групп, наталкивались на упорное сопротивление. В результате этих бесед сложилось впечатление, что Васильев стремился привлечь МВФ на свою сторону и хотел, чтобы фонд попытался убедить Ельцина в незаменимости Чубайса. Но МВФ пытался, насколько это было возможно в крайне напряженной политической атмосфере, царившей внутри МКАД, строго различать, где речь шла о политике, а где – о политиках.
Судя по настойчивости, с которой крупные российские деятели пытались выдать свои внутренние распри за борьбу добра и зла в политике, они, видимо, считали, что МВФ способен как-то повлиять на ситуацию. Если так, то они явно заблуждались: МВФ не имел ни желания, ни возможности вмешиваться в подобные политические споры. Хотя, скорее всего, они просто рассчитывали повлиять на МВФ – чтобы он не так жестко реагировал в тех случаях, когда власти в силу обстоятельств были не в состоянии проводить согласованную с фондом политику.
На встрече с технической миссией МВФ 6 октября Кудрин подчеркнул, что необходимо наконец решить проблему с зачетами, поскольку иначе в 1998 году наверняка повторится ситуация предыдущих лет. Задолженности по налогам будут по-прежнему повсеместно списывать в счет погашения задолженности бюджета, и никакого эффективного контроля за исполнением бюджета опять не получится. Мы согласились с ним и предположили, что лучше всего как можно скорее завершить те зачеты, которые уже давно оговаривались сторонами, и одновременно объявить окончательную дату, после которой эта практика будет полностью прекращена. Чтобы эти меры восприняли всерьез, необходимо было срочно вводить действенный контроль за расходами и расписать бюджет на следующий год таким образом, чтобы как можно меньше платежей приходилось на первые месяцы, которые обещали стать самыми трудными с точки зрения доходов.
Кудрин согласился и подчеркнул, что в Минфине придерживались того же мнения (в первую очередь Игнатьев и сам Чубайс). Но зато эту точку зрения не все разделяли в Кремле (Кудрин упомянул в этой связи Лившица, который к тому моменту уже вернулся в президентскую администрацию). Там некоторые продолжали считать, что в любом случае взаимозачеты – лишь неизбежное зло. Проект президентского указа, запрещавшего их с 1 января 1998 года, был готов, но так и лежал неподписанный, поскольку окончательное решение так и не было принято. Кудрин думал, что мнение МВФ могло бы помочь поставить точку в этом вопросе.
8 октября состоялась встреча с Лившицем. Он также высказал озабоченность в связи с налоговыми зачетами, которые, с его точки зрения, создавали простор для коррупции. Поскольку их связывали с его именем, он был только рад их предстоящей отмене. Но в то же время, как и указывал Кудрин, Лившиц не возражал против использования "обратных" денежных зачетов, которым он все равно не видел альтернативы [135] .
Рынок начинает лихорадить
28 октября 1997 года вошло в российскую историю как "черный вторник". Вслед за спадом в Нью-Йорке и в Гонконге упал на 20% и российский фондовый рынок. И трейдеры, и ЦБ РФ подчеркивали, что причиной тому не были какие-то сугубо российские факторы. ЦБ воздержался от интервенции на валютной бирже, но закупил ГКО примерно на 1 трлн неденоминированных рублей (Алексашенко был на конференции "Московских новостей" в Берлине, но после телефонного разговора с Потемкиным вынужден был срочно вернуться в Москву). Предотвратить рост доходности, тем не менее, не удалось, и по сравнению с предыдущим днем (19%) она увеличилась в среднем на 6 процентных пунктов. А на следующий день российский рынок скорректировался, и доходность ГКО опустилась опять до 20%.
Участники рынка высказывали все больше сомнений относительно перспектив в России, и, чтобы лучше оценить критичность ситуации, был запланирован приезд Фишера в Москву. Фишер хотел сам разобраться, как лучше всего восстановить исполнение программы в полном объеме, и затем решить, как обозначить Всемирному банку перспективы в плане продолжения кредитования с его стороны [136] . Изначально предполагалось, что Фишер прилетит в Москву сразу после отъезда миссии 1 ноября, но в самый последний момент из-за кризиса в Корее он был вынужден отложить поездку (Камдессю находился в Сеуле, а кто-то из них двоих в кризисной ситуации должен был присутствовать в Вашингтоне обязательно).
В Москве тем временем от былого беспечного настроения не осталось и следа. 5 ноября позвонил обеспокоенный Алексашенко и сказал, что за прошедшую неделю ЦБ потратил из своего резерва на интервенции 1,5 млрд долларов. Он сказал, что, судя по его контактам с иностранными банками и управляющими фондов, отток капиталов нерезидентов будет продолжаться, и в первую очередь это касалось бразильских и корейских инвесторов [137] . По некоторым оценкам, чистый отток капиталов нерезидентов мог к концу декабря достигнуть 4 – 6 млрд долларов.
Мы обсудили шаги, которые можно было бы предпринять. В частности, если бы сильное давление сохранилось, следовало, видимо, обеспечить управляемое, но в то же время ускоренное удешевление рубля. Алексашенко, однако, был убежден, что быстрое удешевление даст обратный эффект, поскольку российские инвесторы воспримут его как признак слабости рубля и в результате проблема оттока капитала только усугубится. Я посоветовал ему ужесточить контроль за наличностью и поднять ставки ЦБ как минимум пропорционально рыночным.
В те дни уже было видно, насколько все-таки Чубайс поспешил, предложив в Гонконге иностранным инвесторам Россию в качестве "тихой гавани" для их капиталов.
Политические страсти разгораются
Казалось, что пришел в действие закон Мерфи: если положение может стать еще хуже – так и будет. При том, что на рынках сказывались последствия азиатского кризиса, а доверие к правительству было и без того очень хрупким, только политического кризиса нам тогда и не хватало.
Тем не менее именно полномасштабный политический кризис и случился. Проиграв летом на приватизационных торгах по "Связьинвесту", разъяренный Березовский не переставал интриговать, и теперь все наконец выплеснулось наружу. Те события подробно описала в своей книге Кристина Фрилэнд [138] . Чубайс и Немцов считали, что продажа крупного пакета акций государственного телекоммуникационного гиганта по рыночной цене стала первым справедливым аукционом в истории российской приватизации и положила конец начавшимся в 1995 году печально знаменитым залоговым аукционам. Но у проигравших торги была иная точка зрения.
Фрилэнд, видимо, правильно считает, что Березовский задался целью отомстить Чубайсу. Ведь он был уверен, что результат торгов заранее определен в его пользу, а Чубайс якобы "надул" его и обеспечил победу ОНЭКСИМбанку Потанина. Сразу же после того, как в июле сообщили результаты торгов, в прессе разразилась настоящая война. Обе стороны имели в своем распоряжении ведущие газеты и телеканалы, и журналисты принялись что есть мочи поливать конкурентов грязью.
В конце концов Чубайс убедил Ельцина пожертвовать Березовским. Хотя, возможно, по большому счету, Чубайс тогда совершил ошибку. Став "рядовым гражданином", Березовский организовал "разоблачительный" материал в прессе с обвинениями Чубайса и его соратников в коррупции: началось так называемое "дело писателей". Стало известно, что некое швейцарское издательство заплатило Чубайсу и еще четверым лицам 450 тыс. долларов в качестве аванса за якобы несуществующую книгу [139] . Разбираться, где в этой истории правда, не входит в задачу автора. Но очевидно, что избранная Березовским тактика дала желаемый результат, по крайней мере по части мести Чубайсу. Но какой ценой!
Могли ли дела в России пойти по-другому, если бы "команда мечты" сохранила власть в своих руках хотя бы еще на несколько месяцев? Этого мы никогда не узнаем. Из-за "дела писателей" 15 ноября покинул пост заместитель руководителя президентской администрации и ближайший соратник Чубайса Максим Бойко, еще через пару дней вышел в отставку отвечавший за управление государственным имуществом Петр Мостовой, следом за ними – остальные [140] .
Чубайс удержался на своем посту, но практически чудом. К тому же, хотя он и остался первым заместителем премьер-министра, оплот реальной власти – Министерство финансов – у него отобрали: 20 ноября 1997 министром финансов был назначен председатель думского комитета по бюджету Михаил Задорнов. Кроме того, сильно пострадал политический имидж Чубайса, поскольку он в первую очередь базировался на безусловной поддержке со стороны Кремля.
Воспользовавшись случаем, враги Чубайса потеснили его везде, где смогли. У Немцова отобрали министерство топлива и энергетики (новым министром был назначен Сергей Кириенко [141] ). Задорнов, став министром, с большой осторожностью отнесся к чубайсовскому проекту бюджета. Как недавно отметил бывший министр экономики Евгений Ясин, Задорнов какое-то время продолжал действовать так, словно он был по-прежнему парламентарием, и этот его подход, видимо, объясняет сдержанность Минфина в назревавших внутри страны схватках по поводу финансовой и фискальной политики.
Кризис на российских рынках
В ноябре возникли новые непредвиденные трудности с точки зрения проекта бюджета и платежного баланса на 1998 год. В результате резкого сокращения спроса в Азии обрушились мировые цены на нефть. В сентябре цена за баррель марки Urals была 20 долларов, в конце ноября – 16 и к концу года – 15 долларов.
Реагируя на падение цен на нефть, общую нервозность на мировых финансовых рынках и снижение цен российских акций, Центральный банк 11 ноября объявил о повышении ставки рефинансирования до 28% с целью предотвращения спекулятивных атак на рубль (одновременно повышались нормативы резервирования по привлекаемым банками средствам в иностранной валюте и ставки по ломбардным кредитам). Дубинин заявил, что временное повышение ставки в сочетании с запланированной на следующий год более гибкой политикой обменного курса позволит поддержать доверие инвесторов к России в условиях начавшегося кризиса на мировых финансовых рынках и сориентировать участников рынка на "разумное поведение". 10 ноября на совместной с Чубайсом пресс-конференции Дубинин подчеркнул: "Мы стимулируем таким образом приток средств в ценные бумаги и исключаем всякие доходы от валютных спекуляций".
Эффективному проведению кредитно-денежной политики, судя по всему, серьезно мешало политическое давление со стороны банков. Сразу после заявлений ЦБ действительно отмечалось некоторое ужесточение политики, но затем уже к концу ноября она опять была ослаблена. Банки лоббировали свои интересы крайне интенсивно, в первую очередь используя своих высокопоставленных сторонников в президентской администрации. Они утверждали, что ухудшение условий на фондовом рынке и без того уже привело к снижению стоимости активов, используемых для обеспечения иностранных кредитов, и что любое дальнейшее ужесточение кредитно-денежной политики спровоцирует в дополнение к этому серьезные потери по их пакетам ГКО.
На Дубинина оказывали сильнейшее давление из Кремля, принуждая его пойти навстречу требованиям банкиров. Он сам считал, что крайне важно было продолжать жесткую монетарную политику и поддерживать обменный курс на стабильном уровне, но, похоже, у него не было иного выбора, кроме как соглашаться. В противном случае ему пришлось бы подать в отставку, а это имело бы катастрофические последствия для доверия на рынках. Тем временем снижение доходности казначейских облигаций способствовало сокращению валютного запаса (а может быть, и было его причиной), давление на рубль не ослабевало, а объявление о сохранении валютного коридора в ближайшие три года не произвело видимого эффекта на степень доверия со стороны рынка.
Но даже и в плане ужесточения политики в действиях ЦБ проявилась непоследовательность. Как и ожидалось, ЦБ 1 декабря воздержался от интервенции на рынке ГКО/ОФЗ, с тем чтобы рынок сам определил свою клиринговую цену. Средние ставки процента поднялись выше 40. К концу дня ЦБ повысил свою ломбардную ставку до 36%, но при этом оставил ставку рефинансирования без изменений. Повышение ломбардной ставки позволяло ограничить арбитражные сделки, но с учетом того, насколько финансовая ситуация ухудшилось за предыдущие недели, этой меры уже было явно недостаточно. К тому же сохранение ставки рефинансирования без изменений дезориентировало рынок.