– Женская интуиция, – ответила она. – А еще женская интуиция подсказывает мне, что вон за тем столиком сидят представители местного криминалитета и весьма интересуются твоей персоной. Наверное, им понравилась твоя повязка.
Я посмотрел в ту сторону, куда она показала глазами, и увидел сидевших за дальним угловым столиком трех местных братков. Они были коротко подстрижены и одеты в черные кожаные куртки. Все трое смотрели на нас и негромко переговаривались. Увидев, что я смотрю на них, один из братков сделал приглашающий жест, дескать – давай к нам! Я улыбнулся и отрицательно покачал головой. Браток развел руками, мол – как хочешь, было бы предложено. Я тоже развел руками, и они, поняв меня так, что я сильно занят своей девушкой, стали разглядывать Наташу.
– А ты им, пожалуй, нравишься, – заметил я, понаблюдав за их мимикой и жестами.
– А как же, иначе и быть не может, – ответила она и засмеялась, – но сначала им понравился ты.
Я тоже засмеялся и сказал:
– Ты только им такого не скажи, голову отвинтят.
– А что, боишься, что придется заступаться за меня?
– Нет, не боюсь, – ответил я, – но всегда удивлялся тому, как безмозглые бабы любят ставить мужиков в идиотское положение. Вот ляпнет она что-нибудь такое, за что ей язык оторвать нужно, а мужику – геморрой. Он бы и сам ей за такой базар голову отвернул, а вроде должен ее защищать, как джентльмен, и получаются никому не нужные проблемы. Врубаешься, о чем я говорю?
– Да врубаюсь я, врубаюсь, – поморщилась Наташа. – Я же пошутила, ты что, не понял? Или я похожа на такую уж безмозглую бабу?
– Пока не похожа.
– Ну вот и хорошо, – удовлетворенно ответила она и сделала несколько глотков пива.
В это время к нашему столику подошла администраторша в шиньоне и, положив перед нами документы, сказала:
– Номер 206, ключ у горничной. Я кивнул, и она ушла.
Двухместный люкс, доставшийся нам, представлял из себя пятнадцатиметровую комнату, в которой были две узкие кровати с полированными спинками, два маленьких кресла и холодильник. У окна на тумбочке стоял телевизор "Самсунг", пульт от которого горничная выдала мне вместе сключами.
Люкс, блин!
Открыв дверь в ванную, я увидел обычный душевой поддон с полиэтиленовой занавеской и унитаз. Ни то ни другое не вызвало у меня никаких желаний, но помыться после поезда было необходимо, и уже я открыл рот, чтобы объявить об этом, но Наташа оттолкнула меня и сказала:
– Чур, я первая!
И шмыгнула в ванную.
Я пожал плечами и подошел к маленькому столику, на котором стоял телефон. Не знаю, что дернуло меня, но я достал из кармана бумажку и, глядя, в нее, набрал длинный номер. Раздалось несколько гудков, затем голос Надир-шаха произнес что-то на непонятном языке, и я сказал:
– Это Знахарь.
После небольшой паузы Надир-шах ответил:
– А-а, здравствуй, Знахарь.
– Завтра утром я буду там, где книга. Как Алеша?
– Не беспокойся, с ним все в порядке, мы же договорились.
– Он рядом с тобой?
– Нет, сейчас я далеко от него. Но с ним все хорошо, не волнуйся.
– Ладно. Когда книга будет у меня, я тебе позвоню.
– Желаю успеха.
Я повесил трубку и, усевшись в тесное кресло, задумался.
Насчет того что с Алешей все в порядке, Надир-шах, понятное дело, не врал. Тут я мог быть спокоен. Но как будут развиваться события, когда настанет время обмена? Вспоминая известные мне случаи с заложниками, я не находил среди них такого, чтобы одна из сторон не попыталась бы облапошить другую. А раз я буду играть честно, то, значит, жульничать будет Надир-шах. И ставка – жизнь Алеши. Но в прейскуранте Надир-шаха она стоила гораздо меньше, чем Коран, за которым я завтра утром отправлюсь к старцу Евстрату, и поэтому я был при козырях. Главное – не сделать неверного хода, потому что он может обойтись слишком дорого. Если Алеша погибнет, то моя жизнь станет окончательно отравлена и выход будет только такой, о котором лучше и не думать.
Из ванной доносился плеск, и, представив себе голую Наташу, намывающуюся под душем, я неожиданно испытал возбуждение. Интересное дело, подумал я, а ведь с того самого времени, когда мы с ней благополучно кувыркались под "отеческим" присмотром Арцыбашева, я впервые испытывал к ней желание. С тех пор как выянилось, что она подставная коза, мы с ней неоднократно исполняли любовную судорогу, но каждый раз инициатором этого была она, а вовсе не я. Она попросту хватала меня за мое достоинство и не отпускала его до тех пор, пока естество не брало верх над симпатиями и антипатиями. А тут – смотри-ка ты – я сам захотел ее! Интересно, в чем дело? Может быть, в том, что мы с ней стали более-менее постоянной сексуальной парой и приспособились друг к другу? Может быть, может быть… А может быть, после того как я понял, что все ее действия – вовсе не ментовская гнилость и подлость, а просто тяга к небывалому смертельному экстриму, мое отношение к ней изменилось, и теперь я не испытывал презрения, которое прежде мешало мне нормально реагировать на эту весьма привлекательную женщину? Тоже может быть, и даже скорее всего так оно и есть.
Ну что же, Знахарь, теперь у тебя есть нормальная баба, которая не только отлично удовлетворяет тебя в койке, но и является надежным партнером в рискованных предприятиях. И, между прочим, под пулями она с тобой тоже была и не обосралась при этом. Интересно, интересно…
Действительно, сейчас мое отношение к Наташе изменилось, и я с удивлением подумал, что на самом деле доверяю ей и что она единственный человек, который знает обо мне все. Даже Алеша не мог бы похвастаться этим. Незачем мальчишке знать, что это за монстр такой – Знахарь. Того, что я ему рассказал, вполне хватало, чтобы составить впечатление о моей персоне.
Наташа… Ну-ну!
Раздался стук в дверь, и я, повернув голову сказал:
– Войдите!
Дверь открылась, и на пороге показалась молоденькая горничная.
– В Египет звонили? – спросила она.
Я удивился такой оперативности и ответил:
– Да, а что?
– Счет за международные переговоры, – и она протянула мне бумажку.
Я встал, посмотрел на бумажку и, доставая деньги, подумал, что с момента разговора с Надир-шахом прошло не более десяти минут.
– Как это вы так быстро все сделали? – искренне удивился я.
– Сервис! – ответила горничная и, получив от меня пятисотку, полезла за сдачей.
– Сдачи не надо, – сказал я, – купите себе мороженое.
– Я не люблю мороженое, – ответила она, убирая деньги в карман форменного фартучка.
– А что вы любите? – спросил я, усмехнувшись. Она бессознательным движением провела рукой по круглой груди, туго обтянутой полупрозрачной белой блузкой, и, помявшись, посмотрела в потолок и ответила:
– Ну… Я люблю "Мартини".
В это время открылась дверь ванной, и в номер вошла голая и мокрая Наташа. Она посмотрела на горничную специальным женским взглядом, которым бабы оценивают соперниц, и сказала:
– А я не люблю "Мартини". Терпеть его не могу.
Горничная открыла рот, потом закрыла его и, резко повернувшись, выскочила из номера, хлопнув дверью.
Я рухнул в кресло и засмеялся.
Наташа встала передо мной, расставив ноги, что ей очень шло и, уперев руки в бока, что было ей совсем не к лицу, сказала:
– Если ты сунешь свой яйцекладущий хоботок в какую-нибудь другую дырку, я его у тебя оторву.
– Ого! – ответил я - Ты там себе не напридумывала ничего лишнего?
– Ничего, – отрезала Наташа, – просто кобелируй тогда, когда меня хотя бы рядом нет.
– Ладно, ладно, – сказал я и поднял руки, сдаваясь.
Она еще раз свирепо взглянула на закрывшуюся за горничной дверь и спросила:
– Ты мыться собираешься?
– Собираюсь, – ответил я, вставая.
– Ну так давай! – и она подтолкнула меня к двери в ванную.
Когда я закрыл за собой дверь и начал раздеваться, Наташа просунула в ванную голову и сказала совсем другим тоном:
– Если хочешь, я тебя помою.
Я удивленно посмотрел на нее и увидел в ее глазах какое-то новое выражение.
– Я понимаю, что выгляжу, как сумасшедшая еб-ливая сука, – сказала она, – наверное, так оно и есть. Но я и вправду хочу тебя помыть. И вообще – позаботиться о тебе…
Она замолчала смущенно.
Вот это было зрелище! Смутившаяся Наташа – это что-то новенькое!
– Ну давай, заходи, банщица! – сказал я и посторонился, пропуская Наташу в ванную.
По правде говоря, сам я тоже несколько растерялся от такого неожиданного поворота в ее поведении. В памяти мелькнули уральские Лида и Варя, но тут же исчезли, потому что стройные и подтянутые женщины нравились мне все-таки больше, чем большие и мягкие.
– Повернись спиной, – сказала Наташа.
– А что же не передом? – спросил я и послушно уткнулся носом в стенку.
– А до переда я еще доберусь, – сказала она и начала бережно намыливать мне спину.
Покачиваясь от ее легких движений, я попытался вспомнить, когда мне в последний раз мыли спину. Получалось, что только в детстве.
По намыленной спине скользнуло что-то округлое и упругое, потом еще раз, и я, посмотрев вниз, стал с нетерпеним ждать того момента, когда Наташа доберется до моего переда.
Он был уже вполне готов к этому.
Глава 4
СВИДАНИЕ У КОРАНА
Я сидел на переднем месте старого раздолбанного "пазика" и смотрел в прыгавшее передо мной грязное стекло, стараясь не пропустить того места, где из земли должен был торчать обломок древней скалы, похожий на истукана с острова Пасхи.
Наконец из утреннего тумана, местами наползавшего на асфальт, показался стоявший торчком камень, и, перекрывая натужный вой двигателя, я крикнул:
– Мастер, останови здесь!
Водила надавил на тиски, автобус, затрясшись, остановился, потом завизжали ржавые петли облупленной складчатой двери, и я соскочил на обочину. Проводив взглядом исчезнувший за поворотом "пазик", я глубоко вздохнул несколько раз, очищая легкие от автобусной вони, и огляделся. Вокруг меня неподвижно стояла тайга, мечта романтиков и геологов, воспетая в электричках и на студенческих вечеринках.
Из густых зарослей доносилось негромкое посвистывание лесных птичек, где-то вдалеке зашуршали кусты, а в нескольких шагах от меня на щербатый асфальт выскочила серая мышь, понюхала воздух, дергая носом, а затем начала короткими перебежками пересекать дорогу. Она напомнила мне сумасшедших питерских старушек-одуванчиков, которые очертя голову бросаются через улицу, размахивая палкой и посылая проклятия во все стороны, и я засмеялся.
Услышав мой громкий и страшный смех, мышь запаниковала и, серой молнией прочертив асфальт, исчезла в начинавшей увядать траве.
Поправив на плече сумку, в которой был некоторый запас еды и большая пластиковая бутылка с водой, я посмотрел на часы.
Половина восьмого утра.
Отсюда до поселения староверов было около тридцати километров, и при некотором знании тайги, которое я приобрел-таки за время своих прежних шараханий по здешним местам, к вечеру я обязательно должен был добраться до места. Оглядевшись еще раз, я прикинул направление и, пожелав самому себе ни пуха ни хера, решительно шагнул с асфальта на мягкий ковер трав и мхов, устилавший дно "зеленого моря тайги".
Быстро идя по усыпанной иголками, шишками и прочим лесным мусором земле и уворачиваясь от пытавшихся ткнуть меня в лицо низких ветвей и сучьев, я скоро понял, что напрасно так резко рванул, отвыкнув в городе от энергичных дальних прогулок по пересеченной местности. Несколько сбавив темп, чтобы восстановилось участившееся дыхание, я перестегнул лямки на сумке и закинул ее за спину, как рюкзак. Стало гораздо удобнее, и теперь я мог размахивать руками при ходьбе, как и положено на марше.
Наконец дыхание вошло в норму, ноги размялись, и я, втянувшись в ритмичную ходьбу, стал с удовольствием поглядывать по сторонам, беззаботно любуясь видами дикой природы.
Примерно через час размеренного шага я остановился и, присев на склоне открывшейся передо мной лощины, заросшей низкорослым кустарником, достал из сумки бутылку и слегка приложился к ней. Много пить было нельзя, потому что это могло привести к одышке, и я с сожалением оторвался от теплого пластикового горлышка. Завинтив пробку, сунул бутылку обратно и осмотрелся.
Склон, на котором я устроился, полого уходил вниз, и противоположный берег этого свободного от леса пространства, заполненного чистым и прозрачным воздухом, был в полукилометре от меня. Я прислонился спиной к шершавому стволу толстой ели, под ветвями которой устроил свой небольшой привал.
Коран…
И что же в этом Коране?
То есть, что в нем, понятно – просто какой-нибудь шифр, или указание, или еще что-нибудь. Это ясно. А вот что за богатства скрыты за всем этим, где они, как до них добраться? И перед моим внутренним взором стали одна за другой появляться картины курганов, пещер, лабиринтов и прочих тайных и романтичных мест, в которых можно спрятать золото, драгоценные камни и другие вещи, которые принято считать сокровищами.
Клад!
Точно, это – клад.
Те кольца, на которых были выгравированы цифры, означавшие номер ячейки в банке принца… э-э-э, черт, как его там звали… ну, неважно. В общем – там не было никакой романтики. Банк, охранники, лимузины, телефоны, а потом – "мерседесы", террористы, пароходы, пистолеты… Все давно знакомо по сотням боевиков про мафию. Даже скучно.
А тут, похоже, дело пахло совсем другим. Если секрет этого клада находится в книге, до которой не могли добраться уже черт знает сколько времени, то, значит, и сам этот клад с тех пор остается в неприкосновенности. Если, конечно, его не распотрошили случайные счастливчики.
Интересно, сколько этому кладу лет? Сто? Двести? Четыреста?
Я чувствовал, что постепенно начинаю увлекаться идеей кинуть Надир-шаха, и не только заполучить Алешу, но и оставить у себя эту книгу. Правда, слишком увлекаться не следовало, потому что без живого Алеши мне никакие сокровища не нужны.
Интересно все это…
Я встал и, снова закинув сумку за спину, начал спускаться в лощину.
* * *
К поселению староверов я вышел в начале седьмого.
Когда в просветах между деревьями показались их посеревшие и поседевшие от времени дома, я почувствовал, что начинаю волноваться. Остановившись и оглядевшись, я скинул сумку и присел на толстый корень вековой ели. Нужно было успокоиться, собраться с мыслями, еще разочек обдумать предстоящий разговор со старцем Евстратом. Но ни старец Евстрат, ни тонкости беседы с ним не шли мне на ум. Уставившись перед собой неподвижными глазами, я видел только одно.
Я видел Настю.
Она умерла. Но прошло время, я отгоревал, отплакал свое, и жизнь снова увлекла меня своими головокружительными волнами, не дававшими сжечь душу в бесплодных попытках возродить безвозвратно ушедшее хотя бы в воображении. Я видел людей, для которых смерть драгоценного человека становилась той пропастью, дальше которой пути уже не было. Они ходили, дышали, но они были мертвы. В их глазах, обращенных внутрь себя, плавали отражения давно минувших событий, тени людей, которых больше не было, они беззвучно обращались друг к другу, жестикулировали, улыбались, и это повторялось снова и снова…
И то, что происходило вокруг, не имело для них никакого значения.
Это было страшно и несправедливо.
Я понимал, что жить прошлым нельзя, что оно отравляет душу своей несбыточностью, и могучий инстинкт жизни не позволял моим горьким воспоминаниям превращаться в чугунную гирю, прикованную к лодыжке и мешающую идти дальше по дороге страданий и радостей. Я продолжал жить, иногда в памяти своей возвращаясь к давно прошедшим дням, полным боли и света… И снова жил. Жил здесь и сейчас.
Это было так, и это было хорошо и правильно.
Но сейчас, оказавшись там, где мы с Настей любили друг друга, там, где мы поняли, что нам нужно быть вместе всегда, я потерял себя, и боль и горе, терпеливо поджидавшие меня, получили свою добычу…
– Ты долго собираешься сидеть здесь?
Я подскочил и, оглянувшись, увидел прислонившегося к сосне братца Игната, который задумчиво наблюдал за мной.
– Не горюй, – сказал он, едва заметно улыбаясь, – придет время, и увидишь свою Настю.
– Откуда… – сказал я и осекся.
– А оттуда, что я уже битый час стою тут и слушаю, как ты разговариваешь то с Настей, то с Алешей, то с нехристем каким-то, прости господи, – и он перекрестился, – а уж сквернословил-то, когда с нехристем этим шахом разговаривал – не приведи Господь!
Он снова перекрестился и добавил:
– Хорошо, хоть не богохульствовал. Я потер лицо руками.
Целый час, говорит… Симптомчики, как говорил наш патологоанатом, вытаскивая из трупа пули общим весом граммов на триста.
Отняв руки от лица, я посмотрел на братца Игната.
Он ответил мне спокойным взглядом и, шагнув навстречу, протянул руку:
– Ну, здравствуй, Коста!
У меня с души свалился камень размером с Исаакиевский собор.
– Здравствуй, братец Игнатец! – ответил я, чувствуя, как мои губы сами собой растягиваются в улыбку от уха до уха.
Отправляясь сюда, я ожидал чего угодно – презрения, отторжения, даже того, что крепкие набожные мужички, помолясь, выбьют из меня душу, но все получилось как нельзя лучше. Крепко пожав шершавую ладонь лесного жителя, я понял, что ничего из того, что я себе навоображал, не будет, и Игнат, невольно подслушавший мои шизофренические разговоры с самим собой – тому порукой.
– Пойдем, Коста, напою тебя чайком с дороги, – сказал Игнат и, повернувшись ко мне спиной, направился к поселку.
Подхватив сумку, я с легким сердцем пошел за ним.
И опять я сидел за тем же самым выскобленным добела столом под березой, где несколько месяцев назад…
Нет. Нельзя. Хватит.
Напротив меня, держа дымящийся стакан с темно-вишневым чаем, сидел Игнат и слушал мой рассказ о судьбе Алеши.
До этого он поведал мне о том, как произошло похищение, и я испытал только одно желание – продырявить Губанову башку. А еще лучше – организовать, чтобы с ним обошлись, как с тем пленником, фильм о казни которого показал мне в Питере Ахмад. Я еще подумал – а может, тот, которому выпустили кишки, тоже был подонком вроде Губанова?
Рассказав Игнату почти все, я умолчал только о том, зачем приперся в их забытое Богом поселение. Хотя, может быть, оно вовсе и не забытое…
И, конечно, я не стал рассказывать ему о том, как Алеша ловким выстрелом из пистоля погасил мне левый шнифт Незачем божьему человеку расстраиваться. Пока мы с Игнатом беседовали да чаевничали, на крыльце то одного, то другого дома появлялся кто-нибудь из поселенцев, смотрел в нашу сторону и молча исчезал.
– А что ведунья наша, Максимила? – спросил я. Игнат вздохнул, перекрестился и ответил:
– Восемь дней назад раба божья Максимила преставилась, царствие ей небесное. Девяносто лет прожила, как один день.
Он перекрестился еще раз и сказал: