– Этих камней у меня было гораздо больше, но случилось так, что часть их была утрачена, и надежды вернуть ее не было. Ну, я плюнул на это дело и забыл. Всех денег все равно не пересчитаешь. А теперь выясняется, что я могу-таки получить эти камни, причем в целости и сохранности. И вот тут начинаются проблемы. Стилет узнал об этом раньше, чем я, но уже после того, как завалил тех четверых. И резко бросился поддерживать меня на сходняке. А потом, уже после коронации, когда и до меня дошла информация об этих камнях, в личном разговоре сказал мне, что если я с ним не поделюсь, он засветит перед всеми этот вопрос и обвинит меня в крысят-ничестве и темноедстве. Я чуть голову себе не сломал, пытаясь понять, как ему удалось узнать о камнях раньше меня, но так ничего и не выяснил.
– Интересное дело, – хмыкнул Дядя Паша. Я посмотрел на него и сказал:
– Конечно, интересное! А дальше еще интереснее будет.
– Давай-давай, мы внимательно тебя слушаем.
– Ну вот. Дальше я думаю – хрен с ним, перед обществом я оправдаюсь, все-таки двадцать лимонов зеленых, которые я прислал в общак, это не бочка квашеной капусты, разберемся, и уже начинаю обдумывать, как бы это все красиво обстряпать. Тоесть – во-первых, забрать камни из банка, а он, сам понимаешь, за границей, во-вторых, превратить их в деньги, а в-третьих – людям их передать и при этом лица не уронить. А Стилет тем временем наседает, денег хочет, грозит призвать к ответу, неуважу-ху обещает… И вот тут-то происходит главный геморрой. Эти камни раньше принадлежали одной террористической организации. И эти долбаные террористы, вычислив меня, взяли в заложники одного человека, который мне очень дорог…
Я посмотрел на Дядю Пашу и увидел, что он слегка нахмурился. Лица Астрахана и Соленого по-прежнему ничего не выражали.
– Ты, Дядя Паша, не хмурься. Сам знаю, что не по понятиям это, но ведь я воров в законе не убивал, денег с братков в свой карман не требовал и подлян никому не делал. И за то, что втягиваю тебя и твоих друзей в свои личные дела, ответить готов. Но только ты мне сначала помоги, а уж потом к ответу ставь.
Дядя Паша достал сигареты, закурил и, прищурившись от попавшего в глаз дыма, сказал:
– Ладно, ты не нервничай, успокойся. Как тебе известно, нужно исполнять не мертвую букву закона, а его живой дух. Так что никто тебя за дорогого тебе человека к ответу притягивать не будет, и мы тебе, конечно же, поможем, чем сможем. Давай, рассказывай дальше, что там у тебя.
Я облегченно вздохнул и заговорил снова:
– Я невыездной и, кроме того, в розыске. Короче говоря, нужно тихо сделать мне ксиву, чтобы я с твоими людьми поехал в Египет и забрал камни. Стилет предлагал мне послать туда его человека, но ты себе представляешь, сколько времени я проживу после того, как камни окажутся у него?
Дядя Паша фыркнул, а Соленый с Астраханом засмеялись.
– Вот именно, – сказал я, – так что Стилет пусть отдохнет. Кроме того, он не знает о том, что у меня похитили названого брата, и знать ему об этом совсем не обязательно. Так что, когда твой человек привезет камни сюда, половина – твоя. За это ты поможешь мне выдернуть из плена моего брата, а за него, между прочим, я готов отдать мой последний глаз. Вторую половину я пришлю в общак. И если все это выгорит, поставлю в церкви свечку величиной с телеграфный столб.
– Ты знаешь, Знахарь, я уже почти согласен. Только ты не сказал, на какую сумму там камней. Надо же знать, за что народ под пули полезет.
Я еще в Питере решил отдать на это дело самую жирную свою заначку и поэтому ответил:
– Камней там на тридцать миллионов.
– Тридцать миллионов – чего? – не понял, или сделал вид, что не понял, Соленый.
– Тридцать миллионов долларов, – раздельно произнес я, и он, откинувшись на спинку кресла, вытаращил глаза.
Астрахан тоже вылупился на меня, так его ударили эти три слова.
А Дядя Паша смотрел на меня и, казалось, хотел просверлить своим взглядом мой мозг до самого затылка.
Наконец он сильно потер лицо обеими руками и сказал:
– Н-да-а… Сильный куш.
Потом он повернулся к сидевшим слева от него Астрахану и Соленому и спросил:
– Ну, что скажете, уважаемые?
Соленый от возбуждения даже встал. Пройдясь по кабинету туда-сюда, он снова уселся в кресло, потом бросил на меня внимательный взгляд и сказал:
– А что тут говорить? Надо твоего человека из беды вынимать. Кто его забрал, чеченцы, что ли?
Я криво усмехнулся и ответил:
– Да нет, брат, не чеченцы. Чеченцы – это мелюзга. Тут дело пострашнее, и думать придется очень серьезно и очень быстро. А времени у нас – всего две недели.
– Ну это понятно. А кто его забрал-то, брата твоего?
– Есть такая организация, называется она… – и я сделал паузу.
Каюсь, мне было приятно сделать эту паузу, потому что я знал, что после того, как произнесу название этой организации, половина от тридцати миллионов покажется трем сидящим напротив меня авторитетам не такой сладкой, как пять минут назад.
– … называется она – "Аль-Каида".
У Дядя Паши отвисла челюсть, Соленый, наоборот, громко щелкнул зубами, а стиляга Астрахан промолчал и только слегка приподнял бровь.
Молчание длилось минут пять.
Потом Астрахан поправил галстук и сказал:
– Я знаю многих людей, которые умеют в говно влезть, но похоже, что ты, Знахарь, среди них – чемпион!
А Дядя Паша вдруг заржал и сказал сквозь смех:
– Так значит, ты, Знахарь, у "Аль-Каиды" общак двинул? Вот за это нужно выпить, причем немедленно. Костя! – взревел он, и в открывшейся тут же двери показался его спортивный денщик. – Приготовь-ка нам в столовой быстренько.
Костя кивнул и исчез, а Дядя Паша, встав из-за стола, с подозрительным участием спросил:
– Знахарь, а ты на бильярде играешь?
– Играю.
– А хорошо играешь?
– Да вообще-то не жалуюсь. Можно и на деньги.
– Ага! Ну тогда, пока там Костя на стол собирает, пошли вниз, в бильярдную, Дядя Паша тебе сейчас место в жизни укажет. Чтобы всякие столичные фраера не задирали тут у меня свой нос.
И он со смехом хлопнул меня по плечу.
Астрахан и Соленый тоже засмеялись, и в их смехе я почувствовал некоторое злорадство. Видать, они знали, как он играет, и были уверены, что в бильярдной меня ожидают некоторые неприятности. Ну что ж, посмотрим!
Во всяком случае, просто так я ему не дамся.
Глава 3
МЕДЛЕННО И ПЕЧАЛЬНО
Гроб, в котором лежал Стилет, не открывали.
Специалисты по посмертному макияжу сказали, что ни за какие деньги не возьмутся хоть что-то с ним сделать. В момент взрыва Стилет превратился в гуляш, а его лицо стало выглядеть так, будто его хорошенько обработали зубчатым молотком для антрекотов.
Конечно же, можно было изготовить высокохудожественное чучело вроде того, на которое купился полковник Моран, пытавшийся застрелить Шерлока Холмса из воздушной винтовки, и положить его в гроб рядышком с небольшим пластиковым мешком со стилетовскими ошметками, но Стержень, которому были поручены все организационные хлопоты, махнул на это рукой и решил хоронить Стилета в закрытом гробу.
Могила, в которой проведет остаток вечности вор в законе Стилет, находилась на особом участке кладбища, облюбованном местным криминалитетом. То тут, то там можно было увидеть надгробие, представлявшее собой черную мраморную статую братка в натуральную величину. Братки стояли в разных позах, у некоторых в мраморных руках были мраморные мобильники, а один даже держал его около уха. Пальцы многих их них были согнуты особым образом, говорившим о том, что покоившийся под памятником при жизни был чисто конкретным пацаном. На шеях некоторых красовались врезанные в мрамор золотые цепи. На одной из могил на большом постаменте было сразу три статуи. Они представляли из себя единый ансамбль, и это наводило на мысль, что всех троих грохнули в одно время и в одном месте.
Я стоял рядом со свежевырытой могилой и вполуха слушал нудные разглагольствования нанятого за пятьсот долларов похоронного тамады из бюро ритуальных услуг. Задушевным голосом он втолковывал столпившимся вокруг стоявшего на козлах гроба друзьям и близким покойного, какую невосполнимую утрату они понесли.
Друзья и близкие были мрачными и угрюмыми. Вообще-то они и в обычной жизни были ненамного жизнерадостнее, а если вдруг начинали веселиться, то иной раз веселье это принимало такие странные формы, что окружающие старались держаться от них подальше. Все они были одеты в черное или темно-серое.
Наконец в голове платного оратора щелкнул последний из заплаченных ему долларов, и он заткнулся. Сделав трагичный жест, он произнес дрогнувшим голосом:
– Прощайтесь!
И отошел в сторону.
Поцелуи в лоб и последнее горестное рассматривание дорогого усопшего, понятное дело, отменялись, и к гробу, сделанному из красного дерева и стоившему двенадцать тысяч баксов, потянулась жиденькая очередь желающих потрогать его полировку. Прикоснувшись, каждый шептал что-то, или сокрушенно кивал головой, дескать, ну что тут поделаешь, все там будем, а затем скромно отходил в сторону.
Наконец все попрощались с дорогим Стилетом, точнее, с тем, что от него осталось, и дюжие могильщики, подсунув под гроб ремни, опустили его в могилу. Поскольку Стилет был моим крестным на коронации, распоряжаться похоронами досталось мне, и, увидев, что все подошло к концу, я взял в руку щепотку мокрой земли и величественным жестом бросил ее на крышку гроба. Честно говоря, я с большим удовольствием сплясал бы на этой крышке. Да и многие из присутствующих, я думаю, были бы рады присоединиться ко мне, потому что врагов у Стилета было гораздо больше, чем друзей.
Выполнив последний элемент похоронной процедуры, я побрел к выходу с кладбища. Оглянувшись в последний раз, я увидел, что за мной потянулись и остальные. В отдалении маячили шестерки, бдительно осматривавшие подступы к месту траурного собрания, в котором участвовали не только питерские, но и приехавшие из других городов авторитеты. Если бы в этот момент сюда упала авиационная бомба, то не менее тридцати воров в законе отправились бы объясняться с апостолом Петром.
И я был бы в их числе.
Следующим номером в программе этого дня были поминки в ресторане "На нарах". Простившиеся с безвременно усопшим авторитетом братки направлялись к машинам. Я был согласен с тем, что он отправился на тот свет совсем не вовремя. По мне, так это нужно было организовать еще лет тридцать назад. А еще лучше было бы, если бы его мамаша своевременно сделала аборт. Но, как говорится, история не любит сослагательного наклонения.
Около выхода с кладбища тусовались местные попрошайки. Этакие кладбищенские богомольные крысы, которые знают кладбище наизусть и могут проводить желающего к любой могиле, а также, если нужно, прочитать лекцию по похоронному этикету. Это, значит, чтобы пришедший сюда человек не стеснялся и чувствовал себя, как дома.
Когда я подошел к воротам, одна из сутулых бесцветных баб в непонятных салопах и платках целенаправленно устремилась ко мне. Чувствуя, что сейчас попаду в железные клещи профессиональной вымогательницы, я полез в карман и вытащил какие-то деньги, чтобы сразу же отдать их и, не задерживаясь, идти дальше, но она схватила меня за руку, и я почувствовал в ладони какую-то бумажку. Машинально сжав ее, я посмотрел в лицо этому гнусному существу, и у меня потемнело в глазах. Передо мной стояла Наташа.
Да, да! Та самая бессмертная Наташа, которую однажды застрелил Кемаль, та самая неутомимая охотничья сука, которая шарилась за мной по России и по Европе, та жадная до мужиков шлюха, которая неоднократно предавала, а потом спасала меня, а в паузах между этим забиралась ко мне в постель, та женщина, которую я сделал миллионершей и которая, несмотря на открывшиеся перед ней возможности, опять оказалась в какой-то очередной и наверняка имевшей самое прямое отношение ко мне заблуде.
Конечно же, она была загримирована.
– Позвони, – тихо сказала она, затем выхватила из моих остановившихся пальцев стольник, который я приготовил для нее, и, униженно кланяясь, похромала прочь.
Я потряс головой, сунул бумажку в карман и пошел к выходу.
* * *
Поставив "лендкрузер" напротив ресторана "На нарах", Доктор быстро обежал машину и открыл передо мной дверь.
Вообще-то такие церемонии были совершенно ни к чему, мне было бы гораздо удобнее самому открыть дверь и выйти по-человечески, но, пока мы ехали, я решил разыграть небольшой спектакль и сказал об этом Доктору. Он хмыкнул и кивнул. Так что я вышел из машины, как какой-нибудь президент "Лукойл", и перешел через дорогу в сопровождении Доктора, который озабоченно оглядывался и держал руку за пазухой.
Несколько человек, приехавших с кладбища одновременно со мной, увидели это, и моя цель была достигнута. Теперь о моем торжественном приезде узнают все. Это было мне весьма на руку, потому что после гибели Стилета я автоматически оказался над общаком, и подпустить немного важности и значительности было не лишним.
Войдя в кабак, я сдал ствол гардеробщику и прошел в зал.
С тех пор как однажды повздорившие Гусар и Хмурый, каждый со своей братвой, устроили тут стрельбу в стиле голливудских боевиков и сильно попортили обстановку, общим решением было установлено правило сдавать оружие при входе. Тогда трупов не было, но кто знает, чем может обернуться подобная разборка, если ковбои будут потрезвее или у кого-нибудь из них случайно окажется при себе граната.
Вокруг столов, составленных большой буквой "П", толпились мрачные и молчаливые соратники Стилета, "мерседес" которого два дня назад взлетел на воздух на Ленинском проспекте.
Столы были покрыты белой скатертью и уставлены закусками и многочисленными бутылками. Авторитеты и воры рангом пониже, то есть – просто уважаемые урки, ходили кругами и бросали косяки на выпивку и закусь. Но, поскольку это были все же поминки, а не обычная пьянка, все ждали приглашения и прочих полагавшихся по этикету реверансов.
Я вошел в зал, и все повернулись ко мне. Разговоры стихли.
Окинув взглядом собрание, я сделал небольшую паузу и сказал:
– Прошу, уважаемое общество, присаживаться к столу.
Застучали отодвигаемые стулья и через несколько минут все расселись по своим местам. Стоя во главе стола, я от нечего делать пересчитал обращенные ко мне лица. Их было сорок девять, а со мной, стало быть, ровно пятьдесят. Хорошее число. Круглое. Практически здесь был весь питерский криминалитет, так сказать, высший эшелон теневой власти.
Кто-то из сидевших в этом зале людей смотрел на меня с подозрением, кто-то ждал моих слов, чтобы из них заключить, что же это за Знахарь такой неожиданно образовался над воровской кассой, а на некоторых лицах я легко читал уважение к человеку, который не постеснялся грохнуть вставшего ему поперек горла Стилета. Увы! Такие мнения тоже имели место, но их, как теперь говорят по телевизору, не озвучивали, потому что подобные разговоры могли выйти боком. Для многих произошедшее со Стилетом было исполнением давней мечты, воплотить которую самим у них просто духу не хватало…
В общем, лиц было много, и выражения на них были самые разные.
Общим же было плохо скрываемое любопытство, ожидание чего-то нового и, разумеется, нетерпение, касавшееся стоявшего на столе угощения. Но все это было более или менее старательно упрятано под маской сдержанной мужской скорби и озабоченности проблемами, образовавшимися вследствие неожиданного изменения расстановки сил и фигур.
Оглядев коллектив, я взял в руки бутылку "Смирновской", с хрустом отвернул ей голову и сказал:
– Господа, прошу вас налить водки. Я хочу сказать несколько слов.
И, подавая пример, налил себе.
За столом зашевелились, зазвенели рюмки, забулькала водка, и через минуту я снова увидел перед собой сорок девять обращенных ко мне лиц. И сорок девять полных рюмок, повисших над столом.
Я откашлялся и произнес короткую речь.
– Сегодня мы проводили в последний путь нашего товарища, уважаемого и авторитетного члена нашего коллектива Владимира Федоровича Толокон-никова. Друзья называли его Стилетом, и это вполне заслуженное погонялово в точности соответствовало его личным качествам. Он был смелым, решительным и принципиальным человеком. Но рука неизвестного нам пока наемника, рука трусливой крысы, побоявшейся встретиться с ним лицом к лицу, оборвала его жизнь. Мы найдем его, и справедливое возмездие восторжествует. Но это будет потом, а сейчас мы собрались здесь, чтобы почтить светлую память Стилета, вора в законе и уважаемого всеми нами человека. Да будет ему земля пухом.
Все встали, и в зале повисла тишина, как над беговой дорожкой, когда все ждут выстрела стартера. Я сосчитал в уме до двадцати и опрокинул водку в рот. Над столом одновременно поднялись сорок девять локтей, повторивших мой жест. Потом руки опустились, и я снова увидел лица, на многих из которых было написано, что хоть водка и хороша, но все-таки – изрядная гадость.
Я сделал приглашающий жест в сторону закусок и сел.
Опять загремели стулья, и тут же зал ресторана наполнился негромким шумом.
Хрустели пробки винтовой водки, звякали по тарелкам вилки и ножи, раздавались негромкие просьбы передать ту и ли иную тарелку, слышалось бульканье разливаемой по рюмкам водки, кто-то уронил салфетницу, короче говоря, мрачная тишина траурного собрания сменилась звуками застолья, и, как я понимал, через некоторое время, когда водка заставит забыть о Стилете, здесь зазвучат шутки и смех. Живущим нет дела до мертвых. Тем более до таких, чьей смерти с нетерпением ожидали многие – ой, многие – из присутствующих.
А моя роль в сегодняшнем спектакле была закончена.
Дальше все пойдет само собой.
Время от времени кто-нибудь будет подниматься из-за стола и произносить какую-нибудь чушь о высоких моральных и деловых качествах превратившегося в фарш Стилета, все будут на минуту отвлекаться от сепаратных бесед, нетерпеливо слушая косноязычные излияния оратора, затем многозначительно кивать и опрокидывать в себя рюмки с горькой и жгучей жидкостью.
К концу застолья многие нажрутся, как свиньи, но кто-то, сохраняя трезвость и проницательность, будет следить за происходящим, внимательно слушать срывающиеся с языка пьяные слова, которым лучше было бы не звучать, и делать из всего этого выводы. Думаю, таких людей за столом было немало.
Но первым из них был я.
Слева от меня сидел Доктор и следил за тем, чтобы никто не схватил стоявшую рядом со мной бутылку "Смирновской". В ней была вода, и она была отгорожена от остального стола несколькими полными бутылками с настоящей водкой. Так что, если кто-то из моих соседей захотел бы налить себе из этих бутылок, ему под руку обязательно должна была попасться предусмотрительно открытая бутылка с натуральной "Смирновской". А от всяких неожиданностей меня должен был уберечь мой верный слуга, готовый в любую секунду свалить бутылку с водой на мраморный пол. Так что я был трезв и внимателен, но не забывал вовремя поднимать вместе со всеми рюмку с водой, которую каждый раз наполнял для меня расторопный Доктор.
Так прошло около двух часов.
В ресторане стало шумно, под потолком плавали облака синего дыма, звучали разговоры в полный голос, время от времени раздавались взрывы смеха, в общем, как я и предполагал, о Стилете уже забыли и поминки превратились в обыкновенное разгуляево.