***
Проснувшись, я взглянул на часы и убедился, что спал около двух часов. Посмотрев вниз, я увидел, что нижний сосед не спит и, плотоядно причмокивая, раскладывает на газете жратву. Мужичок, читавший днем книжку, отложил ее и тоже полез в сумки. На обложке книжки, лежавшей рядом с ним, была изображена пышногрудая загорелая блондинка в объятиях знойного кавалера, а под картинкой выпуклыми золотыми буквами было написано: "В хищных объятиях страсти".
Я вздохнул и, снова уставившись в потолок, подумал, что в моих хищных объятиях тоже извивались разные бабы, но только стоило подпустить кого-то из них поближе, как дело кончалось подставой.
Взять хотя бы мою первую жену.
Ну что ей, спрашивается, было нужно? Молодой, здоровый мужик, красивый, сильный, умный, в постели не сачковал, работа уважаемая - реаниматор. Живи и будь счастлива. Нет, нужно было воспользоваться тем, что я работал сутками, и связаться с другим мужиком…
Ну ладно, думал я, полюбила, разлюбила - хрен бы с ней. Но ведь, сука, какую подлость задумала! Позарилась на мою квартирку трехкомнатную. И не просто оттягать ее, а хитро, с подставой, да с какой! Пошла она со своим помойным хахалем на убийство. А подставили меня. Хитро придумали они свое подлое дело. Убили соседку, у которой в доме моих пальчиков немерено было…
Убили жестоко, а потом женушка послала меня к ней за чем-то, не помню. А тут и менты подкатили.
В общем, суд, приговор, срок и так далее. И не понял бы я, что это жены подстава, если бы не пахан камерный… Подумал бы, что просто засудили невиновного, случайно оказавшегося там, где не надо.
А паскудина белобрысая, когда давала свидетельские показания, глазки невинные широко открывала и даже однажды в зале суда, повернувшись к клетке, в которой я сидел, словно зверь дикий, сказала:
- Я не знала, что ты оказался способен на такую жестокость. И как я жила с тобой эти годы?
Тут-то у меня челюсть и отвисла.
Но ничего я не сказал и отправился на зону срок отбывать.
А пока сидел в Крестах под следствием, тоже приключения всякие были. На второй день после ареста смотрящему по хате стало плохо с сердцем. Причем так плохо, что решил он уже копыта отбросить. Сорокапятилетнее сердце, изношенное нелегкой жизнью блатного авторитета, не выдержало и остановилось.
Ну, тут я себя и проявил. Не зря же я сутками в реанимации торчал, спасая гражданам их никчемные жизни.
Бросился я на смотрящего, как тигр, сорвал с него шмотки недорогие и сделал кое-что хитрое из арсенала приемов ниндзя. Короче говоря, что-то вроде непрямого массажа сердца.
И получилось! Сердце пошло.
Очухался смотрящий и через час уже курил дорогие сигареты. А сидельцы камерные смотрели на меня, как на инопланетянина. Или, точнее, как на живого Ленина.
А смотрящий, проникшись ко мне уважухой немереной, стал меня учить тюремному уму-разуму. Иначе он отблагодарить просто не умел. Выспросил у меня всю историю про соседку и сказал:
- Пентюх ты, Костик! Это ведь жена твоя с приблудом этим соседку твою жизни лишили.
Я только варежку раскрыл.
Вообще в то время я часто варежку раскрывал, потому что жизнь моя повернулась настолько круто, что я не всегда понимал, снится это все мне в кошмарном сне или происходит на самом деле.
А на третий день смотрящий и говорит:
- Слушай, Костик, ждут тебя неприятности. Причем серьезные.
Я насторожился и приготовился слушать.
- Ты ведь в несознанке?
- Да. Я же не убивал ее, ты знаешь.
- Я-то знаю, а им, псам грошовым, все равно. Так вот, решили они тебя в пресс-хату кинуть, чтобы ты поразговорчивей стал и на все, что они тебе шьют, соглашался без лишних базаров.
Я криво улыбнулся. Конечно, я слышал о том, что такое пресс-хата, и не очень ее боялся. Сам я был весьма здоров, да и многолетние занятия в секции рукопашного боя приспособили меня к сильнейшим избиениям, когда сэнсэй приказывал работать в полный контакт. После такой команды спарринг-партнеры начинали просто убивать друг друга. Но делать этого до конца им не позволяли. Когда один из них валился на пол весь в кровище, второго останавливали. Иногда очень грубо. Это было стилем той школы, к которой я принадлежал.
Заметив мою усмешку, смотрящий строго сказал:
- Зря лыбишься, мальчик. Они там тебя не просто метелить будут. Они из тебя петуха делать будут. Опускать, понял?
Я понял и убрал с лица дурацкую усмешку.
- Так что не надейся, что там тебя покалечат и отпустят. Героем ты оттуда не выйдешь. А выйдешь ты пидором мокрожопым, и это - на всю жизнь, понял?
О да, это я понял. Но сказать было нечего. Я не знал, как быть в такой ситуации. Зато смотрящий знал.
- Значит, слушай внимательно, что я тебе скажу. И делай точно.
Смотрящий взял сигаретку, я тоже, и мы закурили.
Инструкция была простой.
- Ты ведь врач?
- Врач.
- Значит, сам себе лишнего не отрежешь.
И смотрящий протянул мне половинку лезвия безопасной бритвы.
- Как попадешь в пресс-хату и увидишь, что на тебя пошли, вскрывай себе брюхо. Да пошире, чтобы кишки видно было. Не бойся, не умрешь. К тому же ты - врач, и не ошибешься. А те, кто делали это, говорят, что не так уж и больно. Главное, конец не отхвати, еще пригодится! Понял?
- Понял, - медленно ответил я, вертя в пальцах гибкую стальную полоску.
- Лезвие сунь в рот, - приказал смотрящий, - прямо сейчас, чтобы привыкнуть.
Я послушно сунул лезвие в рот и замолчал.
Да, я вскрою себе брюхо. И сделаю это грамотно. Если бы можно было предварительно обколоть место разреза новокаином, то вообще никаких проблем. Но, как говорится, чем богаты…
Через два дня меня перевели в пресс-хату, и, только войдя в нее и услышав, что за спиной захлопнулась дверь, я заорал, как Тарзан на баобабе (смотрящий сказал, что нужно блажить как можно громче), и аккуратненько вскрыл себе брюшину. И действительно, было больно, но совсем не так, как я себе представлял. Ворвавшиеся вертухаи увидели на полу лужу крови, в которой красиво корчился я. На моем животе открылся огромный красный рот и в нем виднелись пульсирующие внутренности.
Потом была тюремная больничка, а там - новая баба.
И как только я почувствовал, что швы не разойдутся от некоторого напряжения, тут-то мы с ней и занялись правильным делом. И занимались этим при любой возможности. И случилась у меня очередная любовь. Ну, не то чтобы любовь, но опять допустил я до себя бабу. И опять она сукой оказалась.
Когда я сдернул с зоны, чтобы разыскать и по достоинству наградить всех тех, кто так хорошо обо мне позаботился, мне сделали пластическую операцию, и через некоторое время мое рыло поехало вправо и влево. Пришлось обратиться в дорогую клинику, а там - вот те на!
Сидит в приемной моя тюремная соска и глазки строит. Ну и пошло-поехало по новой. А закончилось тем же. Сдала она меня куму, который, оказывается, аж отпуск на полгода взял, чтобы меня отловить. Обиделся он, видишь ли, на меня. Обиженных - раком ставят, сами знаете. А сучка эта смерть себе нашла лютую, непростую. Сдохла она от укуса очковой змеи. А по-простому - кобры. Нормально получилось - змея змею убила!
А потом я понял, что попадать в ситуации с бабами мне, видимо, на роду написано.
Выручил я на шоссе смазливую чувишку на велике. Два отмороженных белоруса ее сбили, да еще и увезти хотели, поразвлечься, значит. Ну, я им вломил, как следует, а ее забрал. Наташей ее звали. И опять все сначала. Любовь-морковь, сиськи-письки…
А кончилось тем же, но уже поинтереснее. Оказывается, вся эта бодяга на шоссе была подстроена, чтобы меня в капкан взять. И взяли ведь, суки поганые! И как взяли! Подвели меня к банку, чтобы я рюкзачок с баксами оттуда взял, ну я, как лох последний, и повелся на это. А оказалось, что в этом рюкзачке воровской общак. Вот это уже серьезно. Ведь теперь любой вор меня может прирезать на месте без всяких разборок. И получается, что с одной стороны у меня - менты, с другой - урки с пиковинами, а с третьей - аж ФСБ!
Наташа-то шпионкой оказалась, а папаша ее - вовсе не папаша, а полковник ФСБ Арцыбашев. Во как! И вот теперь я в капкане, да не в одном. Обвешан я этими капканами, как двухнедельный утопленник раками.
И вот тут-то выясняется, что все это, не считая первого случая с моей женой, было подстроено для того, чтобы поставить такого человека, как я, умного, сильного и смелого-умелого, да и вообще, парня что надо, в такое положение, чтобы я и рыпнуться не мог. А потом заставить меня выполнить некое суперпоручение. Блядь!
И теперь я был в распоряжении Арцыбашева, и он попросту отдавал мне приказы. Как одному из своих подчиненных.
Я с досадой вздохнул и повернулся лицом к стенке.
Колеса долдонили свое: "Доедь-доедь… Доедь-доедь…"
Так в чем же дело? Почему все хотят меня использовать?
Может быть, потому, что я обладаю качествами, которых так не хватает тем, кто хочет провернуть опасное, рискованное дело? Вполне может быть. Да скорее всего так и есть. Они все, падлы, загребают жар моими руками. И при этом вовсе не хотят нанять меня, заплатив достойные деньги. Все они хотят вынудить меня сделать что-то на халяву, а потом, по возможности, убрать. Жабы позорные! Твари жадные!
Ну почему, спрашивается, если я такой крутой одиночка, Арцыбашев не связался со мной, как мужчина с мужчиной, и не предложил мне выполнить опасную работу за долю известную? А потому что жадность заела. Подонок в генеральских погонах. Привыкли, падлы, что солдаты им на халяву дворцы в пригородах строят, привыкли воровать и списывать, вот и в настоящих делах стараются все обтяпать так же. Арцыбашеву больше по душе сыграть подлую игру, чем честно договориться. Но ничего, подумал я, посмотрим еще, кто тут выиграет, а кто проиграет. И снова повернулся на спину.
Внизу чавкал сосед, другой сосед звякал в стакане ложкой.
Посмотрев налево, я увидел, что мой провожатый не спит и, лежа на правом боку, смотрит на меня, не мигая. Как будто хочет проникнуть в то, что сейчас бурлило в моей голове.
Я улыбнулся ему уголком рта, и Санек моргнул, провел рукой по лицу и легко спрыгнул вниз, попав ногами точно между стоявших в проходе сумок. От неожиданности толстый сосед выронил кусок хлеба с салом и закашлялся, подавившись крошкой.
Санек мягко стукнул его кулаком между лопаток и сказал:
- Извините, я не хотел вас напугать.
Потом он поднял голову, подмигнул мне и пошел то ли в тамбур, то ли в сортир. Мне не было до него ни малейшего дела. Арцыбашев подробно объяснил, зачем меня будет сопровождать человек, и я был вынужден согласиться с целесообразностью этой меры. Но это ни в коем не значило, что я должен посвящать провожатого в свои планы и вообще корешиться с ним. Да, он вытащит меня из какой-нибудь случайной заблуды, но это приказ, а не помощь товарища.
Мы - не друзья и даже не подельники. Так, вынужденные партнеры.
А Арцыбашева нужно наказать. Обязательно. Он посадил меня на крюк и думает, что теперь может вертеть мной, как хочет.
Посмотрим. Еще не вечер.
По проходу прошла проводница, объявляя, что через полчаса - Микунь. Когда я услышал это название, на меня тут же навалились воспоминания. В последний раз я проезжал мимо этого богом забытого места в столыпинском вагоне. Да, подумал я, давно это было… А вроде бы - только вчера.
Я приподнялся на локте и сказал, обращаясь к проводнице:
- Девушка, кипяточку принесите, пожалуйста!
Она кивнула и поперлась по вагону дальше.
Девушкой я назвал ее только из вежливости. На эту категорию самок она не тянула уже лет пятнадцать. А ее проводницкая потасканность и вовсе ставила ее в категорию теток. Но не грубить же!
Нижние закончили жрать и уселись у окна, уставившись на пробегавший за мутным стеклом безрадостный таежный пейзаж. Мимо окна летели елки, сосны и мелкий поганый кустарник. Изредка деревья расступались, и можно было увидеть унылые болота, поросшие редкими чахлыми сосенками и тем же низкорослым кустарником.
Тайга, а по-местному - парма, тянулась на сотни и тысячи километров, и жизни в ней было столько же, сколько на Марсе. Нет, жизнь, конечно, кипела, но не человеческая, а животная. Волки, лисы, медведи, мыши там всякие, ежи, птицы опять же, насекомые - этого было в избытке. Но для человека там места не было. А если он и находил себе место среди мрачных просторов пармы, то жизнь его была такой же безрадостной, как тянущиеся на сотни километров однообразные заросли и буреломы. И постепенно человек, оказавшийся в этих далеких от цивилизации местах, дичал и становился все больше похож на животное. Конечно, не внешне, но своими повадками, нуждами, действиями. Все было просто. Первым и основным здесь было элементарное выживание. Здесь не было водопроводчиков, асфальта, транспорта и кредитов.
Если тебе нужно куда-то попасть, сделать это ты можешь только ножками. Если ты хочешь есть - будь любезен убить зверя или хотя бы набрать грибов. Если тебе нужен огонь, но нет спичек - это хана. Правда, ты можешь попытаться добыть огонь, как это делали далекие предки, но секрет давно утерян. Если ты серьезно заболел, ты не можешь вызвать по телефону врача из поликлиники. Я представил, сколько скелетов неудачников валяется на просторах тайги под вековыми елями, на дне болот и в бесконечных кустах. И как страшно умирать под равнодушным небом, зная, что помощи не будет. Зная, сколько осталось жить, зная, что это - конец.
И в этой бессмысленной мешанине деревьев, мхов и зверей даже зона с ее дикими бесчеловечными нравами может показаться уютным и безопасным местом, в котором можно выжить. Там горит электрический свет, там шумно, там иногда весело, там есть еда и лагерная санчасть, там - жизнь. Но такая жизнь мне не нужна. И, хотя я познал нравы зоны и они перестали удивлять и возмущать меня, я не принял их в качестве основного жизненного руководства. Но жить с волками научился. И выть тоже.
Ладно, нечего рассуждать на философские темы. Во-первых, у меня есть дело, которое нужно выполнить, а во-вторых, надо отдать долги. Да так отдать, чтобы небу жарко стало.
Суки!
Поезд остановился, и я вышел на перрон размяться. Перроном это можно было назвать лишь условно. Просто очень длинная автобусная остановка, и не более того. В последний раз я был здесь несколько лет назад, когда нас зачем-то выгнали из "столыпина" и построили перед вагоном, окружив цириками и собачками. И я от нечего делать стал разглядывать обстановочку.
С тех пор ничего не изменилось.
Та же водокачка, тот же пивной ларек. Представляете - пивной ларек, как при Брежневе! Вон там с сортировочной горки так же, как и тогда, медленно катится вагончик, а там - те же станционные постройки, все так же. И собака. Рыжий старый пес с разорванным надвое ухом. Точно! И он тогда здесь был. Я узнал его по уху, разрезанному ровно вдоль, словно ножницами. Жив еще, собачий сын! Ходит по "перрону", водит жалом, пожрать ищет. А раз ходит еще, значит, есть ему тут хавка. Удачи тебе, дворняга, подумал я и полез обратно в вагон. Что-то мне тоскливо стало от вида этой долбаной Микуни. А удачи мне самому сейчас побольше надо бы… Удачи, фортуны, фарта, называй как хочешь, но главное, чтобы кости легли удачно. Не мои, конечно, кости, вот этого не надо!
Залезая на полку, я чертыхнулся, вспомнив, что опять забыл купить какое-нибудь чтиво. А может, так и лучше. Мне сейчас не читать надо, а думать. И думать есть о чем.
Ну, например - Арцыбашев.
Я притаранил из банка четыреста тысяч долларов. А он и глазом не моргнул. И не позарился на них. Интересно, правда? Ему важнее оказалось, чтобы я своей жопой рисковал и доставал для него нужную ему информацию. Понятненько.
А теперь сложим два и два и получим - что? А получим то, что на хрена ему эти четыреста тысяч, если у него где-то миллионы корячатся! Да, именно так. И не иначе. Иначе просто быть не может. Вот тогда я его на этом и обую. Ох как обую! В голубые лапти с люрексом.
А для красоты получит он еще от меня медаль свинцовую в стальной оболочке. И Наташе этой, которая меня подцепила и сдала в очередной раз, подарочек найдется. И еще есть людишки, по которым плачет суд мой правый. Есть еще долги горячие…
Но - потом. Сейчас дело, а как сделаю, то первым Арцыбашев ляжет. И не пригодятся ему миллионы, за которыми он меня, как собачонку на привязи, посылает. А то, что там именно миллионы, - точняк. Иначе и быть не может. Ну что ж, тогда посмотрим, в какой они упаковочке. Интересно, Санек об этом знает? Скорее всего - нет. Арцыбашев использует его вслепую. А использовав… Да, Санек, недолго тебе жить осталось.
Я посмотрел на Санька. Он опять дрых.
А мне, интересно, сколько жизни намерил Арцыбашев после того, как я найду для него Студня?
Да нисколько. Убьет тут же.
И ни о каком возвращении рюкзака с общаком речи быть не может. Ему, паскуде, нет до этого дела. Да только не знает он, с кем связался. А может, и знает. Наверняка знает. Во всяком случае, нужно держать ухо востро.
Я повернулся к стенке, натянул на ноги одеяло и скоро уснул.
Короче, ехали мы, ехали и наконец приехали.
Ухта.
Вылезли на перрон, огляделись и пошли в буфет привокзальный. Прежде чем садиться на ижменский автобус, нужно было затариться куревом и пепси-колой.
Народ тем временем рассосался, и на привокзальной площади не осталось почти никого. Напротив остановки, где дожидались автобуса несколько мужиков в потертых телогрейках и кирзачах, стояла одноэтажная хибара с надписью "Продукты 24". Дверь была открыта, и рядом с ней на ящике сидел синий ханыга, а рядом с ним - собака, которая положила голову к нему на колени. Я всегда удивлялся тому, как собаки дружат с бомжами и алкоголиками. Наверное, чувствуют родственные бесприютные души. Мы пересекли пыльную площадь, которую и площадью-то назвать было нельзя, так, заасфальтированная поляна, и вошли в лавку.
Лавка была наполнена запахами, знакомыми с детства.
В ней царил смешанный аромат растаявших ирисок, гвоздей в заводской смазке, хлеба, селедки, хозяйственного мыла. Наверное, так пахнут все деревенские лавки на свете, подумал я, и подошел к прилавку. Санек тут же заказал две двухлитровые бомбы пепси-колы и четыре пачки "Явы", а я взял большую бутылку минералки и блок красного "Мальборо".
Выйдя из магазинчика, мы увидели разворачивающийся на площади "пазик", на котором кривыми буквами было написано "Ухта-Ижма". Автобус, подняв тучу пыли, остановился напротив ожидавших его мужиков, и его двери со скрипом сложились. Мужики полезли внутрь, а тут и мы с Саньком подоспели. Заплатив водиле за проезд, мы забрались на заднее сиденье и закурили, потому что местные мужики подали нам пример. Видимо, в этом маршруте курить не возбранялось.