Врата джихада - Александр Чагай 10 стр.

Джатой возбудил ответный иск против сына владельца клиники, на том основании, что наш герой ославил его га­зетными публикациями. Тому бы поостеречься, но болван посчитал, что, раз правда на его стороне, бояться нечего. Ивот к нему заявляются детективы в штатском, берут под белы руки и доставляют в участок. Там не церемонятся, щедро от­вешивают оплеухи, награждают тычками и зуботычинами.Брэдли избит, окровавлен, что-то пытается доказать, да куда там! Не учел парень местной специфики. Проверил бы Джатоя, да и обнаружил, что двоюродный брат этого мерзавца занимал пост суперинтенданта полиции, а другие родствен­ники - старшие должности в МВД и Федеральном агентстве расследований. Позже выяснилось: некогда верный компа­ньон Раджи обокрал фирму на десять миллионов рупий (по­рядка ста пятидесяти тысяч долларов), и из них два пожерт­вовал на подкуп правоохранительных органов.

В участок явился сын Джатоя, принявшийся оскорблять и унижать Брэдли. Этот рьяный молодец орал: "Вы, англи­чане, думаете, раз правили нами столько лет, теперь можете делать все, что вам вздумается?". На вопрос о сути претен­зий, продемонстрировал бумагу с текстом на урду, который для Брэдли был что китайский. Признание в неграмотности вызвало очередной всплеск ярости.

Брэдли отказался отвечать на любые вопросы, пока ему не дадут позвонить адвокату. Эту просьбу удовлетворили, и законник стал разбираться в ситуации. Оказалось, что док­тор Джатой выдвинул серьезное обвинение. Будто Брэдли ворвался в его дом и угрожал оружием. При всей нелепости оно тянуло на статью о терроризме, которая в пакистанском уголовном кодексе одна из самых строгих. В частности, ею исключается освобождение под залог.

Джатой планировал продержать парня за решеткой не меньше месяца, чтобы сломать его и заставить подписать бумаги о передаче нечестному партнеру родительского дома и клиники. А тюрьма в Равалпинди не сахар. О гигиене там слыхом не слыхивали, канализации не было, кормили ри­сом пополам с мусором. Брэдли сразу подцепил какой-какой-то зловредныйвирус. У него поднялась температура, начался бред.

Адвокату не удалось добиться формального освобожде­ния клиента, и он попросту подкупил тюремщиков (день­ги прислал Раджа). Юриста-недоучку выпустили, но его по­ложение оставалось незавидным. Брэдли мог арестовать любой полицейский. Больной, без документов, без места,где можно отлежаться и прийти в себя: в родительский дом явочным порядком вселился Джатой. Отец не мог прим­чаться на выручку: бывший компаньон возбудил иск и про­тив него, сфабриковав доказательства о причастности Рад­жи к финансовым махинациям.

Единственным местом, где Брэдли мог почувствовать себя в безопасности, была вилла Мелинды Новак. Она, не раздумывая, согласилась приютить страдальца, который,надо сказать, недолго горевал. Парню не сиделось взапер­ти, не терпелось отправиться на любимые тусовки, где, как он считал, его никто не тронет. На свой страх и риск выбрал­ся в один клуб, второй. Но самой большой и непроститель­ной ошибкой было электронное письмо (с описанием всех злоключений), отправленное в адрес Ксана, который до той поры ни о чем не подозревал: виделись они редко из-за раз­молвки с Мелиндой.

И тогда его осенило - как воспользоваться к своей вы­годе несчастьем Брэдли. В основе лежала надежда изменить порядок вещей и сделать возможным брачный союз с Мелиндой. Ксан рассуждал примерно так: вице-консула ско­вывают условности профессии, стоит ей оставить службу,как она беспрепятственно кинется в его объятия. Такая воз­можность ими и прежде обсуждалась, но Мелинда дорожи­ла своей работой и не хотела ее потерять. Если же станет из­вестно, что американский дипломат прячет у себя в доме уголовного преступника, подозреваемого в терроризме, то разразится скандал, после которого Мелинде трудно будет остаться "в строю". Ну, а верный любовник подставит пле­чо. Собственной карьерой он тоже готов был пожертвовать,черт с ней, в конце концов.

-Вижу, ты осуждающе смотришь. В мыслях уже квали­фицировал меня как предателя, так?

Я поежился под взглядом моего гостя.

- Я ведь не собирался работать на американцев, выда­вать секреты. Просто хотел подать в отставку, ну, не ставя заранее в известность начальство. Иначе меня бы скрутили,засунули в самолет и вернули в Москву по причине невме­няемости. Каждый имеет право дышать, любить.

Я по-прежнему держал рот на замке, хотя подумал: сил­ком тебя никто в разведку не тянул. А раз уж пошел.

Потребовав срочной встречи с Овсепяном, Ксан объя­вил, что нашел способ дискредитировать сотрудника ЦРУ.Нужно лишь по негласным каналам довести до сведения па­ков, что у вице-консула посольства США скрывается "бе­глый преступник". Армен Ашотович слушал с возрастав­шим вниманием, его тусклый взгляд озарился искрами вос­торга. Он прикидывал, как предложенное мероприятие ска­жется на его будущем и мысленно вертел дырку в погонах для новой звездочки.

Согласился, однако, не сразу. Для начала поинтересо­вался мнением Ксана относительно целесообразности пре­кращения "игры" с Мелиндой - ведь она давала такую по­лезную информацию! Что ж, на это имелся ответ. Игра, за­явил Ксан, по любому подошла к своему завершению. Из американки уже вытянули все, что можно. Уклоняться от попыток завербовать его, Ксана, становится все труднее,вскоре она заподозрит неладное. Рано или поздно придется ставить точку, так лучше, если "поставим ее мы".

Армен Ашотович слушал и мотал на ус. Нетрудно было догадаться, что изложенные соображения будут предъявле­ны шефу как плод умственных усилий самого Овсепяна. Ну и что? Пусть он пожинает свои лавры, Ксан пожнет свои.

Ксан наполнил очередную рюмку, осушил одним глот­ком. Неужели он нервничал?

- Я ожидал, что полиция подкараулит Брэдли, когда тот будет выходить из дома Мелинды. В тот вечер в ооновском клубе проводился музыкальный концерт, с участием пред­ставителей посольств, крупных компаний. Брэдли не мог его пропустить. Я решил понаблюдать, как полицейские схватят этого голубчика. Запарковал машину подальше от виллы, достал бинокль и запасся терпением.

- И что же?

- Это была не полиция. - Ксан потер шею, словно ему жал воротник рубахи.

Это были люди Джатоя. Несколько человек, рослые ре­бята. В шальвар-камизах, ничем особо не выделялись - си­дели в чайной на другой стороне улицы. Ну как их можно было вычислить? Появился Брэдли. Глупец расфуфырил­ся: рубашка шелковая, ботинки немыслимые, с пряжками.Эти ребята тут же накинулись на него. Он пытался сопро­тивляться. Куда там! Кукольный мальчик. Наверное, Джатой дал точные инструкции, и его подручные не колеба­лись. Один вытащил пистолет и приставил к голове Брэдли.Остальные держали беднягу, он только ногами дергал. На­род из чайной на улицу высыпал, зенки таращил. Хоть бы кто заступился. Кровь брызнула, мозги. Джатоевцы Брэдли из рук выпустили, тот шлепнулся на асфальт. Еще попина­ли, чтобы удостовериться - мертвый или нет.

Почти сразу выбежала Мелинда. Кинулась к Брэдли, об­хватила за шею, вся перепачкалась. Кричала страшно. Пла­кала и кричала. Так ее полиция и застала. Быстро приехала, минут через пять.

Ксан пошарил вокруг в поисках сигарет, увидел, что ко­робка пустая. Смял, зашвырнул в угол. Будто не у меня на­ходился, а в какой-то забегаловке, где можно сорить как хо­чешь. Но я ничего не сказал. Поднял эту коробку и выкинул в мусорное ведро. Ксан неодобрительно проследил за мои­ми манипуляциями, прикрыл ладонью отяжелевшие глаза.

Случай попал в газеты, разразился скандал. Роль Мелинды репортеры обсасывали как могли, не скупились на гряз­ные намеки. Американцы были вынуждены принять реше­ние об ее откомандировании. Овсепян дознался, сообщил Ксану - радостный, довольный. Доверительно шепнул, что всем участникам операции выделены премии.

Ксан неоднократно звонил Мелинде, но телефон не от­вечал. Он даже стал волноваться, вдруг что-то дало сбой, и ее уже вывезли из страны. Однако опасения оказались на­прасными. Спустя неделю она сама позвонила, попросила приехать. Они просидели целую ночь. По словам Ксана, он до сих пор до мельчайших подробностей помнил эти часы,о чем они говорили и как. Мелинда плакала, винила себя в смерти Брэдли. Догадывалась: с парнем разделались, чтобы ее скомпрометировать. Рвалась в Англию, помогать его ро­дителям. А чего помогать? Денег у Раджи было достаточно.

Одновременно объяснялась Ксану в любви. Он, мол,единственный, кто ее понимает, кто ей нужен. Твердила,что ненавидит свою службу, из-за нее гибнут люди, теперь,наконец, она поняла - нужно искать другую работу. Ксан обнимал ее, утешал, говорил, что теперь они заживут по-другому. Американка успокаивалась, потом снова рыдала.Сквозь слезы признавалась, что ей поручили заняться Ксаном, и теперь она этого стыдится, уверяла, что докладывала только сущую ерунду, по крайней мере, ничего из того, что могло бы причинить вред ее любовнику.

Тот целовал ее, утешал, но в какой-то момент поймал себя на мысли, что все делает и говорит механически, по заданной программе что ли. Ну, сделал скидку на то, что устал, пере­нервничал. Только позже сообразил, что причина была в Брэд­ли. Он старался не вспоминать о его смерти, но перед глазами все время всплывала картина: тщедушное тело на грязном ас­фальте. Тогда Ксан еще не вполне понимал этого, но в подсо­знании зрела мысль: через мертвого не переступить.

Они решили поставить всех перед фактом и улететь в не­большую европейскую страну, с которой у США и Совет­ского Союза имелись соглашения о безвизовом режиме. За полтора года в Исламабаде Ксан скопил кое-какую сумму,сбережения Мелинды были еще внушительнее. На первое время хватило бы.

Самолет улетал утром, в семь с четвертью. Но всю до­рогу до аэропорта Ксана точил червь сомнения, он никак не мог понять, в чем дело. Остановился у въезда на "виповский" паркинг, остался в машине. Дрожь не унималась, руки на руле прыгали.

- И что же? - взволнованно спросил я. - Ты не улетел?

-Если бы улетел, - усмехнулся Ксан, - то не сидел бы здесь.

- Так ты.

- Взял себя в руки, привел нервы в порядок. И поехал назад. Какая, в конце концов, у нас могла быть совмест­ная жизнь! Мы разные люди, из разных стран, с разными культурами. Ничем хорошим это бы не кончилось. Факты- упрямая вещь.

-Правда важнее фактов, - возразил я. Где-то вычитал это изречение и обрадовался возможности ввернуть его.

- Правда в том, что она любила тебя.

- Любила меня. - эхом повторил Ксан.

- А ты струсил.

Ксан приблизил ко мне свое совершенно пустое лицо.Взял за плечи, поднял со стула, а потом с маху усадил обрат­но. Я вскрикнул от боли. Он изучал меня несколько секунд,будто собирался что-то сказать, но промолчал. Плотно за­пахнул куртку и ушел.

VI. Талиб

- Однажды ложь мне помогла, - сказал Ксан.

-Только однажды? - я позволил себе сострить, намекая на особенности профессиональной деятельности моего приятеля. Он недовольно сдвинул брови.

В тот день мы встретились в центре Москвы, пообедали и прогуливались по набережной. Была поздняя осень, однако солнышко пробивалось сквозь слоистые облака. Разговор поначалу шел пустой: о житейских мелочах, погоде и безвкусной московской архитектуре, потом перескочил на темы "рубля-доллара" и прочих котировок, которые не трогали моего сердца. Помимо пенсии, я ни на что не рассчитывал, о финансовых накоплениях не помышлял. Ксан, конечно, понаторел в бизнесе: однако меня с какой стати мучить скучными материями?

Уж не помню, какие мысленные ассоциации изменили направление нашей беседы, и мы заговорили о той роли, которую в жизни играют правда и ложь. Возможно, я отпустил язвительное замечание о финансистах и политиках, не стесняющихся обманывать наивное и глупое население, вспомнил заявления российского правительства весной и летом 1998 года о том, что дефолта быть не может, потому что не может быть никогда. А Ксан сказал, что нечего валить только на власть имущих: все, мол, врут или привирают. В быту ("Ах, как вы хорошо выглядите"), на производстве ("Наши автомобили самые надежные и быстрые"), в отношениях между людьми ("Ты на мне женишься?" - "Конечно"). Врут за здравие, за упокой, а также руководствуясь вполне низменными мотивами.

Меня приободрило философское течение разговора, я почувствовал себя в своей тарелке и не упустил шанса поддеть Ксана. "Куда мне с тобой тягаться, - заметил я с притворной скромностью, - ты ведь эксперт в этом вопросе".

Ксан сказал, что я по своему обыкновению все упрощаю. В последующие десять минут он прочел мне лекцию о том, что дипломатия и разведка практикуют "специфические методы передачи и получения информации", поскольку со страной, против которой работаешь, нечего церемониться. Все подчинено высшей цели, ради нее приходится не скупиться на полуправду и недомолвки. За годы существования цивилизации сотрудники загранпредставительств так прониклись этой формой общения, что перестали адекватно воспринимать честные и открытые высказывания. Таковые усиливают подозрение к партнерам, воспринимаются как ширма, скрывающая тайные планы.

Я покачал головой:

- Аморально. Обманывать своих знакомых, коллег..

- Речь не о морали, а об условностях профессии. Они общепризнанны и ни у кого не вызывают осуждения, разве что у таких простаков, как ты. - Тут я покраснел. - Дипломаты и разведчики кривят душей, им так проще понимать друг друга, в этом нет ничего личного.

- Значит, в личном плане.

-Мы вели себя, как все остальные. Ложь порицалась, считалась безнравственной. Ты это хотел услышать?

Я отреагировал с сарказмом:

- Переключаться было трудно?

Ксан не удостоил меня ответом.

- А "персонально", - я подчеркнул это слово, - ты никого не обманывал?

Глядя на темную маслянистую воду, в которой отражался гранит набережной, Ксан обхватил рукой подбородок. Пауза длилась долго, и под конец я забеспокоился: неужели мой приятель предпочтет отмолчаться, и мы снова примемся болтать о пустяках? Я уже готов был не выдержать: похлопать его по плечу, подмигнуть и этак небрежно бросить - ну, что там у тебя, выкладывай - как он оторвался от созерцания водной глади:

- Однажды я обманул своего знакомого. "Персонально", как ты выразился.

Его звали Аламзеб Нарази, и он был включен в спи­сок исламабадского дипкорпуса в качестве первого секретаря: в соответствующий раздел, на соответствующей странице. Тем не менее, его принадлежность к дипломатическому клану представлялась достаточно условной. Собственно, это относилось ко всем талибам, трудившимся в МИДе и за- гранучреждениях Исламского эмирата Афганистан.

После 1996 года профессиональных дипломатов в Афганистане не осталось: одни сбежали, других ликвидировали. А собственную плеяду "бойцов внешнеполитического фронта" мулла Омар и его окружение выращивать не торопились, что диктовалось идеологическими установками. Весь неисламский мир, в особенности, его западная часть, воспринимался как враждебное окружение, нуждавшееся в насильственной переделке. Примерно так же, в отношении капиталистических стран, думали большевики сразу после 1911 года: о мирном сосуществовании всерьез не помышляли, кричали, что буржуев надо бить, а не переговоры вести. В свете мировой пролетарской рево­люции дипломатия представлялась ненужной и вредной. Именно поэтому, став наркомом по иностранным делам, Троцкий откровенно халатно отнесся к своим обязанно­стям, заявляя, что занял этот пост лишь для того, чтобы "прикрыть лавочку".

Большевики были молодыми максималистами и романтиками, истово верившими в неосуществимые идеалы. Что в том странного? Все революции делались молодежью. Это относилось и к той, которую устроили в Афганистане ученики медресе. Мулле Омару в год падения режима было немногим за сорок, его соратникам - и того меньше.

Талибы установили дипломатические отношения с тремя странами: с Саудовской Аравией, Объединенными Арабскими Эмиратами и Пакистаном, но посольством располагали только в Исламабаде. В основном там трудились сотрудники спецслужб, координировавшие военную помощь, которую щедро оказывали пакистанцы, эмиссары, поддерживавшие связи с местными экстремистами. Аламзеб был единственным, кто мог с грехом пополам выполнять дипломатические функции: вести переговоры, общаться на приемах, не выглядя при этом заурядным бандитом. Помимо арабского, пушту и урду, он говорил по-английски, кое- как разбирался в международной политике и экономике.

И все же на полноценного дипломата не тянул. Протоколу был не обучен, на обедах и ужинах с трудом ориентировался во множестве столовых приборов. Своих симпатий и антипатий скрывать не умел, при встречах с представителями "вражеских" государств (скажем,

Ирана или Узбекистана) отбегал в сторону, а если не получалось - упорно молчал и с ненавистью буравил собеседника черными, похожими на маслины, глазами.

Нарази выглядел внушительно. Лет тридцати пяти, высокого роста, плотный, с крупными чертами лица. Черный тюрбан (неизменный талибский атрибут) нависал над густыми бровями. С этими деталями плохо сочетались очки в простой оправе, которые постоянно сползали на кончик носа и придавали Аламзебу интеллигентно-застенчивый вид. Бороду он аккуратно подстригал, причем короче, чем это допускалось религиозными требованиями.

Некоторые из талибов и пакистанских клерикалов во­обще считали подобную заботу об этом важном предмете мужского туалета святотатственной. Фазл-ур-Рахман, ли­дер пакистанской религиозной партии "Джамиат-улема- и-Ислам", в свое время немало способствовавший воцарению муллы Омара, однажды сказал Ксану: "Разве можно стричь бороду? Ведь на каждом волоске висит по ангелу!". Разумеется, это был перехлест, и сам достопочтенный Фазл дозволял цирюльнику касаться ножницами растительности на своих щеках. Пророк призывал правоверных не носить бороду слишком короткую ("будто вы просто небриты") и слишком длинную, "как у евреев". Поэтому в Исламском эмирате ее длина строго регламентировалась и определялась следующим образом: зажатая в кулак, она должна была высовываться из него не более чем на ладонь. Борода Нарази, однако, напоминала скорее элегантную бородку, и ухватить ее не смогла бы даже детская ручка.

Когда в 1999 году Ксан приехал в Исламабад в очередную командировку, он быстро уяснил: Аламзеб - единственный из тамошних талибов, с кем можно как-то общаться. А общаться приходилось, так как русские не хотели отставать от американцев и европейцев, поддерживавших контакты с представителями муллы Омара. Талибы никому не нравились, но они контролировали почти весь Афганистан, сумели навести там порядок, и не считаться с ними было нельзя.

Ситуация изменилась осенью, когда наступление рос­сийской армии в Чечне вызвало негативную реакцию со стороны многих мусульманских стран. Талибы особенно усердствовали, и в январе 2000 года признали "независимую Ичкерию".

Российскому посольству было поручено передать талибам резкий протест Москвы через их дипмиссию в Исламабаде. Выполнять эту миссию отправились старший дипломат по фамилии Хорунжий и Ксан.