– В Москве жизнь спокойнее, сюда татарские набеги не докатываются, – ответил Аким, приглаживая свои рыжие усы. Он был русоволосым, но бороду имел рыжую. – В Москву народ тянется отовсюду: из Твери, Рязани, Смоленска, Мурома… Сюда люди едут с Мещеры, Подвинья и Подесенья. А купцов тут каждое лето полным-полно с Востока и Запада. Поглядел я, какими барышами купцы располагают, и тоже торговлей занялся. Оставайся и ты, брат, в Москве! Плюнь ты на службу ханскую! Все едино, былого могущества у Орды уже не будет. Кончилось татарское иго для русичей!
От Всеволода не укрылось то, каким горделивым самодовольством преисполнены многие среди здешних горожан и посадских. Не только московские купцы и боярская чадь, но и местные простолюдины позволяли себе бахвалиться перед заезжими гостями, прославляя Дмитрия Ивановича, разбившего Мамая на Куликовом поле. После этой славной победы за Дмитрием Ивановичем закрепилось прозвище Донской.
Всеволод поинтересовался у брата, участвовал ли он в составе московской рати в прошлогоднем походе против Мамая.
– У меня же одышка и частые головные боли, какой из меня воин! – с виноватой улыбкой проговорил Аким. – Но и я внес посильную лепту в эту победу, отсыпав серебра из своей мошны на закупку вооружения для ратников. Пусть не мечом, так деньгой послужил я общерусскому делу!
Всеволод был восхищен белокаменными стенами и башнями московского детинца, который местный люд называл Кромником. От старославянского "кром", что значит "крепость". С трех сторон Кромник омывали воды Москвы-реки и ее притока Неглинки. С четвертой восточной стороны был выкопан глубокий ров, заполненный речной водой. Через ров были перекинуты три деревянных моста, ведущих к трем воротным башням. Напротив этих башен в междуречье Москвы и Неглинки раскинулся Великий Посад, где проживала основная масса здешних купцов и ремесленников. Ремесленные околотки имелись и за рекой Москвой, этот квартал назывался Заречьем. За речкой Неглинкой тоже густо теснились бревенчатые дома кузнецов, дегтярников и смолокуров. Это был Малый Посад, чаще называемый Черторыем.
Переговоры с московским князем не заладились у рязанских послов, поэтому они без промедления отправились домой. Дмитрий Иванович ни в какую не хотел возвращать Лопасню рязанцам. Епископ Софроний решил задержаться в Москве, намереваясь через посредничество митрополита Киприана склонить Дмитрия Ивановича к уступкам рязанскому князю.
Вместе с рязанскими послами уехал из Москвы и Всеволод. Впрочем, он заверил старшего брата, что еще до осени сбежит из Орды на Русь. Аким убедил Всеволода не искать прибежища в Рязани, над которой постоянно нависает угроза ордынских набегов, но поселиться в Москве. Аким обещал помочь Всеволоду с постройкой дома и с налаживанием полезных связей среди местных купцов. Аким рассчитывал привлечь Всеволода к своим торговым делам. Ему давно требовался толковый и надежный помощник.
Глава 5. Солтанбек
На обратном пути в Сарай Всеволод был хмур и неразговорчив. Турсунбек же, наоборот, пребывал в приподнятом настроении, довольный тем, что рязанскому князю не удалось столковаться миром с князем московским. И хотя Олег Иванович не сказал ничего определенного относительно своего союза с Тохтамышем, Турсунбек был уверен, что рано или поздно вражда с Москвой вынудит рязанского князя искать сближения с Ордой.
Полагая, что Всеволод беспокоится за судьбу своего старшего брата и его семьи, отчего и пребывает в подавленном состоянии, Турсунбек пытался его приободрить.
– Ты же служишь Тохтамышу, поэтому, когда наше войско захватит Москву, твой брат и его близкие не будут обращены в рабство, – молвил он. – Если же твой брат поможет нашим батырам со взятием Москвы, тогда Тохтамыш не просто помилует его, но и щедро вознаградит.
О том, что Тохтамыш выпустил Солтанбека из темницы, включив его в свою свиту, Турсунбек и Всеволод узнали еще при въезде в Сарай. Стражниками у городских ворот верховодил Иргаш, племянник Турсунбека. Он-то и поведал Турсунбеку и его спутникам обо всем, что случилось в ханском дворце за последний месяц. Иргаш был дружен со Всеволодом, поэтому он с сочувствием в голосе сообщил ему, что дом эмира Буранды, принадлежавший Всеволоду, Тохтамыш подарил Солтанбеку.
– Ты же знаешь, что Солтанбек женат на дочери покойного Буранды, – молвил Иргаш, беседуя со Всеволодом. – Солтанбек потребовал себе дом своего тестя. Тохтамыш уступил Солтанбеку, поскольку он рассчитывает через него убедить самых непримиримых Мамаевых военачальников сложить оружие. Ведь Солтанбек пользуется среди татарской и кипчакской знати большим уважением. Солтанбек непревзойденный наездник и стрелок из лука. К тому же он храбрец, каких поискать.
Турсунбек, отчитываясь перед Тохтамышем о своей поездке в Рязань, упомянул и о старшем брате Всеволода, проживающем в Москве. Турсунбек намекнул Тохтамышу, мол, если Всеволода отпустить из Орды в Москву, то он со своим братом могли бы стать татарскими соглядатаями под боком у московского князя.
– Брат Савалта падок на злато-серебро, – сказал Турсунбек с хитрой усмешкой на устах. – Думаю, за щедрое вознаграждение он согласится помочь тебе, повелитель, захватить Москву.
Тохтамыш весьма обрадовался услышанному от Турсунбека. Он и сам подумывал о том, что было бы неплохо для него иметь в Москве свои "глаза" и "уши". За ордынскими купцами московиты зорко следят, не позволяя им оставаться в Москве на зимовку. Зато местные купцы имеют полную свободу, и никакого княжеского пригляда за ними нет.
Тохтамыш вызвал к себе Всеволода под предлогом того, что желает вознаградить его за верную службу. Присутствовал при этой встрече и эмир Турсунбек.
Всеволод сначала не поверил своим ушам, когда Тохтамыш стал предлагать ему перебраться на жительство в Москву. Последние две недели Всеволод только и размышлял о том, как бы ему сбежать из постылого Сарая вместе с Агафьей и Ильгизой. А тут вдруг Тохтамыш сам предлагает Всеволоду уехать в Москву! Всеволод мигом смекнул, что Тохтамышу нужен в Москве надежный лазутчик.
Всеволод хоть и обрадовался в душе столь удачной возможности покинуть ненавистный Сарай, однако виду не подал. Нагнав на себя хмурый вид, Всеволод принялся сетовать на то, что Тохтамыш сначала лишил его своей милости, отняв у него богатый дом, а теперь и вовсе желает прогнать его с глаз долой. "И за что мне такая немилость, повелитель? – печально вздыхал Всеволод. – Разве я ослушался тебя хоть раз? Разве воровал я тайком деньги из твоей казны?"
Тохтамыш усадил Всеволода рядом с собой, дружелюбно похлопав его по плечу. "Мое отношение к тебе ничуть не изменилось, Савалт, – сказал хан. – Я ценю твое усердие в делах. Никаких претензий к тебе у меня нет. Я отсылаю тебя в Москву ради твоего же блага. Солтанбек не сможет забыть того, что ты убил его тестя. Солтанбек непременно постарается убить тебя. Вам двоим будет тесно в Сарае. Вот почему тебе нужно отсюда уехать, Савалт, хотя бы на год или два".
На отъезде Всеволода из Сарая настаивал и Турсунбек из искреннего расположения к нему. Провожая Всеволода из ханских покоев, Турсунбек доверительно молвил ему, что Тохтамыш с подозрением относится к Солтанбеку. Тохтамыш пощадил Солтанбека лишь для того, чтобы тот помог ему прекратить распри среди ордынской знати. "Если Тохтамыш будет рубить головы всем недовольным вельможам, то междоусобная война еще долго продлится в Золотой Орде, – сказал Турсунбек. – Тохтамыш намерен объединить вокруг себя всю татарскую знать своим замыслом нового похода на Русь. И Солтанбек поможет в этом Тохтамышу, ведь он горит желанием отомстить московскому князю за поражение своего отца на Куликовом поле".
Придя домой, Всеволод повелел Агафье собираться в путь. Агафья от изумления и растерянности выронила из рук глиняный кувшин, услышав от Всеволода, что великий хан отпускает его из Орды в Москву. Упав на пол, кувшин разбился на куски.
– За что же тебе такая милость от хана? – спросила Агафья, едва не расплакавшись от радости.
Прибежавшая из соседней комнаты Ильгиза невольно застыла в дверном проеме, взволнованно прижав руки к груди.
Всеволод подмигнул Ильгизе, затем ласково погладил Агафью по щеке.
– Кланялся я ниже всех ханских слуг, вот Тохтамыш и одарил меня такой милостью, – с усмешкой промолвил он. – Не придется нам скрадом бежать отсель, голубицы. Уедем открыто при свете дня, да еще и под ханской охраной.
Агафья не стала даже собирать с полу черепки разбившегося сосуда, она торопливо металась по дому, укладывая в две походные сумы одежду и самые необходимые вещи. Ильгиза расторопно помогала Агафье, открывая крышки сундуков, сворачивая платья и одеяла так, чтобы они не занимали много места в торобах.
Всеволод снял с полки икону с ликом Богородицы, бережно обтер ее и протянул Агафье.
– Вчера и позавчера я сталкивалась на торжище с Солтанбеком, – проговорила Агафья, взяв икону из рук мужа. – Солтанбек грозится убить тебя, милый.
– Угрозы Солтанбека мне теперь не страшны, – спокойно сказал Всеволод, надевая на себя пояс с мечом. – В Москве я буду для него недосягаем.
Глава 6. Муром
Широкая плоскодонная лодка, пересекая Оку, тянула за собой большой бревенчатый плот, на котором возле высоких перил теснились люди и лошади. Восемь гребцов в белых льняных рубахах с засученными рукавами уверенно и расторопно орудовали веслами. Благодаря их усилиям плоскодонка двигалась довольно быстро, с журчанием рассекая свинцово-бирюзовые речные воды.
Над Окой стремительно пролетают белые чайки, издавая резкие отрывистые крики. Птицы то взмывают высоко вверх, то стремительно падают вниз, выхватывая из воды серебристых пескарей.
Левый окский берег, отступая, теряет ясные очертания. Пристань у села Проворово, откуда отчалил плот, уже еле различима. Потемневшие от дождей крыши сельских изб затерялись среди кудрявых березовых рощ и густых прибрежных ольховых зарослей. На правобережье Оки вздымаются холмы, на которых грозно высятся бревенчатые стены и башни. Между холмами раскинулся густой сосновый лес.
"Вот каков ты есть – град Муром! – подумал Всеволод. – Младший брат Рязани".
Всеволод перевел взгляд на Агафью, стоявшую рядом. Заметив слезы у нее на щеках, Всеволод мягко обнял Агафью за плечи.
Сидевшая на походных сумках Ильгиза задумчиво взирала на вольный речной простор, искрившийся в лучах полуденного солнца.
Вдалеке на речной глади виднелись белые паруса торговых судов, идущих к Мурому со стороны Нижнего Новгорода, близ которого сливаются Ока и Волга.
Всеволод и его спутницы покинули Сарай вместе с купеческим караваном, направлявшимся в Москву. Караван две недели шел степным шляхом до Рязани. В пути Агафья убедила Всеволода не ехать в Москву, узнав от него, что хан Тохтамыш вовсе не из благородства отпустил его на Русь.
"Не пристало тебе, милый, быть соглядатаем Тохтамыша, который точит зуб на Дмитрия Донского, – сказала Агафья. – Лучше нам уехать в Муром к моей родне, начать там новую жизнь, навсегда позабыв про Тохтамыша и про постылую татарскую неволю!"
Всеволод согласился с Агафьей. Намеренно задержавшись в Рязани, Всеволод и обе его спутницы отстали от ханского каравана. Они повернули к Мурому, куда и прибыли на третий день пути.
Укрепленный детинец Мурома был расположен на Княжьей горе, у подножия которой лежало неглубокое озеро Кстово, соединенное с Окой узкой протокой. Причал для торговых кораблей был сооружен муромчанами на правом берегу Оки возле протоки, получившей название Змеиной. Узость протоки не позволяла разминуться в ней двум ладьям, идущим навстречу друг другу. В озере было много отмелей, поэтому тяжело груженные насады сюда не заходили, разгружаясь на окском берегу.
Ниже по течению Оки имелась еще одна пристань, устроенная близ Спасо-Преображенского монастыря, деревянная стена которого возвышалась на взгорье всего в полусотне шагов от реки. Первые муромские князья, присланные сюда из Киева, держали свои подворья на месте строений Спасо-Преображенского монастыря. Лишь со временем князья и их челядь прочно утвердились на Княжьей горе, которая до этого называлась Перуновой горой, поскольку там когда-то находилось капище языческого бога Перуна.
К северо-востоку от Мурома на расстоянии полуверсты находились еще две монашеские обители: Благовещенский мужской монастырь и Троицкий женский монастырь. Так же, как и Спасо-Преображенский монастырь, обе эти обители были обнесены бревенчатыми стенами с высокими башнями по углам. Укрепленные монастыри как бы оберегали град Муром с трех сторон, а с четвертой южной стороны несла свои воды река Ока.
Посады Мурома, населенные ремесленниками и торговцами, широко раскинулись по всей округе. Если Никольская слобода вытянулась вдоль берега Оки, как и Корабельная слободка, то Плотницкий околоток упирался в лесную чащу, примыкая к крепостным валам Мурома с северо-запада.
Муромские посады довольно часто горели во времена вражеских вторжений. Последний татарский набег случился шесть лет тому назад. Тогда ордынцы не смогли взять хорошо укрепленный Муром, зато они отыгрались на здешних посадах, спалив их дотла. В ту пору Агафья и угодила в татарское рабство.
Терем родителей Агафьи некогда стоял в Никольской слободе, ныне на его месте были возведены хоромы какого-то богатого купца. Посад был отстроен заново, поэтому Агафья пребывала в некоторой растерянности. Улицы были на том же месте, но дома на них стоят совсем другие. Агафье удалось разыскать людей, живших когда-то по соседству с ее семьей. От них Агафья узнала, что ее отец и мать были убиты татарами во время того страшного набега, ее брат был уведен невольником в Орду, а старшая сестра Пелагея ныне проживает в селе Карачарове вместе с мужем и детьми.
Село Карачарово лежало всего в трех верстах от Мурома. Дорога туда пролегала через вековой сосновый лес, пронизанный золотыми солнечными лучами.
Пелагея была старше Агафьи на семь лет, ей только-только перевалило за тридцать. Мужем Пелагеи был небогатый купец Федул, торговавший льном, медом и воском.
Встретившись после шестилетней разлуки, Агафья и Пелагея крепко обнялись, обливаясь слезами. Печально памятный татарский набег выкосил всю их родню: кого-то ордынцы убили, кого-то угнали в полон. Первый супруг Пелагеи сильно обгорел, туша пожары на посаде после ухода татар. От этих ожогов он и скончался. Пелагея же вышла замуж вторично за Федула, мужнина брата. От первого супруга у Пелагеи остались дочь и сын. От Федула Пелагея родила еще двух дочерей.
Пелагея пошла замуж за Федула не по любви, а от безысходности. Не о себе думала, а о детях, которых надо было на ноги подымать. После татарского набега Пелагея осталась без родни, без жилища и без средств к существованию. "Всех неженатых мужиков в Муроме в то злосчастное лето по пальцам можно было пересчитать, – сетовала Пелагея в беседе с сестрой. – А вдов было полным-полно, почитай пол-города. Кабы я тогда не пошла за Федула, то его мигом к рукам прибрали бы. Еще бы! Федул в торговых делах хваткий и денежки у него водятся. А то, что Федул внешне неказистый, так с лица воду не пить…"
Фрол, брат Федула, всегда нравился Агафье. Был он человеком с широкой душой, отзывчивым на любое горе, выделялся и статью молодецкой. Федул же всегда смотрелся рядом со своим старшим братом, как поганка рядом с грибом-боровиком. Да и нравом Федул был алчен, злопамятен и завистлив. По молодости Федул сватался к Агафье, но получил от ворот поворот.
Ныне, принимая Агафью в своем доме, Федул поглядывал на нее свысока. Мол, ты, лебедушка, в свое время побрезговала мною, но я все же внакладе не остался, высватал-таки себе твою сестру-красавицу!
Агафья не стала скрывать от Пелагеи, через какие унижения ей пришлось пройти, пребывая в татарской неволе. Не умолчала Агафья и про свою жизнь в ханском гареме. Вскоре Агафья пожалела о том, что откровенничала с сестрой.
– Глядя на тебя, сестрица, на твой цветущий вид, не скажешь, что ты шибко страдала, живя в ханском дворце, – как-то раз заметила Агафье Пелагея. – Погляди-ка на меня, голубушка. Я стала тощая, как щепка, хоть и не мыкаюсь в рабстве. А вспомни, какая я была в юности, кровь с молоком!
Агафья не знала, что сказать сестре на это. Неволя истерзала душу Агафьи, однако она не умалила ее внешней прелести. Пелагею же частые роды, постоянные труды и заботы иссушили, состарили до срока. Раньше-то Пелагея была словно яблоко налитое, а сейчас она похудела и стала казаться выше ростом. На лице у Пелагеи залегли глубокие морщины, особенно заметные у рта, на лбу и в уголках глаз. Последние роды дались Пелагее особенно тяжело, она едва не умерла, разродившись мертвым младенцем. Случилось это год тому назад.
– Не пойму я тебя, сестрица, зачем ты на Русь подалась? – донимала Пелагея Агафью. – Муж твой был в чести у хана Тохтамыша, у вас в Сарае имелся дом и неплохой достаток. По вашей одежке видать, что вы явно не бедствовали, живя в Орде. У тебя даже служанка имеется, как у знатной госпожи. Хоть ты и называешь Ильгизу своей подругой, но я же вижу, как она ухаживает за тобой. А может, Всеволод женился на вас обеих, ведь многоженство в обычае у татар. Может, вы оба бохмитскую веру приняли, а?
– Ни я, ни Всеволод от христианской веры не отрекались, – сказала Агафья, сурово сдвинув брови. Она показала сестре свой нательный крестик. – Зачем ты говоришь мне все это? Разве достаток на чужбине может заменить отчий край?
– Глупая, ты даже свое бабье счастье нашла не на Руси, а в Сарае, – огрызнулась Пелагея. – Вон какого красавца отхватила себе в мужья! А ведаешь ли, что ожидает тебя в отчем-то краю? Тут под каждым кустом беда, за каждым углом несчастье… – Пелагея досадливо махнула рукой, мрачно добавив: – Ничего, милая, поживешь здесь и поймешь со временем, каково оно – житье-бытье на Руси.
Село Карачарово было знаменито тем, что здесь некогда родился и жил до зрелых лет славный богатырь Илья Муромец. По преданию, Илья-богатырь не мог ходить до тридцати трех лет. От этого недуга его исцелили какие-то странствующие монахи. Избавившись от паралича ног, Илья Муромец отправился в Киев и вступил в дружину воинственного князя Владимира Мономаха.
Двадцать лет Илья Муромец ходил в походы в составе киевской рати, совершив немало подвигов. В ту пору главными врагами Руси были половцы, занимавшие степные пространства от Днепра до Дона. При Владимире Мономахе Русь отгородилась от Степи высокими рукотворными валами, протянувшимися на многие версты на южных окраинах русских земель. Вдоль этих пограничных валов были разбросаны небольшие укрепленные городки, где постоянно находились дружины конных и пеших ратников. Это была порубежная стража, обязанная днем и ночью, в любую погоду нести дозор, дабы вовремя упредить киевского князя об очередном набеге степняков.
Одну из таких порубежных дружин возглавлял Илья Муромец, ставший воеводой.