К удивлению Тарбея, Боробек заявил, что он сам выйдет на схватку с Солтанбеком.
– Ты же плохо держишься в седле, сынок, – сказал Тарбей, – а Солтанбек отличный наездник.
– По правилам, тот, кто принимает вызов, заявляет, каким будет поединок, конным или пешим, – заметил на это Боробек. – Вызов будет брошен Солтанбеком, значит, я смогу выбрать пеший бой. Без коня Солтанбек не будет слишком сноровист.
– Тебе и с пешим Солтанбеком не справиться, сынок, – завздыхал Тарбей. – Этот мерзавец орудует саблей гораздо ловчее тебя.
– По тем же правилам, зачинщик поединка обязан сражаться тем же оружием, что и его противник, – промолвил Боробек. – Я выйду на поединок с копьем и кинжалом. Солтанбеку поневоле придется взять в руки такое же оружие.
Тарбей взирал на сына со смесью изумления и восхищения в глазах. Он и не предполагал, что в груди Боробека бьется такое отважное сердце! Солтанбек, конечно, превосходный воин, и явно не Боробеку тягаться с ним. Но если лишить Солтанбека кое-каких преимуществ, оставить его без коня и без сабли, тогда у Боробека появится шанс выйти победителем из схватки. Все-таки Боробек в прошлом был ханским нукером, в казначейство он перешел два года тому назад под давлением отца.
А тут еще произошел непредвиденный случай: необъезженный жеребец лягнул Солтанбека, сломав ему ногу. И это накануне поединка! Узнавший об этом Тарбей бурно возликовал. Судьи собрались было опять сделать отсрочку поединку до заживления ноги Солтанбека. Однако Тохтамыш запретил им это делать. "Коль Солтанбек не может выйти на схватку, значит, его заменит Басар, – постановил Тохтамыш. – В конце концов, именно Басару нанес обиду Тарбей, посмеявшись над его увечьем".
Басару было шестнадцать лет, у него не было никакого военного опыта, поскольку Мамай не пускал его в сражения. Правда, в последнее время Солтанбек старательно обучал Басара верховой езде, стрельбе из лука, владению копьем и саблей. Однако Басар занимался всем этим из-под палки, у него не было тяги к воинскому делу.
Боробек был старше Басара на шесть лет. Физически он был гораздо сильнее Мамаева сына. И в обращении с оружием Боробек был опытнее Басара. Поэтому, узнав, что ему предстоит выйти на поединок не с Солтанбеком, а с Басаром, Боробек решил сражаться верхом на коне. Боробек был уверен, что он легко одолеет мальчишку Басара.
И вот наступил день схватки. После утреннего намаза на широкой площади перед ханским дворцом собрались толпы зрителей, среди которых было много имовитых вельмож, богатых купцов и ханских телохранителей. Тохтамыш сидел на возвышении, застеленном богатыми коврами. Справа и слева от него на длинных скамьях расположились военачальники-кокайцы, муллы и ханские советники. Роскошные халаты и шубы знатных татар смотрелись особенно ярко на фоне выпавшего за ночь ослепительно-белого снега.
Небогатый люд, пришедший на площадь, со стороны напоминал серую колышущуюся массу, охватившую полукольцом лобное место, укрытое пушистым снегом. Конные глашатаи еще вчера проехали по всем кварталам Сарая, известив население большого города о предстоящем зрелище. Собственно, такого рода схватки были не в диковинку местным жителям. У кипчаков и татар с давних времен было в обычае разрешать некоторые споры в честном поединке.
Едва на середину площади выехали два всадника в доспехах, как в толпе наметилось оживление. Люди вытягивали шеи, разглядывая двух наездников и вслух высказывая предположения относительно того, кто из них победит в схватке.
Боробек, восседавший на белом гривастом коне, смотрелся более грозно. На нем был длинный хорасанский панцирь из металлических пластин с овальными краями, напоминавшими рыбью чешую. Голова его была увенчана островерхим аварским шлемом с тонкой стальной стрелкой, защищавшей нос. На поясе у Боробека висела сабля. В правой руке он держал копье, в левой – круглый щит. На левом боку у него висели саадак и колчан со стрелами. Желтое одутловатое лицо Боробека с приплюснутым носом и тонкими усами было невозмутимо. Он глядел на Басара, как хищник на добычу.
Басар выехал на поединок на гнедом поджаром жеребце, укрытом чепраком с нашитыми на нем бронзовыми бляшками. Вооружение у Басара было точно такое же, как и у Боробека, зато панцирь на нем был более легкий, изготовленный из сыромятной кожи. Голова Басара была покрыта круглым монгольским шлемом с металлическим верхом и кожаными пластинами, ниспадавшими на шею. Юный и стройный Басар, не имевший усов, смотрелся рядом с Боробеком хрупким и беззащитным, несмотря на свое воинское облачение.
По обычаю, Боробек и Басар сначала поприветствовали хана Тохтамыша, подъехав к возвышению, украшенному красными коврами. Затем они разъехались в разные стороны примерно на пятьдесят шагов друг от друга. Закрывшись щитами и взяв копья на изготовку, соперники стояли так несколько долгих секунд. Наконец один из ханских судей взмахом красного платка дал сигнал к началу поединка.
Для Басара эта схватка стала первым по-настоящему серьезным испытанием в жизни. Увидев, что Боробек с яростным криком скачет на него, погоняя пятками своего скакуна, Басар не на шутку испугался. Тело и голова Басара горели, точно объятые огнем. В ушах у него шумело, а сердцу вдруг стало тесно в груди, словно оно стало втрое крупнее. Все прожитые годы показались Басару кратким мигом, быстрой минутой, промелькнувшей подобно падающей звезде в ночном небе. "Что постиг, чего добился я за минувшие шестнадцать лет? – пронеслось в голове у Басара. – Неужто пришла моя пора заглянуть в глаза смерти? Нет, я не хочу! Нет! Нет!"
Швырнув на снег копье и щит, Басар поспешно выхватил из саадака тугой лук, а из колчана черную оперенную стрелу. Гнедой под ним нетерпеливо бил копытом, порываясь сорваться с места, но Басар сердитым окриком усмирил его. Привстав на стременах, Басар напружинился, пристроив стрелу на тетиву лука. Он делал все, как учил его Солтанбек.
Боробек летел на Басара, чуть наклонившись к гриве коня. Острое жало его копья блестело на солнце, шлем у него на голове сверкал, отражая слепящие солнечные лучи. Копыта белого жеребца громыхали, взрыхляя снег. Расстояние между двумя всадниками стремительно сокращалось. Толпа замерла в полнейшем молчании. В чистом прохладном воздухе был слышен лишь топот копыт и хриплый воинственный вопль Боробека.
Всего секунда понадобилась Басару, чтобы прицелиться и спустить тетиву из воловьих жил. Выпущенная им стрела угодила Боробеку прямо в разверстый в крике рот, а ее острие вышло у него из затылка. Боробек выронил копье и с хрипеньем стал заваливаться вбок, невольно потянув узду влево. Белый жеребец рванулся в сторону, грызя удила. Все больше теряя равновесие, Боробек продолжал цепляться за натянутые поводья, вынудив своего скакуна сначала скакать по кругу, а потом и вовсе подняться на дыбы. Вылетев из седла, Боробек остался лежать неподвижно на снегу с раскинутыми в стороны руками, с торчащей изо рта стрелой.
Басар опустил лук, не веря своим глазам. Впервые в жизни он своей рукой убил человека! Более того, он вышел победителем из смертельного поединка!
В ушах Басара еще звучали крики и восхваления сарайской черни, когда он вернулся с площади домой. Басар поспешил в покои старшего брата, застав у того лекарей, которые осматривали его сломанную ногу.
Увидев в дверях взволнованного радостного Басара, который при виде врачей замешкался у порога, Солтанбек с улыбкой обронил:
– Рад видеть тебя живым, братец. Сегодня ты стал настоящим мужчиной!
– Благодаря тебе, брат, – промолвил Басар, приблизившись к Солтанбеку и взяв его за руку. – Я решил стать воином, как и ты.
Глава 10. Татары идут!
– Скоро же ты забыл мои благодеяния, брат, – с обидой в голосе выговаривал Всеволоду Аким. – Вспомни, ты приехал в Москву прошлой осенью без средств к существованию. Я на свои деньги выстроил тебе дом, взял тебя пайщиком в свои торговые дела. Можно сказать, на ноги тебя поставил, а ты начинаешь теперь нос задирать. Нехорошо, брат. Не по-христиански это!
– Не выдумывай, Аким, – возразил Всеволод. – Я нос перед тобой не задираю. По уговору, мы с тобой равноправные пайщики, но ты почему-то взял себе за правило помыкать мною. Гоняешь меня в дальние поездки то с товаром, то за товаром. Никакого передыху не даешь, словно я лошадь ломовая. Почти всю выручку ты себе забираешь, мне лишь жалкие крохи достаются. Разве это по-братски?
– Не забывай, брат, сколько деньжат ты мне должен за новый-то дом, – заметил Аким. – Вот расплатишься с долгами, тогда и доля твоя от общей выручки возрастет. Родство родством, а про выгоду забывать тоже нельзя. У меня ведь, в отличие от тебя, трое детишек подрастают.
– Стало быть, ты про свою выгоду всегда помнишь, Аким, а я про свою должен забыть, так, что ли? – огрызнулся Всеволод. – Не слишком ли большие проценты ты на меня навесил, брат? Чувствую, твое благодеяние оборачивается для меня долговой кабалой!
– Трудиться надо, брат, – нравоучающим тоном проговорил Аким, – тогда и с долгами быстро расплатишься. Значит так, завтра выедешь в Рязань, закупишь там лен и гречиху. По слухам, на Рязанщине ныне лен богато уродился.
– Окстись, брат! – возмутился Всеволод. – Я лишь позавчера из Торжка прибыл с грузом мехов и моржового клыка. Передохнуть бы мне надо. Езжай-ко ты сам до Рязани.
– Не могу я в Рязань ехать, дел у меня полно в Москве, – рассердился Аким. – Лето на исходе, в эту пору множество купцов иноземных идут речным путем через Москву с севера на юг. Нужно успевать сбывать гостям чужеземным залежалый товар.
– Я тоже не могу Москву покинуть, – в тон брату заявил Всеволод, – у моей супруги недавно выкидыш случился, больная она лежит. Не могу я оставить Агафью в таком виде. Ей сейчас надобны уход и утешение.
Аким вскочил со стула и забегал по светлице, топая сапогами. Его лицо исказила гримаса неприязни.
– Ты – дурень набитый, братец! – Подскочив ко Всеволоду, Аким постучал костяшками пальцев по его лбу. – Зачем ты связался с этой Агафьей? Ведь ты же знал, что она была гаремной наложницей. Одному богу ведомо, сколько выкидышей у нее уже было в прошлом, ибо немало басурман прошло через ее постель. Чрево Агафьи более не способно к деторождению, это тебе любая повитуха скажет.
– Заткнись, Аким! – Глаза Всеволода налились гневом. – Не доводи меня до греха!
Однако Аким не унимался.
– Я же предлагал тебе в жены свою свояченицу Прасковью, деву чистую и непорочную. Но ты отказался от Прасковьи ради своей сарайской блудницы, талдыча мне про взаимную любовь. В результате Прасковья вышла замуж за суконщика Адама, который явно не прогадал. Ты же, братец, остался с носом и со своей хворой потаскухой, у которой никогда не будет детей…
Разъярившийся Всеволод прервал злобную тираду Акима, приложив его кулаком прямо в челюсть. Отлетев на два шага, Аким распластался на полу.
На шум прибежала Авдотья, Акимова жена. Ей кое-как удалось утихомирить мужа, который хотел уже броситься на Всеволода с табуретом в руках.
– Вы же родные братья, чего же вы грызетесь друг с другом, как недруги! – воскликнула Авдотья, силой усадив Акима на скамью. Она раздраженно добавила, оглянувшись на Всеволода: – Слушай, деверь, иди-ка ты к себе домой! Не столкуешься ты сегодня с братом своим. Приходи к нам завтра.
Всеволод сдернул с вешалки свой плащ из аксамита и удалился, хлопнув дверью.
Шагая по Варьской улице к Бондарному переулку, где стоял его дом, Всеволод предавался мрачным раздумьям. Держит его Аким, как слугу, на побегушках. К тому же за одолженные в прошлом году деньги Аким взимает со Всеволода грабительские проценты. Выполняя поручения старшего брата, Всеволод мотается то в Тверь, то в Суздаль, то в Торжок, а получает за это сущие гроши. Этих денег Всеволоду и Агафье еле-еле на еду хватает, а ведь им еще нужно одеваться, заготавливать дрова на зиму, кормить двух лошадей. Теперь вот Агафья занедужила, на лекарей тоже деньги понадобятся.
Всеволод и не предполагал, что его жизнь на Руси, куда он так стремился, будучи невольником в Орде, окажется столь безрадостной. Сначала Всеволоду не удалось обосноваться близ Мурома в селе Карачарове, сожженном дотла татарами. Теперь вот, живя в Москве, Всеволод чувствует себя кабальным смердом, пребывая у родного брата на посылках. Более всего Всеволода печалило то, что он не видел выхода из своего нелегкого положения. Он был кругом в долгах, поэтому не мог порвать со своим алчным старшим братом.
Над Москвой понемногу сгущались сумерки, пропитанные кисловатым запахом дыма; это у Яузы-реки дымили бани. Багряное солнце, скатившись к дальнему лесу, почти скрылось в облаках, окрашенных пурпуром.
Прохожих на улице было мало. Всеволод шагал, взбивая сапогами густую дорожную пыль. Из-за высоких частоколов лаяли цепные псы, потревоженные его шагами. Тут и там хлопали воротные калитки, это местные ремесленники и торговцы возвращались к родным очагам из кузниц и с торжища.
Уже подходя к Бондарному переулку, Всеволод вдруг услышал, как его кто-то окликнул по имени. Подняв голову, Всеволод увидел богато одетого вельможу, светло-русые волосы которого были скреплены серебряной диадемой. На лиловом плаще вельможи искрились узоры, вышитые золотыми нитями. Из-под плаща выглядывали красные сафьяновые сапоги с загнутыми носками.
Позади вельможи теснились трое слуг в высоких шапках с меховой опушкой, один из которых держал под уздцы вороного оседланного коня.
– Здрав будь, друже! – воскликнул вельможа с улыбкой на устах. – Чего идешь, голову повесив?
Это был князь Астис, сын Валимунта, литовец родом. В свое время Валимунт, сын Ольгерда, поступил на службу к московскому князю Ивану Красному, отцу Дмитрия Донского. После смерти Ивана Красного Валимунт уехал обратно в Литву, но сын его Астис остался на службе у Дмитрия Донского. Астис женился на русской боярышне, принял крещение. Русичи называли Астиса на свой лад Остеем.
Когда Всеволод приехал в Москву из Мурома, то случай свел его с Остеем, который предложил ему стать гриднем. Всеволод тогда отказался от предложения Остея, имея намерение заняться торговлей, по примеру старшего брата. Впоследствии Всеволод не раз пожалел о том, что не пошел в дружину к Остею, завязнув в долгах, как муха в паутине.
Всеволод приблизился к Остею, чтобы пожать ему руку.
– Здрав будь, князь, – сказал он. – Заботы гнетут меня, потому и не гляжу по сторонам.
– Жизнь без забот не бывает, – заметил Остей, не спуская со Всеволода своих светло-голубых глаз. – Хочу вновь спросить тебя, витязь. Не пойдешь ли ко мне в дружину? Поверь, это избавит тебя от многих невзгод.
– Я бы рад служить тебе, князь, но… – Всеволод замялся, неловко топчась на месте. – В кабале я у брата своего, долгами он меня опутал.
– Помнишь, я говорил тебе прошлой осенью, что так и будет. – Остей с хитрым прищуром покачал головой. – Но ты не поверил мне, приятель. Уж не обессудь, но брат твой – скряга, каких поискать! Иди ко мне в дружину, а я оплачу все твои долги.
– Коль так, князь, буду преданно служить тебе, видит бог! – растроганно произнес Всеволод.
– Приходи завтра на мой двор, – промолвил Остей, дружески похлопав Всеволода по плечу. – Урядимся с тобой честь по чести при свидетелях. Там же получишь воинскую справу и серебро в уплату долга.
Подворье князя Остея находилось в селе Кулишки, что на самой окраине Великого Посада. В этом селе были погребены бояре и воеводы, павшие в Куликовской битве. Рядом с их братской могилой Дмитрием Донским была выстроена деревянная обетная церковь. Храм этот назывался Дмитровским, поскольку был посвящен святому воину Дмитрию Солунскому.
Всеволоду уже доводилось бывать в Кулишках по своим торговым делам, поэтому ему было ведомо, где стоит Остеев двор. На другой день спозаранку Всеволод пришел к высокому крыльцу Остеева терема. Оказалось, что Остей чуть свет отправился на совет к великому князю, поэтому со Всеволодом разговаривала княгиня Кристина, жена Остея.
Это была среднего роста, молодая, статная женщина, белолицая и голубоглазая. Кристина была дочерью московского боярина Федора Воронца. У нее было миловидное круглое лицо с мягко закругленным подбородком, с ласковыми и очень красивыми глазами. Одета Кристина была в длинный льняной летник белого цвета с голубыми узорами по вороту и на рукавах, ее голова была укрыта тонким белым повоем, скрепленным на лбу широкой диадемой с красным орнаментом в славянском стиле. На тонких пальцах княгини поблескивали золотые перстни.
Весь облик супруги Остея дышал очарованием.
– Муж все мне разъяснил перед уходом, – молвила Кристина, обменявшись приветствиями со Всеволодом. – Давай поднимемся в терем, тебе нужно подписать договор, если все его условия тебя устроят.
Поднимаясь по теремным ступеням, Всеволод спросил у Кристины, идущей впереди него, долго ли будет отсутствовать Остей.
– Ожидать ли мне его здесь? – добавил Всеволод. – Иль я могу идти по своим делам?
– Я думаю, совет у великого князя продлится долго, – заметила Кристина, не скрывая своей тревоги. – Гонец, прибывший к моему мужу, сообщил ему, что орда Тохтамыша внезапным наскоком захватила Лопасню и переправляется через Оку.
Всеволод на мгновение лишился дара речи, взирая на Кристину так, словно та произнесла нечто непристойное или неправдоподобное. У него спутались мысли и стеснило дыхание от услышанного. Кристина продолжала что-то говорить, переступив дверной порог и жестом приглашая Всеволода следовать за нею. Всеволод машинально шел за Кристиной, объятый смятением, совершенно не вникая в то, что она говорит. Даже когда ему вручили для прочтения бумагу, которую следовало подписать, Всеволод пребывал, как в полусне. Он пробежал глазами договор, не вникая в его смысл, ибо мысли его были совсем о другом. "Тохтамыш все-таки двинулся на Русь! – думал Всеволод. – О господи, как скоро это случилось!.. Татары уже на окской переправе, в трех переходах от Москвы! Как такое произошло?.. Где же были дальние московские дозоры?"
Слух о татарах, нежданно-негаданно объявившихся на Оке, переполошил жителей Москвы. Торг гудел, как растревоженный улей. Повсюду звучали разговоры, мол, по зову великого князя уже собираются ратники то ли на Кучковом поле, то ли у села Кудрино, что на Яузе-реке. Купцы-иноземцы спешили завершить свои сделки и покупки, чтобы до наступления вечера отъехать из Москвы. Кое-кто из местных торговцев тоже грузили на возы самый ценный товар, собираясь в путь: одни – в Суздаль, другие – в Переславль-Залесский… Торговый люд был обеспокоен тем, что, если русские полки не смогут одолеть татар, тогда Москва окажется в осаде. Такое в прошлом уже случалось и не раз в пору литовских вторжений.
Всеволод, придя домой к старшему брату, застал того в сильном расстройстве.
– Слыхал о татарах, брат? – бросил Всеволода Аким, роясь в сундуке с мехами. – Не придется тебе в Рязань ехать, поедешь во Владимир. Может случиться, что нехристи Москву обступят, поэтому надо загодя отправить отсель меха, ткани, жемчуг, серебро и моржовую кость. Соленую рыбу, мед и воск я сплавлю речным путем в Звенигород. – Аким повернулся ко Всеволоду. – Как самочувствие Агафьи? Можешь взять ее с собой.
– Брат, я пришел, чтобы вернуть тебе долг сполна, – сказал Всеволод, достав из-за широкого пояса кошель с деньгами. Он бросил туго набитый кожаный мешочек на стол, укрытый белой скатертью. – Возьми, пересчитай.
– Откель же у тебя взялось столько денег, братец? – Аким шагнул к столу и развязал тесемки кожаной калиты.