Дори из Гамбурга, сухопарый блондин с водянистыми глазами, происходил из хорошего ганзейского дома, однако был неопрятным и всегда испачканным маслом. Он был чем-то вроде ротного замарашки. Эрнст считал, что Дори в его отгороженном от дурных запахов родительском доме обстирывала прачка, поэтому он сам и знать не мог, как самому за собой ухаживать. Кроме того, от природы он был ленив, даже до вонючести ленив. Во время рекрутской подготовки Дори, естественно, постоянно попадало, а вместе с ним и всем, кто жил с ним в одном помещении. Поэтому на него часто снисходил святой дух, не в форме сильных ударов, а в виде щетки и большого количества воды. Дори приходилось стирать, не слишком аккуратно, но основательно.
Но в дивизии все пошло по-другому. Он покрылся толстым слоем моторного масла, солидола и грязи. И святой дух вынужден был сдаться. Впрочем, слово "отпуск" было для Дори иностранным. Отходили они для отдыха или их снимали с фронта, тогда Дори пропадал на несколько дней для генеральной чистки, однако потом появлялся опять такой же грязный, каким и уезжал. Таким образом, он годами так и оставался сидеть в своих роттенфюрерских петлицах на прежнем месте водителя. Однако водить он умел всё - от мотоцикла до танка, если, конечно, хотел. А если не хотел, то всегда где-то происходила поломка, и до сих пор это всегда означало, что он избегал особо больших неприятностей. Если где-нибудь в грязи застревала машина, а возившиеся с ней водитель и техник роты были близки к отчаянию, Дори, гордо выступая, появлялся, как бы случайно, перед ними, в резиновых сапогах и слишком широких, зато удобных танкистских брюках, в замасленном маскировочном кепи на аристократической голове, попыхивая сигаретой в углу рта, и, невинно улыбаясь, давал свой комментарий. Само собой разумеется, в ответ он всегда слышал ругань с требованием заткнуться, идти своей дорогой или сделать что-нибудь лучше. И тогда он делал лучше и получал обязательное вознаграждение от туповатых крестьянских парней. Техник роты был личным другом Дори. И стало уже обычным делом, что, несмотря на то что последнее слово и право всегда оставалось за начальником, в их отношениях все происходило наоборот. Техник роты реагировал на это раздраженно, а Дори - снисходительно.
То, что произошло однажды на снежном поле, было типичным случаем. Дори застрял в снежном заносе. Естественно, техник знал, что выбранный Дори проезд был единственно неправильным. Разразилась гроза, как в лучшие времена казарменного плаца в Лихтерфельде. Был отдан приказ: "Отбуксировать и искать лучшую дорогу!" А что сделал Дори? Он ухмыльнулся, закурил новую сигарету, сел в машину и поехал - прямо по снежному полю! И проехал! Техник роты зашелся в припадке кашля и чуть не задохнулся от доклада Дори: "Я же знал, что проеду. Вот начал только неправильно".
Когда к технику вернулся дар речи, он проворчал:
- Приведите себя в порядок! Я переведу вас в качестве переносчика минометных плит в минометный взвод!
На что Дори с улыбкой ответил:
- Слушаюсь, обершарфюрер! - А потом поехал дальше, и вся колонна - за ним.
Снова остановились. Дождь стал реже. На горизонте появилась полоса голубого неба.
- Который час?
Блондин посмотрел на наручные часы:
- Третий.
Эрнст принюхался и показал на восток:
- Сейчас станет светло. В свинской стране все по-другому. Даже ночи у иванов необычные.
- Почему снова остановились?
- Слышишь - танки?
Они прислонились к машине, закурили и стали смотреть на подъезжающие танки. Гусеницы лязгали, и из-под них из дорожной колеи вылетали брызги жидкой глины.
- Отойди, а то душем окатит.
Дори укрылся на своем сиденье и улыбнулся своему соседу:
- Что, боишься воды, Эрнст?
Эрнст пробормотал что-то про Лихтерфельде и про то, кого там надо было вычистить, и кивнул головой, намекая, что Дори и вода - две вещи несовместимые.
Проходили "Тигры". Экипажи сидели на башнях. В нижних рубашках, некоторые - с голым торсом. Со своеобразным загаром - все белые, кроме лиц и рук по локоть. Стальные коробки двигались медленно. Под гусеницами замешивалась густая каша, а из-под них разбрызгивалась черно-коричневая жижа.
- Это не наши.
- Нет, смотрите! - крикнул Дори и взволнованно показал на танк, из выхлопной трубы которого на метр вырывалось пламя. - Что с ним?
- Задница у него горит. - Эрнст продолжал жевать со спокойной душой.
"Пантера" остановилась, ее экипаж попрыгал в глинистые лужи. Один из танкистов забежал к корме и начал ругаться. Длинный как жердь унтершарфюрер заговорил с танкистом. Дори выскочил из машины, подбежал к танку, оценил обстановку, показал головой и подвел длинного унтершарфюрера к своей машине. Когда унтершарфюрер увидел закусывающего Эрнста, то рассмеялся. Тот протянул ему бутерброд с толстым куском ветчины. Унтершарфюрер взял его, поблагодарив на ломаном русском: "Спасива!" Потом он кивнул в сторону танка:
- С коробками ничего не получится. Командир мне только что сказал, что мы потеряли уже одну треть из-за поломок.
Эрнст проглотил кусок и проворчал:
- И это без единого ивана!
Ханс, их командир отделения, сказал:
- Но выглядят хорошо: низкие, быстрые, с отличной пушкой, но не доведенные. Они получены прямиком из Графенвёра, с какого-то полигона в Баварии, и им не хватило несколько недель, чтобы их улучшили. Были протесты, и их приняли к сведению, только изменить уже было ничего нельзя. А теперь, когда все начнется, когда с новым оружием понадобится решать исход войны, эти коробки еще при выдвижении выходят из строя, дымят, выплевывают огонь из выхлопной трубы, как будто бы у них ракета в заднице. - Танкист рассказал еще, что два танка по пути загорелись. - Представьте себе, было так, как будто по корме ударил пулемет или у твоей машины, Дори, осталась только задняя передача.
- А я ничего не имею против, Ханс.
- Я думаю то же, но шутки в сторону. На Курск должны тащиться несколько сотен таких чудо-танков!
- Пятьдесят.
- Что, Эрнст? Ну да. А выстрелить смогут в лучшем случае пятьдесят.
- Ханс, ты когда-нибудь видел такое массирование танков?
- Нет, Дори, на этот раз, наверное, будет очень большое дело. Можете сами посчитать на пальцах. "Рейх", "Мертвые головы" и мы - это уже более трехсот танков и сто штурмовых орудий. Если к этому добавить "Великую Германию", а я еще видел 3-ю и 11-ю танковые дивизии, то, я думаю, речь может идти о семистах-восьмистах танках.
- Да, а еще слева и справа от нас еще какие-нибудь, ведь не повиснем же мы в воздухе?
Ханс сворачивал себе сигарету. Он делал это совершенно особенным способом - одной рукой. Дори, Эрнст и Блондин внимательно следили за ним, пока сигарета не задымилась в уголке его рта.
- Внимание!
- Черт возьми! Ты этому во Франции научился?
Долговязый рассмеялся:
- А где еще! Ну, на чем мы остановились? На танках и не повиснем ли мы в воздухе. Я смотрю на дело так: три дивизии войск СС и "ВГ" словно клин ударят по ивану. Пробьют дыру, понимаете? Мы должны будем открыть дверь, а потом гнать на север на всем, у чего есть колеса и что достаточно быстро ездит. Остальные будут прикрывать наши фланги. А когда у нас будет Обоянь - дрянное местечко, вроде ключевой позиции, - значит, мы свою задачу выполнили и…
- И чем дальше мы будем пробиваться, тем длиннее у нас будут наши фланги.
- Правильно, Дори.
- А если их не удержат?
- Тогда нам зайдут в задницу.
- Вот то-то и оно. А это - действительно проблема. - Ханс, поблагодарив кивком, взял у Эрнста второй бутерброд с ветчиной. - Слишком много шума, слишком много танков, на которые сделана ставка, полно артиллерии и реактивных установок. Размах мощнее, чем в начале русской кампании. Не хватает только, чтобы примешались воздушные кучера Германа. После зимы они достаточно выспались.
- С каких пор ты перестал замечать черное, Ханс?
Ханс отрицательно покачал головой:
- Чепуха! Все поставлено на танки! Если наши верховные стратеги исходят из того, что новое чудо-оружие решит это сражение, то будьте здоровы!
Ранним утром ночная духота совершенно не убавилась. После грозы остались только лужи, но никакой свежести. Было жарко и душно. Машины стояли бесконечными колоннами. Справа тянулись "Тигры" и штурмовые орудия, слева - реактивные установки. Из головы колонны подъехал на мотоцикле посыльный с криком:
- По машинам!
Ханс поправил свою высоко задравшуюся маскировочную куртку.
- Эрнст, у тебя еще есть консервы? - Эрнст кивнул. - Тогда, по крайней мере, гарантировано питание. Пока.
Они поехали мимо остановившихся танков. Экипажи стояли возле своих боевых машин и курили. Блондин не сдержался и крикнул:
- Для вас, наверное, война уже закончилась?
Они отмахнулись, а один из танкистов ответил:
- С этим-то металлоломом? Дерьмо! - И показал на свою стальную коробку.
Марш пошел быстрее и приблизился к привычному темпу. Блондин следил за движениями тел товарищей, сидевших впереди. Они клевали носом, сползали вправо, пытались выровняться, но при этом сразу кренились влево, потом резко вздрагивали и на некоторое время замирали прямо, потом нос клевал снова, и голова утыкалась в лобовое стекло. Эрнст недовольно заворчал, потер ушибленный лоб, сел поглубже в сиденье, так, что колени уперлись в лобовое стекло, положил голову на спинку сиденья и подпер ее правой рукой. Дори подмигнул Блондину, указывая головой на своего спящего соседа:
- До еды язык свисал, а поевши - он устал. Давай поспи и ты, Цыпленок.
Блондин поудобнее прислонился спиной и надвинул кепи на глаза.
Цыпленок - так звали его "старики", а молодежь, естественно, вторила им. Цыпленок - потому что он младше по возрасту и по званию. А со своим ростом метр восемьдесят шесть он еще и самый маленький. При этом он не чувствует себя ни слишком молодым, ни слишком маленьким, а кличку ненавидел, как чуму! Но что делать? Если они заметят, что она его раздражает, будут дразнить еще больше. Их, "стариков", всего трое: Длинный Ханс - их командир отделения, Дори и Эрнст. Остальные - Вальтер, Петер и Куно, Йонг, Пауль и Зепп, Ханнес, Уни и Камбала - все "цыплята", "подрост", "эрзац", "овощи", или, как их называли в Лихтерфельде, "детвора" и "отходы"!
А Ханс? Он воздерживался от какой-либо точки зрения. Для него гибель "ЛАГа" началась уже тогда, когда он занимался подготовкой призыва Дори и Эрнста. Блондин улыбнулся. Для Длинного в зачет шла только служба в мирное время! А что было потом, он просто не принимал всерьез. Исключение составляла, быть может, группа, которой пытались привить основные солдатские навыки в батальоне охраны. Службист? В общем-то, нет. Он просто придерживался своего взгляда, и, если здраво рассуждать, он был даже прав, так как немногие "Цыплята" могли выполнить требования службы мирного времени. Но шла война, а для нее годились и второй, и третий гарнитуры. Главное - чтобы был гвардейский рост, а те, кто не хотел лучшего, пришли добровольно. И этого твердо придерживались. Это была традиция, и в этом было виновато название: "ЛАГ" - "Лейбштандарт Адольф Гитлер", или "Длинные бедные собаки"!
Блондин не мог уснуть. Он очень устал, но пребывал в состоянии между сном и бодрствованием, между воспоминаниями и настоящим. Было так, как будто он смотрел кино, сцена сменяла сцену, без переходов, в разных ракурсах и освещении. Один раз резкие и отчетливые, а затем опять размыто-схематичные, а между ними - лица и карикатуры. Товарищи, как они смеются, и как они выглядят, как умирают, голоса, обрывки слов, крики и музыка - полифоническая, ясная мелодия и сильный резкий женский голос… "Я знаю, чудо случится…" С большим трудом он пришел в себя. Он вспотел, и ему не хватало воздуха. Стояла удушающая жара. Солнце палило вовсю.
Дори с голым торсом лежал на сиденье рядом с водителем и спал. Машину вел Эрнст.
- Эрнст, где мы?
- Спроси у генерала, Цыпленок. Он, может быть, знает.
Они ехали дальше, обливаясь потом. Останавливались, ругались, ехали, останавливались, ехали. Вечером рота остановилась в редколесье.
- Вылезай!
Эрнст уже стоял на дороге, уперев руки в бока, выгнув спину, выпятив живот вперед, и зевал.
- На сегодня хватит!
Дори свесился телом через открытый кожух радиатора. Блондин оглядывал местность, а когда не увидел ничего примечательного, спросил:
- А где устроим пикник?
Эрнст хотел ответить, но тут откуда-то из головы колонны закричали: "Канистры для бензи-и-ина!"
- Началось, - ругнулся Эрнст и, обращаясь к Дори, сказал: - Мы принесем канистры.
Они пошли, встретили Вальтера и Петера, Пауля и Йонга и всегда немножко грустного, угрюмого Куно. Он вдруг остановился.
- Что случилось, Куно?
- Я жду Камбалу.
Блондин рассмеялся: Куно и Камбала - сын горца-крестьянина и берлинский ветрогон. Два спорщика, два непримиримых противоречия. Два друга.
Они встали в длинную очередь у бензозаправщика. Техник ругался на лучшем казарменном жаргоне, хотя сам никогда не тренировал парадный марш на асфальтовой аллее за казармами в Лихтерфельде. Дори даже заметил как-то, что техник был единственный, кто без маршевой аллеи овладел ее жаргоном, однако Дори при этом не был непредвзятым человеком.
Пауль и Йонг стояли спиной к бензозаправщику. Вальтер пошутил над ними по этому поводу. Пауль в ответ отмахнулся:
- Если мы этого парня вынуждены слушать, то уж, по крайней мере, можем его не видеть.
К сожалению, раздача бензина проходила не слишком просто: приходилось подавать канистры наверх, ждать, когда их наполнят, а потом принимать внизу. Все было бы гораздо проще, если бы не было техника. Он придирался к каждому, орал на всю округу, постоянно повторяясь, шипел как змея: "Быстрее! Вы, дерьмо!" И поскольку ему казалось, что все идет не так быстро, его ругань еще больше затягивала процесс. Вдруг он замолчал. Лицо его расплылось в похотливой улыбке. Глаза, до сих пор по-солдатски прищуренные, округлились, как два бильярдных шара, грудь потянула воздух, словно мехи, и при этом издевательски-эластично он приподнялся на цыпочки, напряженно всматриваясь в субъекта, который медленно и неуважительно приближался к нему шаркающей походочкой. Голый торс, замызганные маслом танкистские брюки, обе руки глубоко погребены в карманах, и неизменный окурок в углу улыбающихся губ: Дори - роттенфюрер Винфрид Доренвенд.
- Что сейчас будет! - Эрнст отставил канистру в сторону и толкнул локтем Блондина: - Давай отсюда, Цыпленок! Отнесешь канистру к машине, а потом мухой обратно!
Уходя, Блондин слышал позади громовые крики. Техник роты попытался унизить Дори до размеров садового гнома. А когда Блондин прибежал назад, то техник уже медленно испускал дух. Хотя Дори стоял "руки по швам", но его поведение, и прежде всего выражение лица, которым он владел мастерски, и его подобострастные "Так точно!", "Слушаюсь!" были карикатурой, пародией на солдата, и после того, как техник в конце своей канонады отчаянно прохрипел:
- И что вам, засранцу, здесь надо? Вам, мешку с дерьмом? - последовал неожиданный ответ:
- Командир роты послал спросить, не в отпуске ли вы, обершарфюрер!
- Что-о-о? Ка-а-ак? Отпуск! Вы… - И тут началось перечисление характеристик личности, на которые была так богата его фантазия.
- Или, - прокартавил Дори, - когда наконец рота получит канистры?
Техник посмотрел на ухмыляющихся разносчиков бензина.
- Вы еще здесь? Вы, сонные мухи!
А когда увидел Блондина, стоящего без канистр, заорал на него:
- А вы, корова неуклюжая, схватили две канистры и бегом отсюда к чертовой матери!
Когда Блондин проходил с двумя канистрами в руках мимо Эрнста, тот, ухмыльнувшись, прошептал:
- Там впереди - связисты. Им нужен бензин. А мы за него получим баночное пиво. У мюнхенца башка варит! А?
Вечером было так же жарко, как и днем. Никакой свежести, ни единого ветерка. Только удушающая жара. Они сидели под тремя деревьями, под которыми устроили пикник, ели тушенку с хлебом и пытались отгонять мух.
После каждого глотка теплого баночного пива пот начинал течь в три ручья. У сигарет после еды был соломенный привкус, и они драли горло.
- Прекрасная ночь.
Камбала кивнул головой в ответ на слова Куно о прекрасном.
- Ничего не имею против.
Вальтер загасил свою сигарету о землю:
- Ты прав, Камбала. Куно под прекрасным понимает лишь тишину.
- А может быть, прекрасную тишину? - усмехнулся Пауль.
- Долго так не будет. - Йонг раздавил ногой пустую банку из-под пива. - Скоро придут любимые огненные червячки, Камбала.
- Не понял?
- Огненные червячки, - повторил Зепп. - Летят один за другим, одинаковые, и летят так красиво!
Когда Вальтер увидел непонимающее лицо берлинца, он рассмеялся:
- Зепп имеет в виду трассирующие пули!
- А когда заварится каша, Ханс?
- По обычаю старого папаши - ночью. Завтра ночью. Мы сейчас где-то южнее Харькова. Фронт проходит севернее Белгорода. И мы где-то между ними. Я думаю, завтра снова поедем, а потом - пешкодралом, как обычно, на исходные позиции. Остается четвертое или, по крайней мере, пятое июля. Вот так, - добавил он задумчиво, - тогда, наверное, и начнется.
Пауль храпел. Йонг лег за ним в той же позе на бок, поджав ноги. Словно две вилки из посудного набора.
- Будет, конечно, не так сурово, как в последнюю зиму, - продолжал делиться своими соображениями Ханс. - Больше танков, больше артиллерии, отдохнувшие и пополненные части, полностью всем укомплектованные. Должно быть легче. Первый день, Эрнст, когда дело начнется, выйдем ли мы из него?
Большинство уснуло, только Ханс и Эрнст еще сидели вместе. Блондин слышал их приглушенные голоса. Он положил руки под голову и смотрел в ночь. Желудок снова прихватило, и в голову опять лезли дурацкие мысли. Он не видел своих товарищей, но, несмотря на это, их образы были у него перед глазами, точные, словно подобранные фотографии к паспорту. Ханс, останется ли он, как всегда, целым и невредимым? А Эрнст? Чепуха! С ним будет все в порядке, как и с Дори. В худшем случае у того будет одна из его знаменитых аварий. Вальтер и Петер - будущие офицеры. Ханнес тоже относится к ним. Сорвиголовы, отчаянные храбрецы и хитрецы одновременно. В чем-то они похожи. Пауль и Йонг - лучший пулеметный расчет в батальоне. А Зепп? Камбала? Куно? Уни? А я? Почему о себе думаешь в последнюю очередь? Выйду ли я из боев? Кто там останется на этот раз? В кого попадет? Ведь всегда кому-то достается? И всегда по очереди. Если Ханс и Эрнст уцелеют в любом случае, то остаются еще десять. "Десять негритят…" Ночь была спокойной и почти тихой. Только откуда-то издалека доносился шум моторов, словно музыка. Словно… "Я знаю, чудо свершится…"
Что такое! Оставь меня! Уйди, проклятие! Я хочу спать…
- Ну, вставай, Цыпленок! - Эрнст по-отцовски треплет его по щекам.
- Вставай!
Блондин зевнул, протер глаза, как пьяный, потряс головой.
- Черт возьми, я же только что уснул!
- Только что уснул? - Эрнст помог ему подняться. - Продрых чуть ли не три часа!