– Независимо от моего мнения по этому поводу… Мне так и не понятно, почему арест Канариса Мюллер поручил именно вам.
– Можете предполагать любую причину, кроме какого-то особого уважения Мюллера ко мне, грешному.
– Вот и я считаю, что для выполнения этого задания "гестаповский мельник" мог бы послать кого-либо из своих подручных.
– В том-то и дело, – с безысходностью в голосе произнес Шелленберг, – что этими подручными он теперь считает нас с вами, гауптштурмфюрер.
22
Брефт заставил себя ждать лишних пятнадцать минут, которые Канарису показались слишком томительными. В какие-то минуты адмирал даже усомнился: появится ли его старый сослуживец вообще. Уж не померещился ли ему весь этот разговор с Франком-Субмариной, о котором в течение многих месяцев ничего не было слышно, и Канарис даже собирался причислить его к легиону исчезнувших без вести, коих в последнее время в абвере становилось все больше и коих называли теперь "агентами-призраками".
– В прихожей вас ждет какой-то моряк, мой гран-адмирал, – доложила Амита как раз в ту минуту, когда адмирал уже почти убедил себя, что ждать фрегаттен-капитана бессмысленно.
– Это не он, это я жду, – сухо уточнил Канарис. – Только потому, что этот наглец заставляет меня томиться ожиданием.
– Сейчас же дам ему это понять, заставив теперь его самого около часа ждать в вашей прихожей, – воинственно пригрозила служанка.
– Не имеет смысла: этот нахал все равно ворвется сюда. Поэтому пригласите его, Амита, и приготовьте нам чего-нибудь.
– Гостю – покрепче, а вам, мой важный гран-адмирал, как всегда в подобных случаях, придется довольствоваться яичным глинтвейном, – объявила испанка тоном, который не допускал возражений.
Этим странным чином – гран-адмирал, Амита наделила Вильгельма еще в те далекие годы, когда он даже не мечтал об адмиральских погонах. Для нее он всегда был "важным большим адмиралом" и таковым останется до конца дней своих.
Вместо того чтобы остановиться у двери и если не доложить о своем прибытии, то хотя бы из вежливости, из дани традиции отдать честь, Брефт ввалился в адмиральскую "каюту" так, словно спасался от погони. Как ни странно это выглядело для Канариса, его агент-полупризрак был облачен в черный мундир офицера флота. Хотя с тех пор, как он стал агентом абвера, ходил только в гражданском.
"С офицерскими погонами сейчас надежнее", – признал его правоту Канарис, дважды смерив гостя придирчивым взглядом.
– Что это за типы у вас там внизу, адмирал?
– Какие еще типы? – насторожился бывший шеф абвера.
– Ну, те, что бродят у вашей виллы? На ваших личных охранников они не похожи.
– Да нет у меня никакой охраны. Хотя, конечно, полагалось бы…
Обычные человеческие плечи у Брефта почти отсутствовали, они были заменены двумя гиреподобными довесками к хребту. Произнося ту или иную фразу, он время от времени вращал ими, словно цирковой борец перед очередной схваткой.
– Тогда это гестапо. Наверняка Мюллер постарался.
– Эти люди пытались задержать вас, устанавливали вашу личность?
– Всего лишь прохаживались по дорожке, наблюдая за вашей виллой. Увидев мою машину, они ввалились в "опель" и укатили. Но, очевидно, ненадолго.
"Неужели Мюллер решил "пасти" меня?! – возмутился адмирал. – С каких это пор? И по чьему приказу? Разве что Кальтенбруннеру захотелось окончательно покончить не только с абвером, но и с Канарисом? – Подозрение, касающееся Гитлера, он почему-то сразу же отверг. Может, только потому и отверг, что в этом ему чудилась последняя надежда на спасение. – Впрочем, это не так уж и важно, кто именно…"
– А ведь вполне может быть, что у вашего дома разминались люди Шелленберга, – вклинился в его бурное молчание Брефт и, не ожидая приглашения, уселся в высокое массивное кресло. – Скорее всего, Шелленберга.
– Почему ты так решил, Франк-Субмарина?
– Кто же теперь ваш непосредственный преемник? Получается, что он, бригадефюрер.
– Люди могут быть чьи угодно, да только Шелленберг палец о палец не ударил, чтобы получить в наследство моих абверовцев.
– Кто знает, кто знает, – настоятельно продолжал рассевать семена подозрения фрегаттен-капитан.
Ему хватило нескольких мгновений, чтобы окинуть взглядом превращенные в музейные стенды шкафы и книжные полки и понять, что адмирал продолжает существовать в своем псевдоморском мирке, к которому абвер как таковой никакого отношения не имеет.
– Впрочем, все может быть; допускаю, что здесь действительно резвятся парни Шелленберга, теперь это не так уж и важно, – вяло согласился Канарис, чувствуя, что ему уже и в самом деле безразлично, чьи там люди маются бессонницей у ворот его виллы.
– Гестаповцы ведут себя более нагло. Вряд ли, завидев меня, они уехали бы. Скорее, наоборот, устроили бы проверку документов.
– Возможно, они просто не торопятся с проверкой, – только теперь опустился в кресло по ту сторону журнального столика адмирал. – Особенно если мой телефон уже прослушивается. Считают, что у них все еще достаточно времени.
– А может, это лишь мы с вами самонадеянно верим, что у нас все еще есть время, адмирал? А на самом деле…
– Что "на самом деле"?..
Они встретились взглядами, и серое, с запавшими щеками, лицо Брефта почудилось адмиралу Канарису посмертной маской. Жаль только, что в течение какого-то времени он все еще вынужден будет созерцать его.
– На самом деле мы уже давно вспарываем днищами прибрежное мелководье на кладбище кораблей.
– Что тебя привело ко мне, Брефт? Тебе ведь известно, что я уже не у дел?
– Это все они, отстранявшие вас, вскоре останутся не у дел.
– Очевидно, ты не понимаешь всей серьезности моего положения, Брефт. Одиннадцатого февраля фюрер приказал отстранить меня от руководства военной разведкой, подчинив абвер общему командованию рейхсфюрера СС Гиммлера. Понятно, что сам рейхсфюрер никакого особого интереса к абверу не проявляет. Зато мне пытались преподнести это как стремление фюрера сосредоточить всю разведку – армейскую и СД – в одних руках, конкретно в руках Шелленберга. Аргументы, правда, оказались слишком неубедительными, но кого это теперь волнует?
– Особенно после того, как на условиях домашнего ареста вас поместили в замке Лауэнштейн, строго-настрого запретив покидать его пределы и контактировать с кем бы то ни было, кроме коменданта, охраны и следователей гестапо.
– Оказывается, тебе все известно, хотя в то время мое местопребывание оставалось одной из величайших государственных тайн…
Брефт криво ухмыльнулся и, предаваясь то ли многолетней привычке, то ли давнему нервному расстройству, подергал левой щекой.
– Просто время от времени мне приходится поднимать перископ и осматривать акваторию жизни.
– И что же там, на поверхности?
– Океан свободы, адмирал. Отстранив вас от руководства горилльим заповедником, именуемым абвером, они оказали вам неоценимую услугу.
– Странное у тебя представление о чувствах человека, потерявшего столь высокую государственную должность.
– Я не о чувствах отставника, есть мысли подальновиднее… Когда союзники войдут в Берлин, им прежде всего понадобятся те, кто боролся с Гитлером и кого можно привлечь к сотрудничеству, не особенно мараясь близостью с военными преступниками.
– Вам, господин Брефт, коньяк, – появилась с подносом Амита. – А вам, гран-адмирал, – яичный глинтвейн.
– Все та же "канарка-канарейка"? – довольно ухмыльнулся Брефт, поведя ладонью по раздобревшему бедру женщины. – Завидное постоянство, господин адмирал, в самом деле завидное. А главное, теперь она уже в моем вкусе. Раньше чуточку недобирала в весе, возможно, самую малость, но… не добирала. Вкусы старого моряка, знаете ли. Сейчас о ней этого не скажешь.
Спокойно отреагировав на его прикосновение и на сомнительный комплимент, сорокалетняя Амита, со всей возможной в ее возрасте и при ее комплекции грациозностью, повернулась и, сопровождаемая жадными взглядами обоих мужчин – а ведь еще недавно адмирал оставался безучастно холоден к ней, – вышла.
– Я не собираюсь радоваться приходу англичан и уж тем более не готовлюсь к сотрудничеству с ними.
– Даже в вашем отношении к этой служанке проявляется одно из лучших ваших качеств, господин адмирал: вы не предаете старых друзей, – ушел Брефт от разговора об отношении к англичанам. – Редчайшее по нынешним временам качество. Многие предательство почитают теперь за благо.
23
Прежде чем увлечься глинтвейном, Канарис налил и себе немножко коньяку, и они как-то поспешно, без тоста, словно бы прячась от кого-то, выпили. Потом еще по одной. Лишь после этого Франк принялся за бутерброд – и по тому, как бурно он жевал, угадывалось, что человек этот основательно голоден. Канарис же взял бокал с глинтвейном и медленно, аристократически потягивал из него, время от времени ожидающе поглядывая на гостя.
– Три месяца назад твои следы затерялись где-то в Великобритании, – наконец заговорил он о том, что больше всего интересовало его сейчас.
– Причем основательно затерялись, – беззаботно подтвердил Брефт.
– Что же происходило дальше? Мы уже собирались было зашвырнуть твое "личное дело" в особый сейф убитых и пропавших без вести.
– В "сейф призраков", значит. Ну да, понятное дело: чуть что – сразу в "сейф призраков"! – Правая бровь Брефта поползла к длинной желтоватой залысине и замерла где-то там, в складках черноватых морщин. – Стоило ли так торопиться, адмирал? С этим всегда успеется. И вообще, скоро все мы превратимся в призраков.
– Отбросим общие рассуждения, фрегаттен-капитан, – чуть пригасил свое раздражение Канарис. – Что происходило дальше?
– В Англии оставаться мне уже было нельзя.
– Это понятно.
– С трудом, через Ирландию и Испанию, я сумел добраться до Шербура. Но вскоре туда же устремились англичане. Первые две волны "очистки территории" мне пришлось пережидать в подземелье одного нормандского замка.
– Но ведь у тебя был британский паспорт.
– …Который в Нормандии представляется еще более ненадежным и подозрительным, нежели в Англии. И потом, я не доверяю армейским патрулям и контрразведке.
– Скорее всего, ты прав. Странно, что тебя не взяли прямо в Лондоне.
– Почему "странно"? – неожиданно поперхнулся Брефт. И Канарис замер, почти испуганно глядя на него и понимая, что проговорился. – Вы сказали: "Странно, что вас не взяли прямо в Лондоне". Что вы имели в виду?
– Твою слишком уязвимую "английскую легенду".
– Понятно, вам сообщили, что я провалился.
– Что было очевидным и без этого сообщения.
– Не совсем, адмирал. Меня ведь не арестовывали. Была лишь слежка. И если учесть, что связник мой исчез…
Брефт умолк, ожидая, что адмирал хоть как-то прокомментирует это сообщение. Но Канарис отрешенно смотрел на глобус, словно отгадывал по его параллелям и меридианам свою судьбу.
– С твоим арестом англичане действительно не спешили. Что в их положении вполне естественно.
– Так вот, когда я понял, что со связником что-то стряслось, я переметнулся через пролив в Ирландию, а уже оттуда… Стоп, господин адмирал! Очевидно, о моем провале вам было известно что-то такое, что до сих пор не известно мне?
– Нет-нет, – слишком поспешно открестился Канарис. – Ничего такого особого мне известно не было, обычные умозаключения и предположения профессионала. Тебе же следует изложить свою версию в обычном отчете, который затем будет тщательно изучен в ведомстве Шелленберга.
– Непременно изложу.
– А теперь начистоту: что привело тебя ко мне? Только ли ностальгические воспоминания о "Дрездене"? Сентиментальностью ты вроде бы никогда раньше не отличался.
– Скажем так: не только. – Франк-Субмарина с удовольствием впитал в себя винную жидкость. Он не торопился. То, о чем ему предстояло сообщить экс-шефу абвера, не терпело спешки. – В Испании на меня каким-то образом вышел английский агент, назвавший себя Томпсоном.
– Это и есть тот эпизод твоей "нормандской легенды", отсутствие которого до сих пор мешало нашему взаимопониманию?
– Просто без него разговор не приобретал той значимости, которую мне хотелось бы придать ему.
– Итак, он назвал себя Томпсоном. То есть вообще не назвал себя.
– Можно сказать и так. Суть не в этом. Главное, он предупредил, что вам угрожает опасность.
– Мне постоянно угрожает опасность, Франк. Почему ты считаешь, что это предупреждение должно каким-то образом насторожить меня?
– Уже хотя бы потому, что исходит не от германского, а от английского агента.
– Точнее, от агента-двойника.
– Допускаю. Однако существа дела это не меняет. Важно, что этот агент вышел на контакт со мной, а следовательно, был наведен на меня своим лондонским руководством; затем выяснял, выслеживал, устанавливал личность…
– Но это же обычная, банальная провокация, Брефт! Стоит тебе передать через этого же двойника привет Черчиллю от фюрера, и завтра же родится слух о том, будто Черчилль стал осведомителем Кальтенбруннера.
– Он предупреждает, что вам грозит серьезная опасность. В чем уже сегодня, по дороге к этому трюму, я смог убедиться лично. Поигрались мы с вами в шпионаж – и все, достаточно! Очевидно, пора поднять перископ и сурово осмотреть акваторию жизни.
– То есть ты прибыл сюда специально для того, чтобы предупредить меня? Причем делаешь это уже по заданию Сикрет Интеллидженс Сервис?
– Скорее – используя сведения, случайно добытые от иностранного агента, что является обычной практикой разведки. А почему я это делаю? Да потому что старый краб Франк Брефт порой способен откусить собственную клешню, рискуя ради своего давнишнего друга.
Адмирал допил глинтвейн и долго, задумчиво прокручивал глобус, словно выбирал ту единственную точку мира, в которой его еще способны приютить. Пожелают приютить.
– Откуда же исходит опасность? – наконец поинтересовался он, все еще не отрывая взгляда от глобуса. – Кого конкретно мне следует остерегаться?
Адмирал прекрасно понимал, что ничего нового сообщить ему Брефт не сможет, все имена личных врагов ему известны. Свой вопрос он задал исключительно из снисхождения к человеку, решившему испытать себя в роли спасителя адмирала Канариса. Желающих погубить его – множество, а вот объявлялся ли хоть кто-либо, кто стремился бы спасти его, вывести из-под удара или хотя бы в чем-то помочь?
– Теперь вам следует опасаться Гиммлера. Прежде всего, рейхсфюрера СС Гиммлера.
– С чего вдруг? – безучастно поинтересовался адмирал.
– А что, было время, когда вы ходили в его любимцах?
– Не припоминаю.
– Так вот, там, по ту сторону Ла-Манша, тоже почему-то ничего подобного не припоминают.
– Почему вдруг они так забеспокоились, Брефт?
– Пытаетесь понять, что конкретно мне известно?
– В какой-то степени. Ладно, согласимся: угроза исходит от Гиммлера… Что ты можешь сообщить мне в этой связи, фрегаттен-капитан?
– Папка с досье на вас опять легла на его стол. На сей раз в ней вполне достаточно компромата, чтобы выдать ордер на арест или же устроить вам еще одно крушение "Титаника". В зависимости от конъюнктуры.
– Лондону известны даже такие тайны эсэсовского двора?
– Реакция истинного разведчика, – саркастически хохотнул Брефт. – Адмиралу, изгнанному из абвера, говорят, что готовится ордер на его арест, а он интересуется каналом утечки этой информации! Трудно себе представить что-либо подобное. Зачем вам понадобилось знать о канале утечки?
– Это многое объяснило бы…
– Кому? В данном случае знание утечки нам с вами ничего не объяснит. Разве что вы хотите рядом со своим досье положить на стол Гиммлера и мое? Валяйте, старина. Доставьте удовольствие Мюллеру, Кальтенбруннеру и прочим трюмным крысам.
– Дело не в досье, Франк. И не смей говорить со мной в таком духе. Просто для меня важно знать, с кем я имею дело и в Берлине, и в Лондоне. В общем-то, это важно всегда, а уж в такой ситуации, в какую ты ставишь меня…
– По-моему, вы рановато рубите мачты, адмирал. Шторм еще только разгорается.
– Когда ты стал двойником?
– Я не двойник. Формально я продолжаю оставаться агентом абвера. Но на меня вышли и, как видите, используют в роли то ли связного между английской разведкой и вами, то ли агента влияния. Или просто курьера.
– Любой из этих ролей достаточно, чтобы подвесить тебя по приговору Народного суда во дворе тюрьмы Плетцензее.
– Разве что по вашему доносу, адмирал. Что же касается англичан… Если уж вместо того, чтобы убрать, меня с миром отпускают и даже помогают пробраться сюда через Францию, прикрыв германским диппаспортом…
– Фальшивым, следует полагать?
– Вполне возможно.
– Но согласись: получить дипломатическое прикрытие англичан… Такого удосуживается не каждый агент. Уверен, что Народный суд учтет это обстоятельство, – грустно зубоскалил Канарис.
– Не перебивайте меня, адмирал! – довольно неделикатно возмутился Брефт. – Я ведь не штатный оратор рейхстага, а посему очень легко сбиваюсь с мысли. Так вот, если уж англичане пошли на такой шаг, значит, намерения у них вполне серьезные.
– Вот именно, очень серьезные. Вот почему меня удивляет, Франк, почему ты до сих пор не сказал главного…
– Зависит от того, что считать главным.
– Что именно этот твой резидент Томпсон предлагает?
– Бежать. Он предлагает вам немедленно бежать, адмирал.
Канарис отрывисто, нервно рассмеялся.
– Куда? Уж не в Англию ли?!
– …Что было бы для вас идеальным вариантом. Хотя вы даже не представляете себе, насколько это сложно в нынешних условиях. Поэтому бегите куда угодно; важно скрыться, отсидеться. Отправляйтесь в Баварию или в Австрию, скройтесь где-нибудь в Альпах, отсидитесь пару месяцев в какой-нибудь горной деревушке. У вас наверняка есть заветная нора, хозяин которой готов смириться с вашим присутствием. Спектакль ведь все равно приближается к финальному занавесу.
– Кое-кто из слабонервных уже даже лихорадочно пытается этот занавес опустить.
– В конце концов, можно бежать во Францию.
– Собираешься помочь мне в этом, старый краб?
– Если только смогу, – попытался Брефт не заметить иронии в словах Канариса.
А ведь можно биться об заклад, что на самом деле в роли Томпсона выступал агент О’Коннел.
– То есть никакой реальной связи с Томпсоном у тебя нет, – пришел к заключению Канарис, смерив Брефта уничижительным взглядом.
И только сейчас Брефт понял, что весь его разговор с экс-шефом абвера очень уж напоминает допрос. По крайней мере, на той стадии, на которой в камерах абвера его называли "аристократическим". Причем роль допрашиваемого досталась почему-то ему.
– Британцы не настолько доверяют мне, чтобы давать координаты своего берлинского агента. Тем не менее в Нормандии мы сумеем выйти на его след.