– Ничего, – он махнул рукой. – Любой съем. Что-то я сегодня проголодался.
– Я тебе почему всегда и говорю: бери бутерброды на работу.
– Ма, ну хватит уже – сколько можно? – Он сделал вид, что рассердился.
– Я же как лучше хочу, – вздохнула мать. – Сын ты мне или не сын?
– Сын, – буркнул он.
После ужина он вышел на балкон, закурил. Стоял, опершись на перила, свесив голову. Мать вышла тоже, встала рядом. Сказала:
– Какой-то ты сегодня… – Замялась, подыскивая нужное слово, наконец нашла: – Усталый, что ли.
– День сегодня был хлопотливый, – сказал он и выпустил дым кольцами. – Устал я немного.
Кольца табачного дыма удалялись, растворяясь в воздухе.
– Да, работа есть работа, – кивнула мать, соглашаясь. – Только на пенсии и отдохнешь.
Через пару дней Толик поинтересовался:
– Ну, как там твой писатель?
– Какой писатель? – не поняла Катя.
– Который записки пишет.
– А, этот!.. – Она махнула рукой. – Пока больше ничем себя не проявил. Может, надоело?
Но на следующий день записка появилась. Она лежала в журнале на странице, которую Катя открыла. На этот раз от тетрадного листка оторвали четвертушку, и на ней корявыми печатными буквами было выведено: "Завтра начнем. Готовься".
Катя сжала листок в кулачке и беспомощно взглянула на класс. Она смотрела и не могла понять – кто? Кто из них? И что они собираются начинать завтра? К чему ей готовиться? Только сегодня она поняла, что тот, кто пишет ей эти записки, – не глупый шутник, нет. Он жесток, потому что знает: ожидание неведомой опасности – нелегкое испытание. И предлагает Кате пройти через это.
– Глупо! – вдруг громко сказала Катя, и весь класс, затихнув, стал смотреть на нее. – Глупо то, что ты делаешь!
Она смотрела в лица ребят и не видела ни одного насмешливого или испуганного взгляда, нет! Все смотрели на нее удивленно. Они не поняли, о чем идет речь. Или сделали вид, что не поняли. Катя резко поднялась и, всхлипывая, выбежала из класса. Обидно вдвойне, когда не знаешь, за что тебя наказывают.
Матери дома не было. Он зашел в ванную, на ощупь убедился, что нож лежит на месте. Щелкнул замок двери, и сразу же в прихожей вспыхнул свет.
– Это ты, ма? – он быстро распрямился, посмотрел в висящее на стене зеркало.
– Я, – отозвалась мать.
Он сделал безразличное лицо и вышел из ванной.
– Что делается! – вздохнула мать. – Слышал? Девушку убили!
– Нет, – он сунул руки в карманы брюк. – Ограбили, что ли?
– Изнасиловали. В лесочке, возле завода. А потом убили.
– А кто такая? Гулящая небось?
– Да нет. Говорят, хорошая была девочка.
– Чего же она по лесу шлялась?
– Она не шлялась. Она к заводу шла, чтобы с матерью встретиться.
– А-а, – протянул он. – Понятно. Поужинаем?
Мать прошла на кухню и спросила оттуда:
– Ты что будешь есть? Суп разогреть?
– Разогрей.
– Их там целая банда, – сказала мать.
– Кого их? – не понял он.
– Тех, что насиловали, – пояснила мать.
– Ты-то откуда знаешь? – удивился он.
– Женщины в магазине говорили.
– Ничего, всех поймают, – сказал он, успокаиваясь.
– Кто их знает, – вздохнула мать. – Их поймают, а они возьмут да откупятся. Что ты, милицию не знаешь?
– Так ведь здесь убийство, как же откупятся?
– А вот так и откупятся. Деньги дадут, а милиция за это посадит не их, а кого-нибудь невиновного. Вот тебя схватят и посадят.
– Да что ж ты такое говоришь-то, ма? – вздрогнул он.
– Это я так, для примера сказала, – махнула рукой мать. – Садись за стол, суп уже согрелся.
В учительской никого не было, только завуч Таисия Михайловна сидела за своим столом и листала ученические тетради.
– Здравствуйте, – сказала Катя.
– Доброе утро, Катенька. – Таисия Михайловна закрыла лежащую перед ней тетрадь и сняла очки. – Ваш муж, кажется, работает в милиции?
Катя молча кивнула.
– Ну что, не нашли еще убийцу той девочки?
– Нет, Таисия Михайловна, пока ищут.
Катя сняла с полки классный журнал и быстро его перелистала. Записки не было.
– Изверги какие-то, – сказала Таисия Михайловна и вздохнула. – Найти бы их и поотрывать руки-ноги.
– Когда-то за воровство руку отрубали, – покачала Катя головой. – А воруют по сию пору.
– Не руку надо рубить, а голову. – Таисия Михайловна пристукнула ладонью по крышке стола. – Чтобы неповадно было.
Катя неопределенно пожала плечами и вышла из учительской. Толик последние дни приходил домой поздно, был задумчив и хмур. Он подробно ни о чем не рассказывал, но как-то обмолвился, что на них это убийство "висит", и Катя поняла, что, пока убийцу не найдут, Толик будет постоянно пропадать на работе.
Катя щелкнула замком, открыла дверь класса. Она не стала включать свет, только раздвинула пошире шторы. Солнечные лучи пронизывали пыльное пространство класса и упирались в висящую на стене доску со следами плохо вытертого мела. А сверху, из-под потолка, Кате игриво подмигивал Маяковский. Он небрежно держал своими любвеобильными губами папиросный окурок, и Катя подумала, что это безобразие – печатать для школы портреты поэта, где он изображен с папиросой. Она еще успела подумать, что этот портрет надо заменить на какой-либо другой, и тут до нее дошло, что раньше папиросы этой не было. Удивленная, она подошла ближе и только теперь поняла, что сигарета настоящая. Кто-то аккуратно проделал отверстие в портрете и вставил туда окурок. А выше, над головой Маяковского, Катя увидела написанное карандашом: "Как и обещал". И ниже стояла дата – вчерашнее число, это чтобы она, Катя, не сомневалась, когда именно вставлен окурок.
Первым ее порывом было пойти к Таисии Михайловне, но потом, подумав, Катя подставила стул и сняла портрет. Пока он полежит у нее в столе. А дальше будет видно.
Свистнув на входной стрелке, прошел одинокий тепловоз, и опять стало тихо. Заходящее солнце отражалось в переплетении рельсов, рождая миллионы бликов. Дальше, метрах в пятистах, желтело аккуратное здание вокзала. Начальник станции что-то втолковывал мужчине деревенского вида, но слов было не разобрать – далеко. Чуть в стороне, у выходной стрелки, копошились две женщины в оранжевых жилетах. Одна из них время от времени била кувалдой по рельсу, и звук удара – звонкий и резкий – прилетал сюда, в лесок, чтобы затеряться между деревьев.
Он сидел, прислонившись к дереву спиной, и курил, пуская дым кольцами. Беря сигарету в руки, он видел, что его пальцы мелко подрагивают. Но это был не страх – он не боялся. Со стороны можно было подумать, что он дремлет, если бы не дымящаяся сигарета. Шелест листвы, такой же, как и в прошлый раз, навевал спокойствие.
Докурив сигарету, он лениво поднялся и пошел прочь от станции. Лесок вскоре кончился, и он остановился, не выходя на открытое место. Огромный пустырь, давно превращенный в свалку, тянулся до самых домов. Дома не были видны, их закрывали деревья, и только телевизионные антенны торчали среди листвы. Он окинул пустырь взглядом и, убедившись, что с этой стороны леска никого нет, вернулся на прежнее место, к железной дороге. У здания вокзала теперь никого не было, и ветер гнал по пустому перрону обрывки газет. Женщины-ремонтницы по-прежнему возились на рельсах.
Он опустился в траву и достал новую сигарету. Часы показывали шесть. Если так пойдет дальше, сегодня он останется ни с чем. Уже прошли две электрички, но почти все пассажиры ушли на привокзальную площадь, к автобусу, а сюда, через рельсы и пустырь, людей пошло очень мало, по пальцам можно было пересчитать, и держались они кучками, так что он даже не стал подниматься с травы – сидел, покуривая, и следил равнодушным взглядом за перепрыгивающими через рельсы людьми.
Минут через десять он услышал шаги. Кто-то шел по шпалам, но иногда оступался, попадая ногой в щебенку, и тогда слышался характерный звук. Он, пригнувшись, встал за деревом. Теперь ему хорошо была видна до сих пор скрываемая кустарником. Одна из женщин-ремонтниц шла по шпалам, держа на плече кувалду. Она приближалась, и он уже смог рассмотреть ее лицо. Ей было лет сорок, а может, и меньше – поди пойми. Женщина дошла до небольшой будки, сложенной из красного кирпича, и скрылась за дверью.
Он скользнул взглядом по рельсам и теперь увидел вторую женщину в оранжевом жилете. Та шла по дальней от него колее и уже подходила к станции. Закончили работу, понял он. Кирпичная будка была совсем близко, метрах в тридцати от того места, где он прятался. Оглянувшись, он достал из кармана перчатки с металлическими кнопками и, пригибаясь, пошел к будке. Дверь была приоткрыта. Он потянул за ручку, дверь скрипнула. Женщина как раз стягивала с себя оранжевый жилет. Кроме нее, в будке никого не было.
– Привет, – сказал он, прикрывая за собой дверь.
Женщина молча и настороженно следила за ним. Он смотрел ей прямо в глаза и видел, как в них зарождался страх. Тогда он достал из кармана нож и, подняв его на уровень глаз, нажал на кнопку. Лезвие выскочило с резким щелчком. Женщина попятилась, но, наткнувшись на стену, остановилась.
– Раздевайся, – сказал он. – Все с себя снимай.
Она хотела что-то ответить, но слова застряли в горле, и она лишь замотала головой. Он подошел к ней и кончиком ножа ткнул ей в шею:
– Ты слышала про убитую девчонку возле завода? С тобой будет то же самое, если начнешь ломаться.
И ткнул больнее. Тогда женщина заплакала и сказала:
– Только не надо меня убивать, пожалуйста.
Едва он вошел в квартиру, мать выглянула из комнаты и покачала головой:
– А я тут волнуюсь. Чего же ты так долго?
Он махнул рукой – не спрашивай, мол.
– Умывайся, и на кухню, – сказала мать. – Я тоже с тобой поужинаю.
Он зашел в ванную, устало прислонился к стене.
– Второе будешь кушать? – крикнула мать из кухни.
– Нет.
Он запер дверь и вытянул из кармана нож. Потрогал пальцем бурые разводы на лезвии и вздохнул – придется повозиться. Сегодня было слишком много крови.
Дверь мастерской открылась, и в проеме появилась голова Авдотьина.
– Привет! – сказал Авдотьин. – Как дела?
– Нормально. – Он выключил станок, и в мастерской сразу стало тихо. – У тебя сейчас урок?
– Ага. – Авдотьин вошел в мастерскую и прикрыл за собой дверь. На нем было кимоно.
– Мешковато оно на тебе висит, – сказал он.
– Ты о чем? – спросил Авдотьин.
– О кимоно.
– А-а, так полагается, чтобы движения не сковывало. – И Авдотьин неожиданно и резко ударил ногой по станине станка. – Вот так.
– Станок сломаешь – директриса с меня шкуру спустит, – сказал он и потер глаза. Все-таки он не выспался сегодня.
– Как ты насчет этого? – спросил Авдотьин и щелкнул себя пальцем по кадыку.
– Сегодня, что ли? – Он наконец перестал тереть глаза и вытянул из пачки сигарету.
– Ну да, после работы, – сказал Авдотьин. – У меня есть.
Он прикурил и, прежде чем погасить спичку, увидел маленькое бурое пятнышко на рукаве своей рубашки.
– Чего молчишь? – спросил Авдотьин.
Пятнышко было совсем маленькое, но рядом с ним он увидел еще одно, и еще, и еще. Черт, да он весь в крови, как это вчера просмотрел? Он убрал руку за спину, но, скользнув взглядом по рубашке, увидел, что и на груди есть пятна. Одно, у кармана, было совсем большое.
– Хорошо, – сказал он. – После уроков, ладно?
– Договорились, – кивнул Авдотьин. – Слушай, что мне сегодня директриса сказала…
– Давай потом, а? – попросил он. – У меня еще куча работы. Вечером расскажешь, да?
Авдотьин кивнул и пошел к дверям. В дверях он остановился и спросил:
– А закуска у тебя есть?
– Я схожу сейчас в магазин, возьму чего-нибудь, – сказал он.
Когда Авдотьин вышел, он запер дверь на ключ и снял с себя рубашку. Похоже, что ее уже не отстираешь, слишком много кровавых пятен. Кляня себя за невнимательность, он затолкал рубашку в тигель, плеснул туда немного растворителя и поджег. Домой придется идти в спецовке. Он поворошил в тигле рубашку, потом присел на верстак и закурил. Надо же было так перепачкаться.
– Он вчера еще одну женщину убил, – сказал вечером Толик. – Вот так-то.
Катя сразу поняла, о чем он говорит.
– Он ее подкараулил возле железнодорожной станции. Там будка такая есть, для путейцев, в ней он ее и убил. А перед этим изнасиловал.
Катя поджала губы.
– Это маньяк, – сказал Толик. – Этот кошмар будет продолжаться, пока его не поймаем.
– Он что – местный?
Толик пожал плечами:
– Вполне возможно. Но его пока никто не видел. Кроме двух убитых женщин, естественно.
– Какой кошмар, – прошептала Катя. – Как это все ужасно. Что должны чувствовать эти женщины в такую минуту?
– Я бы и сам хотел это знать, – сказал Толик. – Послушай, вот если женщина попадает в такую ситуацию, как она себя ведет?
Катя вздохнула:
– Откуда же я знаю?
– Предположим, ты оказалась один на один с насильником. Помощи ждать неоткуда. Что ты будешь делать? Отбиваться?
– Каким образом? Он ведь мужчина. – Катя покачала головой.
– Он тебе говорит – раздевайся. Что тогда?
– Ты такие вопросы задаешь, – вздохнула Катя.
– И все-таки.
– Я не знаю, Толя. Наверное, разденусь.
И, увидев, как взметнулись кверху брови мужа, добавила:
– В такую минуту очень хочется жить. Поэтому я так говорю.
– Но ведь ему все равно живой свидетель не нужен. Он убьет потом женщину.
– Человеку свойственно надеяться до последней секунды, – пожала плечами Катя. – И поэтому до последней секунды женщина будет делать все, чтобы остаться в живых.
После небольшой паузы она спросила:
– Ты меня как милиционер спрашиваешь или как мужчина?
Толик уловил разницу, поморщился:
– Спрашиваю как милиционер, а слушаю как мужчина.
И добавил:
– Каждый мужчина в душе немного насильник.
Наутро к нему в мастерскую заглянул Авдотьин:
– Как голова? Бо-бо?
Он поморщился:
– Иди ты! – и передразнил, скривив рот: – Бо-бо.
– Ничего, не впервой – пройдет, – рассмеялся Авдотьин. – Новость слышал?
– Какую? – спросил он без всякого интереса. У Авдотьина все новости были связаны с женщинами.
– У всех мужиков кровь будут брать на анализ.
– Это еще зачем? – удивился он.
– Да из-за маньяка этого, который двоих изнасиловал. Теперь вот кровь сдавать будем.
– А что, маньяк свою кровь оставил где-то там, или как это понимать? – Он присел на стул и положил ладони на колени, чтобы не дрожали, проклятые.
– Говорят, по сперме определяют группу крови мужика. Вот им для чего наша кровь и нужна. У меня, к примеру, четвертая группа.
– Группа крови?
– Да. Вот они получат данные и сравнят. А у маньяка, допустим, группа крови первая. Значит, я здесь ни при чем.
– А если… совпадет. – Ему вдруг стало жарко, и он расстегнул пуговицу на рубашке.
– Ну… – Авдотьин задумался. – Наверное, сразу устроят проверку – где был в тот день, кто может подтвердить.
– И что, всех-всех проверят? Это же сколько людей.
– Наверное, всех. Директриса уже получила команду всех подчиненных ей мужчин отправить в поликлинику. Так что готовься, после обеда пойдем.
Когда Авдотьин вышел, он уронил голову на руки и застонал. Сегодня ему впервые по-настоящему стало страшно.
В поликлинике была очередь. Он с тоской окинул взглядом толпящихся в коридоре мужиков. Вот дела начнутся, если он сейчас скажет: "А ведь это из-за меня здесь собрались, ребята". Наверное, примут за ненормального. Авдотьин нашел место у окна, махнул ему рукой: иди сюда, мол. Он сделал вид, что не заметил, прислонился к стене. Очередь продвигалась медленно. Время от времени из кабинета выходила медсестра и объявляла:
– Товарищи! У кого нет с собой паспортов? Без паспортов анализы не берем.
Мужики переругивались негромко. Он пытался уловить, о чем говорят люди вокруг, но маньяка поминали редко, да и то с беззаботной усмешкой. Только раз какой-то мужчина вышел из кабинета с гримасой страдания на лице и сказал громко:
– Поймать бы этого ублюдка! Всю руку из-за него продырявили.
Он с неприязнью посмотрел на мужчину и тут же отвел взгляд. Авдотьин уже стоял у самых дверей, он вставал на цыпочки и махал рукой:
– Слушай, наша очередь! Иди сюда!
– Я сейчас, – кивнул он. Ему стало совсем плохо.
Когда Авдотьин скрылся за дверью, он вышел на улицу, сел на лавочку и закурил. Сигарета в его руках мелко дрожала. Группа крови у него вторая. Если возьмут на анализ и сравнят, то сразу начнут проверять: где был в тот день? И что он им скажет? Что был дома? А кто может подтвердить? Только мать. Но ведь ей придется что-то объяснять. Догадается. И тогда… А что тогда?
– Ты где пропадаешь? – Авдотьин появился на крыльце. – Очередь пройдет.
– Я сейчас, – сказал он, не делая ни малейшей попытки подняться.
Авдотьин присел рядом, хлопнул себя по колену ладонью:
– Представляешь, история: захожу я в кабинет, а там врачиха сидит. Я глянул: ба, вот так встреча…
– Слушай… – Он наконец решился. Сидел, глядя на улетающий сигаретный дым, и говорил медленно, стараясь, чтобы голос звучал как можно естественнее:
– Тут такое дело… В общем, влип я. Помнишь, месяц назад практикантка у нас была? Ну та, приезжая?
– А-а, эта, как ее? Людка, что ли?
– Вот-вот, она. Зашла как-то ко мне в мастерскую, ну, слово за слово, в общем, дал я ей прикурить. – Он усмехнулся развязно, чтобы Авдотьин понял, о чем идет речь.
– Так ты ее… Ух ты! – восхитился Авдотьин. – А такую недотрогу из себя строила.
– Лучше бы она ее и дальше строила, – сказал он. – В общем, заразила она меня, шлюха. Если я сейчас кровь сдам, они меня сразу расколют, понял?
– Чего ж не понять, – пробормотал Авдотьин. – Сразу в диспансер упекут, да и с работы выгонят, пожалуй.
– Вот и я такого же мнения, – сказал он. – Ума не приложу, что мне делать.
– Не паникуй! – Авдотьин хлопнул его по плечу. – Я сейчас за тебя пойду и сдам. Давай твой паспорт.
– Ты же только что оттуда вышел. Врачиха увидит тебя и…
– Ха, врачиха! – развеселился Авдотьин. – Я же тебе недорассказал. Так вот, захожу я в кабинет, а там сидит эта краля.
– Какая краля?
– Врачиха. Я с ней два месяца назад в пансионате отдыхал. Я с ней там состыковался, и к нам еще одна парочка примкнула, такая же вольная. Вот время было! Красота! Представь: ночь, костерок догорает, на пляже никого – только мы четверо. И мы лезем в воду…
– Ты думаешь, она пойдет тебе навстречу из-за того, что вы там купались по ночам?
Авдотьин посмотрел на него и громко рассмеялся:
– Ничего-то ты не понял! Выражаясь твоими словами, она пошла мне навстречу еще там, в пансионате. И после всего, что между нами было, для нее написать нужную мне справку – пара пустяков. Какая у тебя группа крови?
– Четвертая, – соврал он.
– Как у меня, – сказал Авдотьин. – Мы с тобой кровные братья.
Он вышел через пару минут, помахивая листком бумаги с липовым штампом: