– Пусти, больно. – Толик выдернул руку из Катиной ладони.
Даже в сумерках на коже были видны следы ногтей.
Авдотьин заглянул к нему после обеда. В мастерской никого из посторонних не было, Авдотьин вытянул из сумки бутылку водки.
– О-па! Видал фокус?
Он покачал головой:
– Сегодня ничего не получится. Занят я. Давай завтра, а?
– Так она же скиснет до завтра, водка-то, – ухмыльнулся Авдотьин. – Это такой продукт, который долго не лежит.
– Не могу, – упрямо повторил он. – Сказал же – завтра.
– Ну, как знаешь. – Авдотьин спрятал бутылку в сумку и пошел к двери. – Тогда до завтра.
– Пока, – сказал он.
Когда дверь за приятелем закрылась, он достал из шкафчика перчатки. Зачем-то потрогал металлические кнопки на них, после чего спрятал перчатки в карман. Потом извлек из ящика с инструментом нож, нажал на кнопку – лезвие выскочило с характерным щелчком.
– Послушай! – раздалось в дверях.
Он бросил нож в ящик с инструментом, быстро повернулся, загораживая ящик собой. В дверях мастерской стоял Авдотьин.
– Совсем забыл сказать тебе: раз уж мы с тобой договорились на завтра – прихвати что-нибудь из дома на закусь.
– Хорошо, – буркнул он, по-прежнему не двигаясь с места. – Принесу.
– Ну, пока, – сказал Авдотьин и исчез, хлопнув дверью.
Он взял нож в руки, утопил лезвие в корпус и спрятал в карман брюк. И только теперь почувствовал, как пересохло у него горло. "Испугался, – понял он. – Этот идиот меня заикой сделает".
Выйдя из здания училища, он сел в автобус. Людей было много, он протиснулся на заднюю площадку и встал у окна. Чем дальше они удалялись от центра, тем меньше становилось людей в салоне. Через десять минут он вышел из автобуса, прошел немного и свернул на тихую неширокую улочку. Здесь никого не было, если не считать какой-то женщины на противоположном тротуаре. Она шла немного впереди, и он не стал ее обгонять, оставляя ее перед собой. Он подумал поначалу, что женщина сейчас свернет к одному из домов, но потом понял, что идет она к шоссе: там, где улочка заканчивалась, начинался небольшой лесок, а дальше, за ним – шоссе. Он это знал.
Женщина шла к шоссе, и когда он понял это, то прибавил шаг, потому что надо было опередить и войти в лесок раньше нее! Там будет такая тропинка, и в одном месте кусты очень-очень близко к ней подходят, к тропинке этой. Он обогнал женщину, да это и немудрено было сделать – у нее была какая-то нелепая сумка, судя по всему тяжелая, и поэтому женщина шла медленно. Он так далеко вырвался вперед, что потерял женщину где-то за растущими по обеим сторонам улицы деревьями, и, чтобы дать ей время приблизиться, встал за дерево и начал прикуривать. Улица по-прежнему была пустынна – только он и эта женщина. И еще какая-то машина у обочины. Машина стояла немного дальше, метрах в пяти от него, стекла у нее были затемненные, и было не разобрать, кто там сидит, и только чей-то локоть торчал из открытого окна.
Женщина появилась между деревьями, и теперь он видел ее лицо. Лет тридцать и при этом потрясающе красива, отметил он про себя. Ее лицо показалось ему чуточку надменным, но эта надменность очень быстро исчезает – он знал это! Раньше, до ВСЕГО, он тушевался при виде таких женщин, ему казалось тогда, что они его презирают. Нет, не презирают, а не замечают вовсе, и это было еще более унизительно. Его просто не замечали, и он думал, что они имеют на это право. Только теперь он узнал, как заблуждался и как быстро маска безразличия сменяется другой. Тогда он почувствовал себя сильным. Он был хозяином в этой жизни, и хозяином их жизни тоже был он. "Я не буду ее душить. Я выйду ей навстречу и сразу, без предисловий, ударю ножом. Сегодня все будет немножко иначе, чем обычно".
Он проводил женщину взглядом, отметил, что у нее красивые ноги. Она понимает это, носит короткую юбку, даже чересчур короткую. Заносчивая тварь. Он сунул руку в карман, чтобы почувствовать в ладони нож. Да, надо выскочить и сразу ударить. Теперь надо так попробовать. Он бросил окурок на землю и вышел из-за дерева. Женщина уже подходила к леску. Какой-то странный треск раздался впереди, он даже не понял сначала, в чем дело, и вдруг металлический голос произнес:
– Я – Первый. Вызываю Второго.
И человек в стоящей на обочине машине сказал:
– Я – Второй. Она прошла меня, сейчас приближается к вам.
Он попятился, потому что понял уже, что означают этот треск в машине и эти слова, а белокурая длинноногая женщина скрылась тем временем между деревьями, и человек в машине сказал:
– Она вошла в лесок.
– Понял тебя, – отозвался металлический голос. – Вижу ее.
Он развернулся и быстро пошел прочь. Потом не выдержал и побежал. Он бежал и ждал, что вот-вот кто-то нагонит его и… И что?
Но никто не нагонял его. Он добрался до дома, заперся в ванной и долго рассматривал свое отражение в зеркале. Только когда домой пришла мать, он вышел из ванной.
– Кушать будешь? – спросила мать.
– Чуть попозже, – отозвался он. – Вот только покурю…
"Они охотятся за мной, – думал он. – И я начинаю бояться. Если и следующая моя попытка окажется неудачной, я сломаюсь. Я обязательно должен ее прикончить – вместе с ней я убью свой страх".
Кого конкретно он имел в виду, он и сам не знал. Женщина, желательно молодая, все прочие данные – по обстоятельствам.
Светлана бродила по этому проклятому леску шестой день. Она изучила тропинку от домов к шоссе до мельчайших подробностей. Первые дни она была очень напряжена, но постепенно чувство тревоги как-то притупилось, и она уже несколько раз поймала себя на мысли, что ей скучно. На третий день она наотрез отказалась брать с собой тяжелую сумку, и пришлось срочно добыть для нее пластиковый пакет с ручками, в который она сложила кипу старых журналов – для вида.
Толик приходил домой мрачный. Когда Катя решилась спросить у него, как идут дела, он не выдержал и сказал в сердцах:
– Черт бы его побрал, этого маньяка! Как в воду канул. Пропал, и неизвестно, где его теперь искать, убийства эти нераскрытые на нас висят.
В школьном коридоре Катю нагнала Таисия Михайловна.
– Добрый день. – Она тронула Катю за рукав. – Как наши дела?
– Нормально. – Катя пожала плечами.
Уроки уже закончились, и женщины шли по пустому коридору. Только чуть впереди, у окна, стоял Ерохин из 8-го "Б".
– Что муж ваш рассказывает, если не секрет? – Таисия Михайловна улыбнулась, но улыбка получилась натянутой.
– Он одно говорит: "ловим". – Катя вздохнула.
Они поравнялись с Ерохиным, и тот обернулся, сказав запоздало:
– Здравствуйте! – и опустил руки по швам.
– Здравствуй, Дима, – отозвалась Таисия Михайловна и опять повернулась к Кате.
– Извините, я сейчас. – Катя подошла к Ерохину и заглянула за его спину.
"Бон Джови" – было выцарапано на подоконнике, только у буквы "И" не хватало завершающей палочки.
– Не успел дописать? – сочувственно поинтересовалась Катя. – Дай-ка мне то, что у тебя в руке.
Ерохин спрятал руку за спину.
– Дай, – повторила Катя.
– Дима, что там у тебя? – спросила Таисия Михайловна.
Ерохин опустил голову и протянул Кате шило. Ручка у шила была деревянная. Катя опять взглянула на надпись на подоконнике и вспомнила выцарапанное на ее столе: "Ментовская жена".
– Так это ты, дружок? – сказала она удивленно. – Менты ментами, но зачем же мебель было портить?
– Это вы о чем? – спросил Ерохин и густо покраснел.
– Как это "о чем"? – возмутилась Катя. – О "ментовской жене". Или это не ты?
Ерохин молчал и кусал губы.
– Я не пойму, – начала было Таисия Михайловна.
– Я объясню вам, – кивнула Катя и повернулась к мальчишке. – Иди, Дима. Я позже с тобой поговорю.
Ерохин пошел вдоль коридора.
– Так что случилось? – спросила Таисия Михайловна.
– Пойдемте в учительскую, я вам все расскажу.
Когда они вдвоем выходили из школы, из-за дерева вынырнул Ерохин. Не поднимая глаз, он произнес:
– Екатерина Сергеевна, извините меня. Но только, пожалуйста, родителям ничего не говорите.
– И ты еще набрался смелости! – задохнулась от возмущения Таисия Михайловна, но Катя дотронулась до ее руки и сказала с укоризной:
– Таисия Михайловна! Мы же с вами договорились, – и повернулась к Ерохину. – Хорошо, Дима, твои родители ни о чем не узнают. Но я хотела бы поговорить с тобой завтра. Хорошо?
Ерохин поднял глаза и сказал, запинаясь:
– Спасибо, Екатерина Сергеевна, спасибо! – Развернулся и быстро пошел прочь.
– Напрасно вы так, Катенька. – Таисия Михайловна покачала головой.
– Его родители бьют за малейшую провинность, – тихо сказала Катя. – Резиновым шлангом от стиральной машины.
– Как… шлангом? – Таисия Михайловна посмотрела вслед быстро удаляющемуся Ерохину.
– Да, шлангом, – кивнула Катя. – Засовывают голову между прутьями кровати и бьют. После этого на теле остаются синие рубцы.
– Вы их видели? – упавшим голосом спросила Таисия Михайловна.
– Да. Когда он приходит в белой рубашке, синие полосы видны даже сквозь нее.
Они шли по улице.
– Вам, наверное, на автобус надо? – спросила Таисия Михайловна.
– Ничего, мне и пешком недалеко. – Катя показала рукой вперед. – Возле двухэтажного здания поверну направо и через десять минут буду дома.
На углу они расстались. Катя, чтобы сократить расстояние, пошла дворами и через пять минут очутилась перед распахнутыми воротами. За забором высилось недостроенное здание новой городской больницы. Рабочий день у строителей уже закончился, и на стройке было пустынно и тихо, только висящий на крюке подъемного крана металлический поддон покачивался и скрипел. Дорога здесь была разбита самосвалами, и Катя пошла вдоль забора, потому что там было ровнее.
Ее удивило, что на стройке не было сторожа. Всегда представляла, что должен сидеть дед с ружьем и охранять кирпичи, но никого не было, и поэтому в воздухе не тишина висела, а "жуть", как в таких случаях говорила Катина мама. Прямо под забором были сложены штабеля плит, и только ближе к зданию, возле рельсов башенного крана, оставался проход. Обойдя плиты, Катя очутилась между вагончиками, которые служили строителям раздевалками, и, пройдя между ними, увидела первого за все это время человека. Рыжий парень сидел на лавочке и курил. Видимо, это и был сторож. Парень скользнул по Кате взглядом и отвернулся. Рядом с ним на лавочке лежали перчатки: не строительные, а кожаные, черные, с металлическими кнопками с наружной стороны. "Чудак какой, – подумала она. – Еще не настолько холодно, чтобы носить перчатки". Пройдя немного, она оглянулась. Рыжий парень по-прежнему сидел на лавочке, но теперь он натягивал перчатки на руки. На фоне серого вагончика лицо парня казалось мертвенно-бледным.
Кате опять пришлось идти вдоль забора, хотя земля и здесь почему-то была в рытвинах, и приходилось опираться на забор рукой, чтобы не упасть. Она уже почти прошла этот участок, когда услышала за спиной шорох. Оглянуться даже не успела: кто-то с силой сдавил ей рот и пригнул к земле. Катя пыталась высвободиться, но тот, сзади, ударил ее под колено, Катины ноги подломились, и она упала, больно ударившись плечом. Она уже поняла, что это тот, рыжий, и билась под ним, как будто хотела развернуться и заглянуть ему в глаза, но она не этого хотела, конечно, она жить хотела, а парень все сжимал ей рот и нос, она даже не могла вздохнуть, и рассудок ее мутился от недостатка воздуха, но больше всего – от прямо-таки животного ужаса, охватившего ее. Действовал один лишь инстинкт. Катя пыталась укусить его руку, но кожа перчаток была грубая и не поддавалась, а через минуту она уже и укусить не могла – в глазах почему-то стало красно, какие-то точки поплыли, и Катя провалилась в пустоту.
Толик спросил ее: "Зачем ты делаешь это?". "Я хочу проверить себя", – ответила Катя. Она подошла к рассыпанным на полу осколкам и потрогала их босой ногой. "Острые?" – спросил Толик. "Еще какие, – кивнула Катя. – Помоги мне раздеться". – "Может быть, не надо?" – "Надо, Толик. Тело должно быть обнажено, иначе зачем же это все было затевать Расстегни сзади пуговицы". Она почувствовала, как он дергает пуговицы, и попросила: "Осторожнее, не оборви". Но он все равно был груб. Тогда она поняла, что муж недоволен ее действиями. Легко скинув платье, она легла спиной на стекла и почувствовала боль. "Ну как?" – спросил Толик. Она не ответила, попробовала пошевелиться, чтобы лечь поудобнее, но боль только усилилась. Тут Толик закричал: "Серега! Серега!" "Какой Серега?" – удивилась Катя и открыла глаза. Она не поняла сразу, где находится: взгляд уперся в нависавшую над ней бетонную плиту, тогда она скользнула взглядом ниже и увидела рыжего парня, стоящего спиной к ней. Увидела и вспомнила, что с ней было.
Но где она теперь? И почему так больно спине? Она шевельнулась и вдруг поняла, что лежит на бетонном полу в недостроенном здании больницы, где нет даже наружных стен. Лежит совершенно голая, и больно ей оттого, что бетонные крошки впились ей в тело. А парень этот рыжий стоит у самого края плиты и смотрит куда-то вниз, и даже со спины видно, как он напряжен. "Серега!" – донесся снизу мальчишеский голос, и второй отозвался наконец: "Чего тебе?" Оба они зашушукались о чем-то внизу.
Катя скользнула взглядом по полу и увидела свою одежду: скомканная, она лежала неподалеку, и пуговки на блузке были оборваны – рыжий, видимо, не церемонился, когда срывал с нее одежду. Совсем рядом, у бедра, Катя увидела сумочку. Она была расстегнута, и Катя видела расческу и платочек вышитый. С платочка ей улыбался веселый цыпленок. Клювик у цыпленка был красненький и лапки тоже красненькие, но лапок Катя сейчас не видела – какая-то деревяшка закрывала их, и Катя не сразу сообразила, что это такое. Рыжий парень по-прежнему смотрел вниз, и Катя потянулась рукой к сумочке. Вот на этом движении, когда она начала действовать, к ней вернулась способность мыслить, она вспомнила – это же шило Ерохина! Деревянная ручка с вставленным в нее коротким острым стержнем. Шило было маленькое и свободно уместилось в Катиной ладони. Руку она положила на пол, чтобы шило оказалось под ней. После этого она прикрыла глаза и сквозь прищуренные веки стала наблюдать за парнем. Страха в обычном понимании у нее не было, она просто лежала и ждала, сама удивляясь своему спокойствию. Парень наконец повернулся к ней, и она смежила веки, чтобы не выдать себя дрожанием ресниц. Он подошел вплотную, и она слышала его дыхание совсем рядом. Он пошуршал чем-то, потом взял Катины ноги и раздвинул их, согнув одновременно в коленях. Кате вдруг стало нестерпимо стыдно, и ей захотелось сдвинуть ноги, прикрыть наготу, но нельзя было сейчас пошевелиться, от этого зависело все, и главное, что решалось – будет ли она жить! Она так и осталась лежать, ожидая развязки.
Дыхание парня неожиданно приблизилось вплотную к ее лицу, он нависал над ней, упираясь руками в пол, и тогда Катя, открыв глаза, спокойно и расчетливо ударила его шилом в лицо. И испугалась, потому что он вдруг страшно закричал и вскочил на ноги. Катя видела, что рыжий закрыл лицо руками, так что даже его глаз не было видно, и между его пальцами струилась кровь. Катя поднялась и пошла к парню, а он пятился от нее, но Катя очень спокойно рассудила, что должна ударить его еще, пока он не пришел в себя, ведь не надо его бояться, этого рыжего. И она ударила его вновь, стараясь попасть в лицо, но попала в руку, и парень закричал во второй раз, и тогда она ударила его еще, и еще! Правую руку она ему, кажется, сильно поранила: кровь стекала по рукаву рубашки, парень мычал и все пятился, пятился от Кати, а она стояла, замерев, хотела крикнуть, но слова застревали в горле. Парень уже дошел до края перекрытия и последний шаг сделал. Одной ногой стоя уже в пустоте, он взмахнул руками, и Катя увидела его искаженное гримасой страха лицо, вымазанное кровью, а в следующий миг парень сорвался, и Катя не видела его уже, а лишь слышала крик, но крик был недолгий, потом донесся странный звук – будто хлопок, – и все смолкло. Катя подошла к краю и с опаской взглянула вниз.
Рыжий упал на лежащую на земле плиту, и Катя поняла, что он уже мертв. Чуть дальше она увидела двух мальчишек. Это, наверное, и были те самые Серега и его приятель, чьи голоса Катя слышала. Мальчишки пятились от лежащего на плите человека, потом одновременно развернулись и бросились прочь. У пролома в заборе они столкнулись и после секундного замешательства выскочили наружу, унося прочь свой мальчишеский ужас.
И только тогда Катя почувствовала холод. Ее знобило, и даже когда она оделась, это ей не помогло. Она хотела спуститься вниз, но ноги подкашивались, и она села на пол, привалившись к колонне.
Где-то высоко-высоко в небе гудел самолет, такой далекий и благополучный, и дела ему не было до Кати, а Катя сидела здесь, в недостроенной больнице, одинокая и беспомощная, и когда она подумала об этом, ей стало так жалко себя, что она расплакалась. Теплые капли слез пробегали по ее щекам и падали на расстегнутый ворот блузки, а Катя даже не могла застегнуться, потому что пуговицы были оборваны.
Она нашла их, но не все – маленькие кружочки с перламутровым отливом. Их пять было, а нашлось четыре. Значит, одной не хватает – закатилась куда-то, наверное.