– Алеха! – Макс Флоровский, игнорируя наступившую в ресторане испуганную тишину, рванулся навстречу по проходу так, что джемпер надулся на его спине парусом, направляющим движение. – Алешенький!
Они встретились, всматриваясь друг в друга, и обнялись.
– Я ж тебя, черта, подумать страшно, дай бог, лет семь не видел. – ничуть не стесняясь, что стоят они посреди прохода, на виду у заинтригованных клиентов и насторожившегося персонала, Максим заново сжал приятеля.
– Восемь, – Забелин чуть отстранился. – Ты ж еще до путча в Штаты свинтил. Всегда умел чутко предвидеть. По части просчитать варианты равных тебе в институте не было. Ну, хвастайся – что ты, где?
Они вошли в кабинку.
– Да я-то в шоколаде, – Максим заметил скептически прищуренный взгляд Забелина, слегка нахмурился. – Хотя, конечно, не сразу образовалось. Поначалу пришлось подергаться. В науку было кинулся. Помнишь, должно быть, были у меня кой-какие наработки. Но тогда и увидел – тупые они. До живого славянского ума не доросли. И – жадные. Им только то подавай, из чего на выходе тут же доллары закапают. А чтоб на шаг дальше просчитать – так боже упаси! В общем, пригляделся и подумал – чего я к вам за-ради Христа ломиться буду? Вас же, жлобов, драть надо как сидоровых коз. Тогда зауважаете.
– И?..
– Принялся фондовый рынок окучивать. Занялся ценными бумагами. Хорошо подзаработал. Дом во Флориде купил. Натурализовался.
– Из казино, поди, не вылезаешь.
Еще студентом Максим, классный преферансист, уезжал на лето в Сочи, как другие в стройотряд, и жил там исключительно "высоким искусством". Правда, в Москву возвращался пустым – и хорошо, если при своем костюме: рано или поздно в азарте попадал на катал.
– Завязал я с этим темным делом, – Макс грустно скривился. – Бизнес чрезмерного азарта не любит. Так что перед тобой – можешь сделать большое "хи-хи" – оченно респектабельный джентльмен. Богатенький, упакованный по полной программе Буратинко. И ежели, кстати, чего одолжить – так это я завсегда.
– Вот этого как раз не надо. Знаешь, что будет, если один русский джентльмен одолжит денег другому русскому джентльмену?.. Двумя джентльменами станет меньше.
– А почему меньше? Поубивают друг друга?
– Макс, Макс. Ты все-таки уже немножко не русский. Отбился.
– Ну, до некоторых, которые на просторах родины преуспели, мне, пожалуй, и впрямь далеко.
Максим демонстративно отодвинулся, открыв висящую над столом бронзовую, с золоченым тиснением табличку "Место навечно закреплено за почетным членом клуба "Грин Хаус" Забелиным Алексеем Павловичем".
"Повесил-таки, зануда".
Говорят – и справедливо, что мы любим людей за то добро, что им сделали. Как говаривал прежде Максим, "я обожаю себя добреньким". К "Грин Хаусу" Забелин был привязан еще и потому, что каждый повар и каждый официант здесь знал, кому обязан элитарный ныне ресторан своим существованием.
– Так это, стало быть, твое, – по-своему расшифровал текст Флоровский.
– Увы! Всего-навсего спасатель.
Подошла метрдотель. Косясь на шумного Максима, интимно улыбнулась:
– Я дозвонилась до Ростислава Брониевича, сообщила, что вы здесь. Просил передать: непременно будет.
И с обворожительной улыбкой осчастливившего человека удалилась.
Забелин про себя поморщился. Четыре года назад компанией "Грин Хаус" при содействии вороватого, уволенного вслед за тем сотрудника банка был получен пятимиллионный кредит на реконструкцию здания в центре Москвы – под залог этого же здания. То есть как только разрушили первые перегородки, залог существовать перестал.
Да и кредит, как выяснилось позже, когда разбираться с тупиковой ситуацией поручили Забелину, был выдан не залогодателю, а некоему "бумажному" ТОО с таким же названием.
И к тому же учредитель обоих "Грин Хаусов" Ростислав Брониевич Суходел, потратив деньги, полученные в "Возрождении", исхитрился взять дополнительный кредит в московском представительстве крупного голландского банка. Доверчивым европейцам он пообещал взамен отдать половину перестроенного здания под их филиал, а дабы не сомневались, непостижимым образом оформил то же самое здание в новый залог – само собой, без согласия "Возрождения".
На вопрос Забелина при первой, ознакомительной встрече, как это всё получилось, Ростислав Брониевич лишь растерянно поморгал:
– Так вы полагаете, что этого делать было нельзя? Выходит, мы обложались.
Он так удрученно вздохнул, что сразу стало ясно – с ЭТИМ будет непросто.
И было непросто. Еще и потому, что представителем третьей, голландской стороны оказался холеный, переполненный амбициями амстердамский менеджер Рональд Кляйверс, возненавидевший хитрого и жадного Суходела до электрического разряда, который поражал его при одном огорченном виде должника.
Здание Суходел перестроил, но вводить в эксплуатацию не спешил, выторговывая все новые и новые уступки. Тем паче что под шумок открыл внизу магазинчик, с которого имел стабильный неконтролируемый доход. Магазин он издевательски назвал "Амстердам", чем окончательно лишил Кляйверса душевного равновесия. Меж тем правовых способов "развести" ситуацию не существовало. Даже Второв дважды предлагал списать этот кредит к чертовой матери, чтоб не вонял в балансе. Дошло до того, что при очередных переговорах Кляйверс, "заведенный" шкодливым Суходелом, запустил в него через стол теннисным мячом и угодил прямехонько в лицо вице-президенту банка "Возрождение". В ужасе от совершенного он просительно прижал руки к сердцу. Торжествующе взмыл, в готовности разорвать переговоры, Суходел.
– Хороший бросок. – Забелин потер ушибленную щеку. – Правду у нас говорят: двое дерутся, третий не лезь. Может, и в самом деле бросить мне это темное дело? Передеритесь меж собой.
– Только не это, Алексей Палыч, – заканючил Суходел. – Не бросайте меня один на один с буржуем недорезанным. Видите, до чего дошел. Если отвернетесь, "закажет" он меня. Что ни прикажете – на любые убытки пойду. Хотя и так уж, почитай, всё отдал.
На этот раз согласно кивнул и угрюмый голландец.
После этого Забелин из третьей стороны конфликта превратился в общепризнанного мирового судью. Раз десять еще мирил он упершегося, брызжущего пеной Кляйверса и радостно, по-еврейски, с вздыманием рук скандальничающего Суходела.
И срослось-таки – каждый получил свое: голландский банк въехал в освободившуюся, перестроенную под него половину, тотчас наглухо заколотив все переходы из другой части здания; Суходел на оставшейся площади в дополнение к магазину развернул пивной ресторан; "Возрождение" вернуло свои пять миллионов плюс два миллиона – проценты; Забелин… тоже заполучил свое. Очередной выговор – за то, что докучал президенту банка неуместными просьбами о премировании отличившихся сотрудников.
С тех пор Суходел полагал долгом всякий раз лично приветствовать Забелина в собственном ресторане, а при виде сопровождающих неизменно подсаживался и принимался живописать историю своего избавления от коррумпированной гидры мирового империализма.
Рассказ его становился все цветистей. В последний раз, помнится, промелькнуло словечко "киллер". Нового повествования в присутствии насмешника Максима Забелин бы не вынес.
Максим меж тем поднялся для тоста:
– Как же это роскошно, что мы опять вместе. Вот увидел и понял, как я тебя, подлеца, люблю.
– А восемь лет скрывал.
– Что ты про то можешь знать? Может, я чуть не каждый день с тобой разговоры говорил.
– И о чем же?
Макс отставил выпитую рюмку, но подскочивший из ниоткуда официант пронесся над столом чертом, и освеженные рюмки встали в ожидании следующего тоста.
– О жизни, Стар. О гребаной жизни, которая пластует нас, и потому нужно ее время от времени взрывать.
– Например, уехав из страны? Почему ж все-таки тогда сбежал?
– Именно потому, что умею считать варианты. Хоп! Один – ноль. Как говорится, не судите, да не судимы будете. Ведь как все начиналось-то классно – свобода, предпринимательство. Кооперативы, наконец! Казалось бы, вот она, крышка на гроб социалистической продразверстки. Конкуренция сметет директоров-старперов, и такое зацветет! Ан глядь – и тут же эти же директора эти же кооперативы при этих же предприятиях создавать и принялись. Малюхонькая, никем в азарте и не замеченная поправочка к закону – и какой отсос пошел! Целые комбинаты на наличку изошли. А что такое страна, переполненная налом? Я сперва-то, правда, надеялся – ну ладно, пена. Покипит чуток, да и сдуют. Ан не сдули – перекипело и впиталось! Теперь вот и живете вы, братцы, в прокисшем пространстве. Хотя, по правде, такого размаха даже я не провидел.
– Что ж сюда прикатил, в прокисшее наше пространство?
– А задумываться начал. Для чего я есть на этом свете? Ну, нарубил я там "капусты". И еще, сколь надо, дорублю. Ну, купил семье дом. Счет есть. Баб меняю. Но для чего все?
– А в самом деле – для чего? – От крутых максовых виражей Забелин за эти годы начал отвыкать.
– Не прикалывайся. Сейчас я есмь весь из себя на полном серьезе. Ведь для чего-то я на этот свет появился. Ну не только для того, чтоб сожрать пару тонн говядины, покрыть фекалиями несколько гектаров и спустить в презерватив столько спермы, что ее хватило бы для осеменения карликового европейского государства.
– Вот тебе и цель – не пользуйся презервативами.
– Презрение на вас. Словом, может, нас Мельгунов безнадежно испортил, а может, пионерская организация, где я за отрядного барабанщика состоял, но скучно до одури на себя одного работать, там деньги множить, когда здесь зарплата по пятьдесят долларов на человека.
– По двадцать не хочешь?
– Есть у меня, короче, такая мыслишка – "покачать" ситуацию на родине. Поднять что-то серьезное, так чтоб жизнь вокруг забурлила. Э, разве вам понять!
– Это нам непросто. А ГКЧП опять не боишься? А то у нас еще в твое отсутствие и покруче случилось. И не факт, что в последний раз.
– Это когда из танков по Верховному Совету потренировались? Отбоялся. Потому что больший страх познал – душой зажиреть.
– То есть соскучился по высокой духовности?
– Это у вас-то? Погляди вокруг: была, да вся вышла.
– Неудивительно. Флоровские разбежались.
– Забелиных скупили. Хоп! Два – ноль, – Максим зашелся в добро-подначивающем, рассыпчатом своем смехе.
Пикетироваться с Максимом, как и прежде, было занятием бесперспективным.
– Так чем конкретно думаешь заняться? Есть наработки?
– Поглядим, прикинем, где что поднять можно. Должны же быть зоны, которые вы, олигархи, еще не пожгли.
– За олигарха – это тебе отдельный поклон – высоко поднимаешь. А с зонами у нас по-прежнему все в порядке. Одна сплошная рублевая зона. И доллар – что-то вроде зеленого билета на волю… Один или с семейством? В семье-то хоть нормально?
– О, это нормально. В семье как раз полный нормалек. Они теперь натуралы. Дочка – та и вовсе по-русски с акцентом. И что обидно – специально, стервозинка малолетняя. Патриотизмом отца язвит. Так что семья моя бывшая – чистые невозвращенцы.
– Бывшая?
– Нет, с дочкой контакт остался. А с женой – разбежались втихую. У нее теперь собственный бойфренд. Хахель, по-нашему. Много я, Алеха, понял за эти годы. И главное – от чего человек старится.
– Ты сегодня что-то глобальностью наповал лупишь.
– Человек, Алеха, от собственного страха старится. От страха смерти. А у нас еще похлеще – на страхе жизни взращены. Поступка боимся, а потому пригибаем сами себя так, как никакое КГБ не могло. Вот ты, кстати, как со своей? Помнится, развестись грозился?
– Собираюсь вроде.
– То-то и оно-то. И восемь лет назад собирался. Даже жен впрок придерживаем. И не любим давно, и мучимся, и грызем оттого, а сожительствуем. Потому что с молодости страх в нас под старость одному, без сиделки, остаться. Супруга как клюка – авось пригодится. И под это-то "авось" всю жизнь себя ломаем. Всякое свежее чувство притапливаем. Бляданем втихаря – и на базу, зализываться.
– Не по поводу ли Наташеньки Власовой сии страдания?
Ораторствующего Максима будто по губам ударили.
– Да, Наташка – это, конечно, было что-то, – необычно просто произнес он. Уловил вопросительный взгляд Забелина. – Чего зыркаешь?! Без ваших зырканий тошно. Я ведь задним числом такой умный. Все мы задницей умны. А тогда? Вроде здесь жизнь кончилась. Уезжаешь в другой мир. Что там ждет? Да и у Натальи тоже свой ребенок. Думалось: ну куда? Уеду, забудется…Сначала и вправду забылось. Закрутился. Планы, прожекты. А потом раз и – кольнуло. И еще. Оказывается, проросло. И – такая, скажу тебе, нудянка пошла. Выйду иной раз ночью из Флоридского своего домишки, гляну на небо и – начинаю через звезды с Натальей разговаривать. Крыша пошла. Потому и с женой разбежались. Женщины ведь существа зависимые, – от нашего внимания согреваются. А если не греет, да еще понимает, почему, так какие после этого претензии?.. Как она, кстати? Одна или?..
– Не знаю, Максик. Я ж на другой год после тебя ушел и, считай, все связи оборвал. Слышал, правда, что вроде по-прежнему в институте.
– Чего уж впрочем теперь! Такие-то дела пережил старик Макс. Богатый глупый Макс.
Забелин придвинулся:
– Ты к ней вернулся?
– Еще чего выдумал! – разудало вскинулся Максим. Хотел урезать что-нибудь язвительное. Но щека непроизвольно дрогнула.
– О чем ты? Целая жизнь прошла. И сын у нее теперь большой. И – вообще. Не нами сказано: не возвращайтесь туда, где было хорошо. Такая фея была. А теперь, должно быть, и морщинки, и постарела. А я, как помнишь, никогда не был любителем антиквара, – скорбная забелинская физиономия ему решительно не понравилась. – Ты Мельгунова хоть поздравил?
– В смысле?
– Да ты чего, в самом деле?! – Максим вскочил. – Семь дней назад весь научный мир отмечал семидесятилетие академика Мельгунова. А любимый ученик, стало быть, и прознать про это не удосужился! Сконфузившийся Забелин беспокойно огляделся: "испортит ведь репутацию, скандалюга".
И будто накаркал – из-за деревянной перегородки поднялся полный мужчина с обмазанным сочащимся маслом лицом.
– Нельзя ли потише с вашими интимными откровениями? – потребовал он, сурово глядя на Максима. – Тут женщины, между прочим.
– Нельзя, – не садясь и делая издалека знаки официанту, отказал Флоровский.
– Что? Совсем нельзя?
– Совсе-ем! – отрубил, напрашиваясь на ссору, Флоровский.
Мужчина это понял и – сник. Неловко посмотрел вниз, на своих спутниц, и, оседая, произнес удивительную фразу: – Тогда что уж. Но хоть потише.
– Вежливый, – неприязненно произнес Флоровский. Характер у Макса не изменился. – Все вежливые. Аж до подлости. Старому учителю семьдесят. Может, плохо ему – и ни одна зараза из учеников не навестила. Только водку жрать сильны.
В агрессивном раже он незаметно исключил себя из числа "зараз".
– Есть идея?
– Есть. – Прежним, из былых времен движением Максим сдул насевший на правый глаз локон. За прошедшие годы этот кокетливый локон не исчез и даже не поредел. – Едем к Мельгунову. На день рождения.
Это был вираж по-Флоровски.
– Так день рождения вроде семь дней назад был.
– Восемь! Восемь дней рождения прошло! – обличающе скорректировал цифру Флоровский. – Ну я-то весь из себя в загранице. Но ты же здесь был…
Забелин смолчал – объяснять, что отношения с Мельгуновым прервались после того, как старик выставил его без объяснений из института, не хотелось.
К ним подплыла метрдотель:
– У вас, Алексей Павлович, все в порядке?
– Да вот заграничный человек чуть-чуть перевозбудился. Отвык от ауры нашей.
– Да, пиво у нас замечательное. А вы разве не дождетесь?..
– Увы! Время. – Обрадованный возможностью увильнуть от суходеловских побасенок, Забелин выдернул из портмоне пластиковую карту банка "Возрождение".
Сверху, словно туз, бьющий валета, ее припечатала золотая карта западного банка.
– И без возражений, – потребовал Макс.
Выйдя вслед за приятелем на улицу, Забелин услышал наполненный радостью смех.
Смеялся Макс. Он стоял посреди Никитской, упершись в нее расставленными ногами, и с блаженным видом вглядывался в открывающуюся за Манежем кремлевскую стену.
– Слушай! – крикнул он. – Как же это можно – восемь лет без этого?
– Ты меня спрашиваешь?
Из переулка, от бардовского ресторанчика "Гнездо глухаря", выпорхнули две девичьи фигурки. Девушки с любопытством скосились на шумящего посреди вечерней Москвы мужика, но, видимо, не найдя его заслуживающим внимания, заскользили к Никитской заставе, втаптывая сапожками хрустящий ледок и весело переговариваясь.
– Чтоб я сдох. – На лице Флоровского проявилась причудливая смесь удовольствия и обескураженности.
– А прежде был неотразим, – подковырнул Забелин и тут же пожалел.
– На пари?! – не дожидаясь согласия, Максим поволок приятеля по горячему следу.
– Как хороши! – едва догнав, направленным в спины шепотом, поделился он. – Особенно та, что с краю.
Это был самый его забойный ход. В движениях девушек, каждая из которых находилась, естественно, с краю, появилась настороженность. Они перестали перешептываться и внимательно прислушивались. Последняя фраза, оставлявшая место для догадок, вселила в них плохо скрываемую неуверенность, и теперь они ревниво косились друг на друга.
– А какая нога под ней удивительная, – не уставал восхищаться Макс.
Девушки невольно замедлили шаг.
– Хороша нога! Безусловно, хороша! – наигрывал Макс, вовсю интригуя и тем готовя почву для знакомства. – С такой чу-удной линией. Необыкновенно изящная нога.
– Особенно правая, – припомнив прежние времена, сорвал его тонкую игру Забелин. Подружки переглянулись, фыркнули, подхватили друг друга под руку и прибавили шагу – кому нравится быть объектом розыгрыша.
– Так вы в бесчестности к пари. – Возмущенный Макс бросился вперед: – Девушки, постойте! Постойте, донюшки. Имею вопрос!
Он догнал их уже на Тверском бульваре, деланно отдышался, разглядывая свежие, недовольные лица. Вблизи им было едва ли больше семнадцати.
– Что хотели?
– Совета. В Москве давно не был. Подзабыл многое. А карту не взял. Этот дурачок со мной и вовсе не местный. Скажите, эта дорога по этой дороге идет?
– По эт… – начала было девушка в шапочке, но смуглолицая подруга, очевидно, более сообразительная, потянула ее вперед.
– Придурок, – процедила она.
– Ответ, достойный вопроса, – с удовольствием констатировал приблизившийся Забелин.
– И даже это вас не спасает. – Максим совершил новый рывок.
– Девчата! Простите глупую шутку старого эмигранта. Когда-то на этом месте все так шутили.
– Вот и у моих предков такие же мурашки в голове, – подтвердила смуглолицая. – Как забабахают, и сами смеются. И чему?
– Все. Забрасываю глупые шутки на антресоль истории, – Макс категорически сбросил с себя неуместное ерничество, обратившись в элегантного, строгого нравом мужчину. – Просто подскажите, как нам пройти в Университет миллионов.
На этот раз девушки задумались всерьез:
– Что-то вроде слышала. А где это?
– М-да, пласты сдвинулись, – огорчился Максим. – Старые приколы просто-таки вышли в тираж.