Так это или нет, Кешка хорошо понимал, почему Торшиха оставалась в старых девах.
Жила она вдвоем со старой матерью, в доме-завалюхе, похожем на курятник. Ничего за душой не имея, тянули кое-как день ко дню, бедствовали нещадно, но крепились. Не было у них ни накоплений, ни хозяйства. Не имели знатной родни. Не было у них ни одного заступника на всем свете. Только Бог…
С таким бы приданым хоть бы красу. Но и на нее судьба поскупилась.
Валька была безобразна до того, что, глянув на нее, собаки со страху голос теряли.
Мясистое, широкое лицо, какое ни одной вываркой не прикрыть, всегда было красным, словно от долгих запоев.
Свинячьи маленькие глаза и веки без ресниц смотрели на людей двумя шильцами-зрачками. Нос-картоха висел над широким, губастым ртом. А редкие серые волосы росли прямо из бровей.
Громадные груди, на какие с завистью оглядывались отживающие свое коровы, да зад, неслыханный, необъятный. Даже намеков на талию не было в этом теле, державшемся на столбяных ногах.
Валька понимала свое уродство, а потому радовалась, что колхозная молва подкинула ей в любовники не какого-нибудь завалящего мужика, а самого председателя. Какой в ее сторону без черных очков не оглядывался.
Кешке было наплевать на Валькину рожу и возраст. Она - здоровая, как кобыла, сумеет помогать по дому. А главное, близко к начальству работает. Рядом с нею, его - Кешку - быстрее подметят. К тому ж ни одна девка, кроме Вальки, все равно не пойдет за него. Не оставаться же ему холостым на всю жизнь. И была не была, решился, подвалил к Вальке в первый же выходной. Сам. Без родителей.
Валька, услышав о Кешкином намерении, - из красной фиолетовой стала. Села напротив, раззявив рот от удивленья. Не верилось ей. Нешто не приснилось?
И, не зная обхожденья и правил, как вести себя прилично в этой ситуации, бурей сорвалась, кинулась к Кешке, обалдевшему от страха, всякого о ней понаслышавшемуся. Черт ее знает, что она выкинет? А Валька сдавила его, как в тисках, чуть в сиськах не задушила на радостях. Обслюнявила до самой шеи. И спросила:
- А свадьба когда?
- Не затянем. Чем скорее, тем лучше. Так что готовься. Скоро заберу тебя отсюда.
- Да я хоть сегодня перейду, если ты со мной распишешься, - вспыхнула Торшиха.
- Тогда завтра в сельсовет пойдем, с утра. Заявление подадим. Когда распишут, тогда и свадьбу справим.
- Да я Токаревой скажу, она завтра и распишет. Чего тянуть, коль меж нами решено, - торопилась Торшиха. И тут же, на правах невесты, заставила нарубить дров, принести воды. Убравшись в домишке, взяла Кешку под руку, пошла к ним в его дом, знакомиться с родней.
Маманя, увидев Вальку об руку с сыном, обомлела. Прижалась к стене тенью. И заплакала. Не понять с чего: с горя иль от радости. Никто ее об этом не спросил.
Валька, перецеловав всех, оглядела дом. Выбрала для будущей жизни с Кешкой маленькую комнату. И тут же, подоткнув подол, принялась отмывать ее и прихорашивать, поторапливая всех домашних.
Одни воду ей носили, другие грязную выносили, меняли тряпки на сухие и чистые. Синьку для окон разводили. Всю паутину смели. Сменили постельное белье. Валька успевала всюду.
На печке у нее что-то жарилось, варилось, пеклось.
Под метелку убирался двор. Из печки валил такой дым, что сразу можно было понять, здесь готовятся к свадьбе.
Кешкин отец впервые за многие годы разулыбался. Невестка-то, вон какая справная, что ядреная кобылка. Бегает, топочет, хлопочет. Везде успевает. Все у нее в руках горит. Здоровьем от нее так и пышет, что жаром от печки обдает.
Всю избу изнутри вычистила, отскребла, отмыла. Еды на неделю вперед наготовила. Детей в баню отправила. Рядом с нею без дела никто не усидел. Всем работу нашла по силам.
Кешка дровами занялся. Потом воду носил. Снег от порога подальше откинул. Свадьба скоро.
Маманя в углу кухни тесто на пироги месит. С вареньем, с грибами, с мясом будут они. Первого, любимого сына женят. Катится слеза по щеке. Свадьба скоро.
Дети постарше пельмени лепят. Малыши на холод выносят. Радуются. Свадьба скоро.
Сестренка занавески в Кешкину комнату заканчивает подрубать. Красивый ситчик выбрала. Голубой, в лупастых ромашках. Кажется, даже цветы смеются. Пусть и жизнь молодых будет радостной, легкой, сытной, перегрызла нитку девушка и улыбнулась. Свадьба скоро.
Отец в сундук залез. Костюм достал со дна. Его давно не надевал. Для больших, престольных праздников берег. Теперь он Кешке впору. Вырос в мужчину. К костюму рубашка - белей снега. Из батиста. Тоже нужна. А вот и сапоги хромовые - дедов подарок. Сам ни разу не надевал. Берег. И вот дождались они своего часа. Заскрипят весело, со смехом, на каждом шагу, радуясь за Кешку вместе со всеми. Оно и понятно. Свадьба скоро…
Звенит дом смехом, шутками. Свет из окон льется улыбчивый. Дом и тот, кажется, подбоченился, помолодел. Давно забыл он, какая она есть - радость человеческая? Смотрит на соседей молодцевато. Глазами-окнами подмаргивает. Свадьба скоро…
Кешка в дом вошел и ахнул. Не узнал. Все сверкает чистотой, свежестью, радостью. Домашние скинули с себя серые одежонки. Помылись, приготовились к празднику.
- А где Валюха? - спросил мать. Та на маленькую комнату указала. Валька там Кешкину одежду к завтрашнему дню готовила. Гладила рубаху, костюм. Натерла сапоги ваксой до блеска. Из кармана пиджака едва виднеется снежно-белая полоска платка.
- Примерь, Кеш, все ли впору будет.
Кешка мигом вскочил в костюм. Все, словно по заказу. Сапоги смехом зашлись. В них березовая прокладка хохочет.
- Валька! Ну и умница ты у меня! Уже успела! Вот это хозяюшка! Спасибо тебе! Даже не ожидал, что так сладишь. Хочь и толстая, а проворная! - похвалил Кешка девку. И, обняв, как свою, звонко чмокнул в потную щеку.
- Моя маманя в девках тоже толстуха была. Хуже меня. А родила, куда все делось. Нормальная стала. И я так буду, - уверенно ответила Валька.
- Нет, не худой. В полном человеке здоровья больше. А нам оно с тобой очень пригодится. Вон ты какая крепкая да расторопная. Ни одна худая за тобой не угонится. Глянь ты, какая налитая, - сдавил сиську двумя руками.
Валька отпихнула его от себя:
- Вначале запишемся, потом лапай, сколько хочешь…
- Ты чего, не веришь мне? - изумился Кешка.
- Если б не верила - не пришла. Но все равно не хамничай раньше времени.
В этот вечер Кешка с Валькой здорово устали. И, проводив Торшиху домой, полудурок, вернувшись, словно провалился в сон. А на следующий день, придя в мехпарк, отпросился у Абаева, назвал причину. Тот отпустил, забыв поздравить.
Кешку с Валькой расписали в этот же день. И вечером, созвав ближних соседей, отгуляла в доме недолгая свадьба.
Валька сидела за столом кружевным стогом. Она не смущалась, ела вдоволь, чувствовала себя хозяйкой дома. И время от времени щупала в складках платья хрустящую бумажку - свидетельство о браке.
Теперь она уже не девка-перестарок, а жена. Законная… И Торшиха, глянув на председателя колхоза, не без умысла приглашенного на свадьбу, говорила:
- Нам бы теперь корову в дом. Ведь семья немалая. Все колхозники. А без коровы… Помогли бы….
- Завтра правление соберется, там и решим, - заторопился председатель из-за стола, боясь, как бы секретарша во вкус не вошла со своими просьбами.
На следующий день Кешку после работы позвали в правление колхоза:
- Решили помочь вашей семье и выделить из колхозного стада корову-первотелку. Можете пойти и выбрать любую, предложил председатель.
Кешка хотел выскочить из кабинета, обрадовать жену Но председатель остановил, придержал его:
- Тебя сегодня искали, - сказал, глядя в глаза полудурка.
- Кто? - изумился тот.
- Чекисты…
Кешка сразу сник. По спине ознобные мурашки поползли.
- Что им надо? Чего хотели? - еле провернул слова пересохшим языком.
- Наверное, про Ананьева станут спрашивать. Ты ж вместе с ним работал. Смотри, не нахомутай лишнего.
Не наляпай с дури глупостей. Таких работяг, как Виктор, больше нет. Может, выпустят его. Вот тебе адрес оставили. Просили завтра утром быть у них. К десяти чтоб успел. На молоковозе поедешь. В восемь утра. Не опоздаешь. Назад с почтовой машиной вернешься. Ко мне зайди. Расскажешь, зачем чекисты вызывали тебя.
Кешка вмиг забыл о первотелке, дрожал осиновым листом.
Он не сразу сообразил, что Валька, его жена, тормошит его, говорит о чем-то.
- Корова? Какая корова? Да получай ты ее! - сунул накладную в руки и, шатаясь, вышел во двор.
Закурив торопливо, лихорадочно соображал, зачем он мог понадобиться чекистам. Может, сведут их с Ананьевым с глазу на глаз, узнать захотят, кто правду сказал? Ананьев не дурак, чтобы признать написанное им, Кешкой. А может, он тоже на Кешку всякого наговорил? Чтобы с себя свалить? Уж ему-то поверят…
Раз Кешкино написанное всерьез восприняли, почему Виктора не послушают? Вот и возьмут за жопу. Взамен… Чтоб не трепался, - дрогнуло где-то в коленях.
Кешка, поперхнувшись дымом, медленно поплелся домой. Там переполох, смех и радость. Корова в доме по-
явилась. Рыжая, громадная, горластая, как Валька. Кешка мимоходом глянул на нее, и тут же в дом, в свою комнату. Чтоб хоть немного отойти от страха, успокоиться и отдохнуть до утра.
Его пытались растормошить, поднять. Он отворачивался, прогонял всех, просил оставить в покое.
Всю эту ночь Кешка не мог уснуть. Страх отнял радость женитьбы. Ему бы поделиться своими переживаниями, рассказать о вызове. Но тогда и об Ананьеве придется говорить. А чекист запретил.
"Что, если меня обвинят во лжи? Ведь были у чекистов и Абаев, и председатель. Что-то говорили, защищали своего. Не иначе. Их вон как много. Кто я супротив начальства? Они грамотные. Знают, что где сказать. Их послушают. И, наверно, выпустят Ананьева. Меня за брехню…"- всхлипывал всухую Кешка.
И тут же оправдывал себя:
"Но ведь не просил же я их забирать Ананьева. Просто ляпнул, что думаю. И вовсе не сбрехал. Все точно обсказал, в бумаге. Ничего не прибавил. И для себя выгоды не ждал никакой".
Ломило голову от бессонницы.
Домашние не понимали, что творится с Кешкой, какая вошь его грызет? Почему вернулся из конторы как чумной?
Валька пыталась отвлечь мужа от невеселых мыслей. Теребила, ласкала. Кешка не реагировал. Отвернулся спиной к молодой жене и прикинулся спящим. Та, покрутившись, вскоре захрапела, не подозревая, как мучается, терзается рядом ее мужик.
"Эх, жисть, судьба собачья. Не успел бабу завести, скоро снова одиночкой стану. За дурь накажут. Недолгой моя радость была. Завтра, может, в последний раз увижу Вальку и своих…"
Кешке вспомнился рассказ Абаева в мехпарке. Он говорил, что в районе много люду арестовали чекисты. Средь них и начальники большие. Их, как ему знакомые рассказали, кого на месте убили, кого по тюрьмам мучиться отправили. На долгие сроки - на Колыму, в Игарку и Воркуту, на Печору и Сахалин - целыми этапами, эшелонами. До места и половина не добирается. Мрут в пути, как мухи. С голода, от болезней. Кешка вздрагивает. Нет, это не "воронок", это корова мычит в сарае. Время кормежки подошло. Значит, скоро вставать…
Мужик погладил по плечу молодую жену: "Эх, побаловать всласть не дали. Может, этим днем все и кончится. А девка была. Может, уже забрюхатела? не приведись горе, сиротой расти", - встает Кешка с постели, поняв, что уснуть не сможет. И, одевшись, вышел во двор.
Зима взяла свое. Заснеженные деревья, как седые старики, укоризненно качали головами, словно без слов стыдили, упрекали молча.
Кешка обтер лицо пригоршней снега. Снял неприятную дрожь затяжкой папиросы.
До райцентра пешком два часа топать. На машине - за минуты. Но как дождаться назначенных восьми утра? Эта неизвестность хуже всего. Знать бы заранее, зачем понадобился?
"Хотя… Ананьева не звали, за ним приехали, забрали без разговоров. Меня же - просили прийти, как сказал председатель. Просили - не велели. Это не один хрен. Если б арестовать вздумали - с работы забрали б. И не посмотрели бы, что только вчера женился. И председатель не просил бы на обратном пути к нему зайти. Хотя, кто ему доложит - зачем зовут? Его самого небось на поводке держат. Вон районное начальство без разбору хватают. Наш председатель и того меньше. Но нет… Не арестовать меня хотят. На что я им сдался? Невелик чирь на жопе. Небось Ананьев меня с полудурков не вытаскивал, все ухи прожужжал, мол, кому поверили? Да что теперь в том? Если б меня арестовать хотели, не дали бы самому к ним явиться. Тут же время есть. Может, на смелость проверяют? Хотя, зачем я им?"- разговаривал сам с собою, убеждал и успокаивал себя Кешка.
Перед дорогой опрокинул кружку молока и вышел из дома.
Завидев молоковоз, поднял руку. И, сев в кабину, устроился поудобнее.
Тракторист решил молчать всю дорогу, до самого райцентра. Но не таков был шофер. И едва тронул трехтонку, спросил напрямую:
- Ас хрена ль тебя чекисты зовут?
Кешка даже поперхнулся от удивленья. Откуда знает? Вылупился на водителя удивленно.
Тот расхохотался во всю глотку:
- А че хайло отвесил? Да мне председатель еще вечером велел тебя в район взять. Сказал, куда надо подбросить.
- Я и сам не знаю, зачем меня вызвали, - сознался Кешка.
- Коль вызвали - не ссы. Это - не больно. Понадобился, видать. По Ананьеву хотят тебя поспрошать. Все же напарник твой. Кого еще о нем спросить? Тебе нече пугаться! Это Витьке хреново! Попух мужик! Ни за хрен собачий. Кто-то заложил его. Иль при начальстве брехнул лишнее. Нынче оно как? Опрежь чем пернуть, глянь, куда вонь пойдет. А уж с трепом и вовсе сторожко надо. Из-за него нынче беда может приключиться.
- Вот я и думаю, може, меня сгрести решили, раз вместе с Ананьевым работал? - сознался Кешка.
- Тогда весь мехпарк за яйцы взяли б. Начиная с Абая. Не ссы! Ты им без нужды!
- Дал бы Бог!
- Да ты хоть десять раз трактористом стань, из полудурков в жисть, как из говна, - не вылезешь. А им такие без нужды! Живи спокойно. Поспрошают и - под зад коленом. Это, как пить дать, - смеялся водитель.
Кешка глянул на него исподлобья, затаил зло. Но шофер не заметил и продолжал говорить:
- Тебе, идиоту, крупно подвезло на Витькиной беде. Иначе хрен бы перепал, а не морковка. Не видеть бы трактора как своих ушей! Но то-то и оно, что Ананьева какой-то стукач заложил. Знал бы я его, голову своими руками свернул бы падлюге! Такого мужика загребли! Ему цены нет! Вот ты, к примеру, кой с тя навар? Первый долбоеб! Твоей башкой лед в реке пробивать можно. И лодырь. В кого такой народился, вся деревня удивляется.
- А ты лучше? - осек Кешка.
- Я - многим лучше. Уже хотя бы тем, что сам себя кормлю, пою и одеваю. Ни на чьей шее не сижу с пятнадцати лет. Но не о нас с тобой речь, слышь, полудурок, ты хоть о Витьке узнай. Живой ли он и где нынче обретается? Может, сумеешь ему, как напарник, кусок хлеба передать. Да сказать, что дома у него все живы, здоровы и ждут его.
- Передам, - поспешил согласиться Кешка и, подумав, добавил: - Если увижу.
- Я к тебе вечером зайду. Узнаю. Может, разрешат передачку отвезти человеку. Попроси.
- Непременно.
Водитель, въехав в райцентр, свернул на боковую улицу, подъехал к мрачному зданию и сказал коротко:
- Тебе сюда. Отваливай. Да не забудь, о чем тебя просил.
Кешка подошел к двери. Толкнул. Она открылась.
- Вы к кому? - внезапно возник перед ним дежурный.
Кешка показал записку. Человек прочел. И, указав на дверь, сказал:
- Вас ждут. Входите.
У Кешки зубы забились в чечетке. Он нерешительно потоптался. Потом, зажмурившись, вошел. Была не была…
Маленький холеный человечек встал навстречу из-за непомерно громоздкого стола. В этом просторном кабинете он казался детской игрушкой, оброненной или забытой по рассеянности.
- Здравствуйте, Иннокентий, - протянул жидкую ладошку. Кешка бережно придержал ее двумя пальцами.
- Говорили мне, что вы обзавелись семьей недавно. Женились. Примите и мои поздравления. Очень рад за вас. И девушку выбрали под стать себе, строгую, работящую, скромную. Такие уже редкостью становятся. Счастья вам, семейного! - говорил человечек, а у Кешки свербило на душе.
"Чего тянет резину? Уж не мучил бы, сказал бы напрямки, чего звал? А то раскланивается, как гусак в луже. Хотя если поздравляет, грозы не будет", - решил для себя Кешка.
- Как отнеслись в селе к аресту Ананьева? - спросил человечек внезапно, и лицо его из улыбчивого стало напряженным, покрылось морщинами.
- По-разному. Но много тех, кому жалко его. Говорят, если б знали, кто на него донес, голову оторвали б враз. Потому что работягу сгребли.
- И кто ж так жалеет Ананьева?
- Механик, председатель колхоза, водитель нашей трехтонки. Да и трактористы. Почти все. Только о нем и разговоры по селу. Мол, лучшего человека взяли. Председатель наказал мне, не ляпнуть тут лишнего про напарника. А вечером доложиться велел, зачем вызывали меня сюда, - выпалил Кешка.
- Он что же, проверять нас решил? Не много ли на себя взял? Ишь чего захотел? Ананьева ему жаль? А страну, революцию, наши завоевания - не жалко? - бледнел человечек. И, усадив Кешку за стол, снова вручил бумагу и ручку.
Кешка нерешительно ерзнул на стуле. Хотел отказаться. Мол, хватило и Ананьева по самое горло. Но человек глянул на него сузившимися глазами и спросил ледяным тоном:
- И вы туда же? В сочувствующие?
Кешке стало холодно. Словно не глаза, а две пули в лицо глянули бельмами смерти. Полудурок придвинулся к столу, пыхтя начал писать.
Когда он закончил, человечек перечитал, что-то сверху написал на его бумаге. И сказал:
- Хорошо бы вам, Иннокентий, подучиться. Образование - дело великое. Вы еще молоды. Можете наверстать.
- Некогда мне. Работаю сутками, устаю. А теперь и баба завелась. До чего нынче? - удивившись, отмахнулся Кешка.
- Зимою у трактористов работы немного. Организуем у вас в селе курсы по повышению грамотности и полит-знаний. Походите на лекции. Мой вам совет. Пригодится в будущем, - настаивал человечек.
Кешка смотрел на него, как кролик на удава, и соглашался.
Только бы поскорее уйти отсюда, а там будет видно.
- Так вы обещаете, что занятия станете посещать?
- Постараюсь. Хотя зарок дать не могу. Семейный я нонче. Работать надо. Чтоб прокормиться. А с моим трактором - день повкалываешь, вечером еле домой доползешь. Не то что учиться, жрать неохота, - признался Кешка.
Человек смотрел на него вприщур, слушал. И вдруг сказал:
- Мне отлучиться надо на несколько минут, вы подождите здесь, - и вышел из кабинета.