Только тогда Корнышев сбросил с себя одежду и остался в одних трусах. Нырков и Потапов деликатно отошли к окну и сделали вид, будто поглощены разговором. Хирург осмотрел тело Корнышева. Особенно его внимание привлекли следы от пули: шрам от входного отверстия на груди и выходного – на спине.
– Чудесненько, – приговаривал хирург. – Тут я ничего сложного не вижу.
Потом вдруг взял в свои ладони лицо Корнышева и стал мять его осторожно, но настойчиво. Ощупал щеки, нос и подбородок, зачем-то за уши заглянул. Он суетился и выглядел испуганным. Корнышев даже подумал, что напрасно Нырков с Потаповым так давили на этого бедолагу. Мало ли что он теперь с перепугу натворит. Все-таки операция, нешуточное дело. Дрогнет рука, скальпель не туда пойдет…
– Вы не волнуйтесь, – шепотом произнес Корнышев.
Хирург замер. Он смотрел в глаза Корнышеву. И вдруг спросил, тоже шепотом:
– Вы – кто?!
Но тут приблизились Нырков с Потаповым, и вопрос остался без ответа.
* * *
Для Корнышева изготовили черную маску. Она формой напоминала очки, только очень большие, и закрывала едва ли не всю верхнюю половину корнышевского лица. Когда Корнышев надел эту маску, он в одно мгновение приобрел вид неприятный и отталкивающий. Всякий смотрящий на него подсознательно угадывал там, под маской, что-то страшное, чего видеть постороннему нельзя, а если вдруг такое несчастье приключится и увидеть доведется… Нет, лучше этого не видеть никогда.
– Красавец! – процедил сквозь зубы Нырков.
Потапов в очередной раз оценил задумку Корнышева. Вот такой якобы незрячий и частично потерявший память, как порой деликатно говорят, человек с ограниченными способностями, он на самом деле приобретал дополнительную степень свободы. Ему не надо было думать о том, что он обязан помнить, и о том, что надобно сказать в каждом конкретном случае. У него появилась привилегия не обращать внимания на то, кто как воспринимал его прежде и какие с теми людьми у него были отношения. Он мог не заботиться о том, чтобы вспомнить свои прежние привычки и пристрастия, которые на самом деле были присущи другому человеку – тому, кого сам Корнышев не видел и не знал.
По просьбе Потапова Святослав, не снимая маски, прошелся по комнате. Он то и дело натыкался на мебель и чертыхался, а ведь эту комнату он успел изучить достаточно хорошо, да и способность видеть потерял только минуту или две назад. Его зрительная память уже не срабатывала. Что уж говорить про поселок Красный! Правдоподобно будет выглядеть.
– Ты прожил в поселке Красный несколько лет, – инструктировал Корнышева Потапов. – Откуда ты туда приехал, чем занимался прежде – тут ты все забыл. Во время проживания в Красном ты выезжал в Москву… Хотя даже название города тебе позволительно не помнить. Тут на твое усмотрение. Вообще, чем меньше ты будешь помнить, тем лучше для тебя. Меньше риска ошибиться. Пускай баба твоя тебе память восстанавливает. Сама рассказывает о том, что было прежде. Не ты ей, а она тебе. Так безопаснее.
* * *
На следующий день хирурга снова доставили в особняк, но теперь гость прибыл не один, а с двумя помощниками: это были разбитной здоровяк-анестезиолог и молоденькая медсестра, бессловесная и малоприметная, как мышь. Гости долго переносили из фургона в одну из комнат особняка оборудование, какие-то чемоданы и коробки. Нырков и живущий во флигеле толстяк им помогали. Корнышева Потапов увел в одну из дальних комнат, объяснив, что до завершения всей этой суматохи и до прибытия генерала Захарова лучше бы Корнышеву не светиться.
В доме оборудовали операционную. В интерьерах особняка хирургические инструменты, похожая на летающую тарелку операционная лампа, непонятного назначения тубы и бутылки смотрелись чужеродно и устрашающе.
Приехал генерал Захаров, да не один, а с тем самым старлеем, который летал на выручку к двойнику Корнышева. Вдвоем они вошли в дом и наткнулись там на Ныркова. Тот проводил их в дальнюю комнату, услужливо распахнул перед гостями дверь, а за дверью были Потапов и Корнышев, и когда старлей увидел Корнышева – замер от неожиданности.
– Ты думал, он погиб? – скупо улыбнулся Захаров, обнаружив растерянность своего спутника. – Нет, это его двойника мы потеряли. А это – настоящий, он твой подопечный. Будешь его охранять.
Нырков привел хирурга. Тот держал в руках ноутбук.
– Я подготовил компьютерный вариант, – сказал хирург. – Здесь можно увидеть, как будет выглядеть…
Он нервничал, и его взгляд старательно обтекал Корнышева, так ни разу на нем и не сфокусировавшись.
Ноутбук хирург водрузил на стол перед Захаровым, поколдовал над клавиатурой, выводя изображение на экран, и отступил, принимая вид художника, ожидающего первых оценок своего нового творения от неблагодарной и капризной публики. Так получилось, что Захаров сидел за столом, а Потапов, Нырков и старлей оказались у него за спиной, и потому все они видели изображение на экране, а сидевший напротив Захарова Корнышев экрана не видел – только лица зрителей. Но и этого оказалось достаточно. Лица вытянулись. Это был шок, которого не смогли скрыть. Таращились в экран, будто не могли поверить своим глазам. Потом Захаров поднял голову, и их с Корнышевым взгляды встретились.
– И что? – спросил Захаров, не поворачиваясь к хирургу. – Это он таким будет?
И Потапов с Нырковым тоже смотрели на Корнышева.
– Мне обрисовали характер предполагаемых повреждений, и я вам демонстрирую, как должен выглядеть человек, попавший в подобные обстоятельства, – сухо произнес хирург.
Публика не обманула ожиданий творца и оказалась дурой. Не оценила проделанной работы.
– А мне можно взглянуть? – осведомился Корнышев.
Захаров медлил.
– По сути, все верно, – вдруг сказал Нырков. – У нас в исходных данных – что? Что Корнышев сильно пострадал. Чтобы его сожительница поверила сразу и безоговорочно. Если полумерами обойтись – она раскусит. А вот такое, – показал на экран, – самое оно.
Корнышев ждал. Захаров развернул, наконец, к нему экран. На экране был Корнышев. Обычное лицо, ничего шокирующего. Но в следующее мгновение компьютерная программа запустила процесс изменений, шаг за шагом демонстрируя, что будет происходить с Корнышевым. На лице вдруг проступили свежие следы ожогов, и почти сразу они покрылись струпьями. Затем появились надрезы – и тут же стянулись нитками. Лицо меняло форму и цвет. Оно будто поплыло и приобрело красно-синий оттенок. Это был Корнышев, но уже как бы после операции. Узнать его было непросто. Человек на экране был похож на чудом выжившую после страшной автокатастрофы жертву. Лицо в струпьях и порезах, в которых можно было угадать истекающую кровью плоть. Нездоровая опухлость, превращающая Корнышева в сизолицего бомжа. Нарочито грубо изображенные швы.
На Святослава, пока еще не изувеченного и вполне себе симпатичного, присутствующие смотрели с состраданием. Ему под этими взглядами стало нестерпимо плохо. Угадавший его состояние Захаров вкрадчиво произнес:
– Это только на время, Слава. Потом мы все вернем. Сделаем, как было прежде.
Поскольку он видел, что Корнышев ему не верит и практически его не слышит, генерал поспешил призвать на помощь хирурга:
– Мы ведь потом сможем все восстановить?
– Практически полностью, на девяносто девять процентов! – с готовностью отозвался хирург. – Да и бояться этого не надо, – затараторил он. – Делать будем под наркозом. Заснул, поспал, проснулся – новое лицо. Женщины себе подтяжки делают каждый год – и ничего! И потом – это совершенно безопасно. Затрагиваются только поверхностные ткани, а не внутренние органы…
Корнышев поднял глаза на хирурга, и тот вдруг захлебнулся.
И тогда Захаров веско сказал:
– Так надо, Слава! Это надо сделать!
* * *
Потом Захаров устроил совещание. Он представил своим подчиненным старлея. Николай Сомов, командир группы специального назначения. Старлей хмурился и явно чувствовал себя не в своей тарелке. Не привык быть в центре внимания.
В происходящем Корнышев угадывал какой-то подвох. Какую-то ложь.
– Теперь о главном, – продолжал Захаров. – О том, как вы будете работать в поселке Красный. Вы должны быть где-то рядом со своим подопечным…
Никто из присутствующих даже не посмотрел в сторону Корнышева. Вместо этого пожирали глазами начальство. Ведь разговор был важный, нельзя ни слова пропустить. И тут был какой-то подвох.
– Какие есть соображения? – cказал генерал. – С какой легендой вы там объявитесь?
Потапов, который в тройке Потапов – Нырков – Сомов был явно главным, заметно напрягся и постарался оправдать доверие руководства:
– Я думаю, скрытное наблюдение, товарищ генерал.
– И где же ты намереваешься скрываться? – осведомился Захаров.
– В лесу. Там лес кругом, товарищ генерал.
– Да там все, кто ходить способен, сплошь грибники да охотники, – сказал Захаров. – Они в лесу себя чувствуют, как ты – в своей родной квартире. Вот у тебя в квартире надумают спрятаться три здоровенных бугая. Неужели ты их не увидишь? Нет, прятаться в лесу – это чепуха. Если где-то близко от поселка – вас там срисуют в первый же день. А далеко в лес уходить – что это за охрана будет?
Потапова ответ собеседника не обескуражил.
– В принципе, верно, – признал он оплошность. – От местных там не спрячешься, они тот лес как свои пять пальцев… А что если не прятаться, товарищ генерал? Встанем лагерем в лесу, в километре от поселка. Близко. И в то же время на отшибе. Мы геологами будем.
– Ты на себя посмотри, – посоветовал Захаров. – Или вот на него, – кивнул на коротко стриженного старлея с цепким снайперским взглядом. – Хороши геологи, ничего не скажешь.
– А если прямо в поселке нам расположиться? – вдруг сказал Нырков. – Допустим, мы по бизнесу. Ну, не то чтобы лично. А прислали нас хозяева. Какой-нибудь крупный бизнесмен решил вложиться в лесопереработку. Там ведь лес? И лесопилка была прежде? Вот мы приехали, чтобы на месте разобраться, что из всего этого может получиться. А?
– Неплохо, – кивнул Захаров.
– Теперь смотрите, товарищ генерал. Поселиться можем прямо там, в бараках этих где-то. И жить, не таясь. Это раз. С местными контакты наведем – у нас и деньги есть, и водка, так что все нам будут друзьями и информаторами. Это два. Понадобится нам прочесать окрестности – пойдем и прочешем, не вызывая подозрений, это мы вроде как лесные угодья на предмет промышленной вырубки изучаем. Это три…
Захаров, слушая, кивал одобрительно. И во всем этом тоже была какая-то большая неправда.
Они обсуждали то, что будет потом, позже. Планировали, что будут делать и как. У каждого было свое видение ситуации и свои предложения. Но все происходящее было одной большой и некрасивой ложью. Потому что, хотя Корнышев и присутствовал на совещании, он был не с ними, не с теми, кто участвовал в обсуждении. На него старались не смотреть. О нем не упоминали. И вообще, похоже, все тяготились его присутствием здесь. Потому что на самом деле все думали не о том, что будет позже, в поселке Красный, а о том, что случится завтра.
Завтра Корнышева изуродуют. Потому что так надо. А потом его, искалеченного, вывезут в пугающую глушь в качестве приманки и будут терпеливо ждать, клюнет рыба на наживку или нет.
Он – не с ними. Он всего лишь наживка. Это все понимают. Но все об этом молчат. И совещание это должно было пройти без него. То, что его причислили к этой команде – это и есть ложь. Всего лишь тщетная попытка заставить его не думать о завтрашнем, а думать о чем-то другом.
Тут Захаров вдруг повернулся к Корнышеву и спросил:
– Как тебе такой план?
Он смотрел Корнышеву в глаза. Взгляд его был полон лжи.
– Толково придумано, – ответил Корнышев. – Мне нравится.
Как они с ним, так и он с ними.
* * *
Круглая белая луна заглядывала в окно. Корнышев, не раздеваясь, лежал на диване и терпеливо ждал. В доме уже давно не было слышно никаких звуков. Но спешить нельзя. У него один-единственный шанс. Последний шанс. Так он сам оценивал.
Он хладнокровно дождался того времени, когда темнота ночи уже была готова растаять без следа, и только тогда поднялся. Попытался открыть окно своей комнаты, но оно, против ожиданий, не поддалось. Корнышев не сильно расстроился, поскольку у него еще оставались варианты.
Выйдя из комнаты, он, неслышно ступая, прошел через весь дом. Входная дверь запиралась на несколько замков. Корнышев открыл те, которые смог, но в двух случаях требовались ключи. Ключей у него не было. Один из замков был электронный. Сигнальная лампочка этого замка насмешливо подмигивала Корнышеву в темноте.
Оставались окна. Корнышев пошел по комнатам в надежде отыскать выход из дома, ставшего ему тюрьмой, но ни одно из окон открыть не смог. В конце концов Святослав оказался в комнате, переоборудованной в операционную. Здесь он, как и прежде, тоже не зажигал свет, но привыкшие к темноте глаза и при лунном свете различали подробности на месте завтрашних событий. Стальной блеск хирургических инструментов смотрелся пугающе. Не операционная, а пыточная.
Корнышев подступился к окну и нисколько не удивился, обнаружив, что и это не раскроется. Он уже был готов к тому, что тихо уйти не получится. У него с собой была железная кочерга, которую он предусмотрительно прихватил у камина в одной из комнат. Отступив на шаг от окна, Корнышев примерился и перехватил кочергу поудобнее.
Ему позволили разок ударить по стеклу, хотя за ним уже давно наблюдали. Когда кочерга после сильного удара отскочила от стекла, не причинив тому ни малейшего вреда, в комнате вспыхнул яркий ослепляющий свет. Корнышев резко обернулся. Перед ним были все трое: Потапов, Нырков и Сомов. Судя по всему, никто из них не спал в эту ночь. Корнышев явно их недооценивал. Но сдаваться он не собирался. У него в руках была массивная кочерга. И еще он очень хотел отсюда вырваться. Но уйти ему не дали.
Их было трое против одного, и хотя они не сразу смогли подступиться к размахивающему кочергой Корнышеву, численное преимущество в конце концов сказалось. Корнышев на мгновение отвлекся на Ныркова с Потаповым, и прыгучий, как кузнечик, старлей тут же метнулся Корнышеву в ноги. Рванул на себя, лишая опоры, а Нырков бросился на падающего Корнышева, подмял под себя и нанес несколько чувствительных ударов в лицо. Корнышев рычал и пытался вырваться, но теперь его держали уже трое. Защелкнули, изловчившись, наручники на его запястьях. Корнышев еще успел рвануть зубами кисть руки Ныркова, получил за это по зубам, и тогда ему заклеили рот скотчем – от греха подальше.
Потапов, еще не успев отдышаться, уже звонил Захарову, и Корнышев слышал, как Потапов говорил в трубку:
– Товарищ генерал! Пытался сбежать. Надели наручники. Малость ему физиономию попортили… Простите, товарищ генерал, но очень уж брыкался!
Тут Корнышев замычал и замотал головой. Первым сообразил, что к чему, Потапов. Отвлекся от разговора с генералом и крикнул своим товарищам:
– Снимите ленту! Кровищей захлебнется!
Нырков резким движением сорвал скотч с лица Корнышева. И из корнышевского рта хлынула кровь. Она стекала по подбородку прямо на одежду. Никто из присутствующих в комнате не протянул Корнышеву ни платка, ни салфетки.