XVIII
Женщина скрылась в сарае и спустя некоторое время опять вышла наружу. В одной руке она держала тяжелый моток сетей, а в другой - несколько веточек засушенной травки. Помяв и перетерев ее в ладони, Вера высыпала травку в казан.
- Вот… леуштяна добавим, для вкусности. И чтоб любил ты свою фройлян, и на других девок не заглядывался…
Женщина поднесла ладонь, которой растирала траву, к лицу и вдохнула.
- Ох, и вкусно же пахнет. Неужто и эту зиму пережили. Скорей бы война проклятая кончилась. Чтобы мой Василикэ скорее домой вернулся… Ох, спаси и сохрани.
Она протянула ладонь Хагену, жестом показывая, чтобы он тоже понюхал. Отто с готовностью поднес нос к ее ладони. Ноздри заполнились духмяным ароматом зеленого луга, нагретого горячими лучами знойного лета. Потом женщина достала из кармана маленький пузырек. Склянка из-под лекарства, заткнутая пробкой. Внутри было что-то белое, рассыпчатое. Соль!… Женщина осторожно откупорила ее, словно там содержалось нечто драгоценное.
- Соль нынче на вес золота. Я у батальонного обозника сменяла. На рыбу… - отсыпая в подставленную лодочкой ладонь горку соли, рассуждала Вера. - Все допытывался, как это я такая рыбачка заделалась. Да только рыбачка я никакая. Вот мужик мой был рыбак. Таких сомов притаскивал домой. Одному управиться было не в мочь, соседей звал, чтобы дотащить пособили. Карпов, стерлядь носил… Коптильню держали. И для себя, и в Тирасполь возили, на базар продавать. Даже в Одессу два раза с ним ездили. От него заимка эта осталась. Кабы не она, войну нам не пережить. Рыба и кормила. Ни один румын про заимку мою не прознал. Хорошо Степан ее упрятал… И нашим зазря знать про нее нечего. Этот, обозник который… Все просил на рыбалку его взять. Известное дело, что у него за рыбалка на уме. Так я ему сказала: "Ты, мол, фрицев сначала разбей, а потом на рыбалку намыливайся". Это вас, значит. Ох, скорей бы уже вашему Гитлеру хвост оборвали… Чтоб мой Василию домой вернулся, целым и невредимым.
Произнеся это, Вера сыпанула соль в казан и, взяв ложку, хорошенько размешала уху.
- Ну, ладно, служивый, сиди тут на часах, следи за ухой, а я быстро обернусь, - до крупинки отряхнув соль с ладони в варево, строго произнесла Вера и по тропинке направилась вниз, к камышам. И тут Отто увидел то, от чего у него перехватило дыхание. Лодка… Из-за камышей торчал самый настоящий, деревянный нос самой настоящей лодки. Первым движением Отто было скорее броситься к ней, но его остановил нестерпимый голод.
Отто очень хотел есть. Уха скоро приготовится. Он готов был выловить эту рыбу из кипящего казана в полусыром виде и впиться в нее, и рвать мясо зубами. К тому же среди белого дня, хоть он и был не белый, а стерто-серый, шансов переправиться на ту сторону практически не было. И свои, и чужие откроют огонь. Разбираться, кто там, в лодочке, плывет, никто не будет. Дадут очередь, и пойдет Отто на корм рыбам, из которых Вера будет свою уху варить. Отто решил переждать до вечера.
XIX
Он не знал, сколько прошло времени, прежде чем из камышей совершенно бесшумно появилась лодка с женщиной. Заметив ее, Отто спешно вскочил и подбежал к самому берегу. Почему-то он совсем не испугался, что она приведет русских солдат. Что-то сразу подсказало ему, что она этого не сделает.
Быстро войдя по голенища в воду, он ухватился руками за нос лодки и подтянул его на берег. Женщина неторопливо уложила на дно лодки весло и еще секунду посидела без движения. Вера как будто смаковала момент, когда кто-то ей помогает швартоваться и даже немного ухаживает.
Потом так же неторопливо и даже торжественно она подняла со дна, из-под весла, сетчатый садок. Она держала садок на вытянутой руке, показывая ему улов и будто гордясь им: учись, мол, вот как я могу. В садке трепыхались несколько карасей, совсем маленьких рыбешек с красными плавниками. Там же били хвостами и две крупные рыбины, похожие на тех, что Вера чистила для ухи.
Не выпуская улова из рук, Вера перекинула ногу через борт и смело ступила сапогом в воду.
- Видал, какие два карпа забрели в вершу? Как раз возле омута, вверх по течению. Степан всегда там сети ставил. Его место. И мне то место показывал… На заре, бывало, возьмет меня в лодку, гребем веслами, он - одним, а я - другим. До омута доплывем - там еще дерево приметное, с дуплом, на самом берегу Турунчука растет - он и говорит: "Стоп, машина". Только до сетей дело не сразу у нас доходило. Сам - весла в сторону и давай меня мять… Охоч он был шибко до этого дела, ну, до любви и прочего. Тебе хорошо рассказывать, можно все без утайки - все равно ни черта не понимаешь… Как то дерево… Чего вылупился?
Отто во все глаза разглядывал в прогалину среди камышей противоположный берег. Он был совсем не похож на обрывистый берег Днестра. Да еще к тому же чуть не вдвое ближе, и течение спокойное…
- Днестр здесь совсем узкий… - произнес Хаген, указывая рукой на реку.
Женщина сначала ничего не поняла, потом разобрала слово "Днестр".
- Вот дубина… Какой тебе Днестр… До Днестра еще с полверсты, дальше Днестр. Вишь, как вода поднялась-то. Давно так не понималась… Половодье в Днестре. В Карпатах, значит, снега сильно тают. Значит, весна наступает полным ходом. Значит, и вам перцу всыпят наши по первое число. Понял, немчура? А, ничего ты не понял… Реку, говорю, вспучило и в притоки воду лишнюю нагоняет. Вот она и поднимается. Боюсь, как бы до заимки не дошла. Поплывет тогда наше хозяйство. Понял, Отто? Днестр - в ту сторону. Оттуда вода прибывает.
Она махнула рукой вдоль берега.
- Оттуда, откуда, видать, нелегкая и тебя занесла. Там Днестр, там… А это Турунчук, приток Днестра. Ты в Днестре в жизни такой рыбы не наловишь, какая в Турунчуке обитает…
XX
Отто вдруг схватил руки женщины и умоляюще посмотрел ей в глаза.
- Вера, Вера… - твердил он, как будто хотел заговорить ее. Пытаясь донести смысл сказанного, он усиленно помогал себе жестами. - Мне нужна лодка, Вера. Помоги мне. Мне нужна лодка, чтобы доплыть до правого берега Днестра. На ту сторону Днестра. Мне нужна лодка.
Женщина резко выдернула свои руки из его ладоней и толкнула его в грудь. В ее руках была такая сила, что он не удержался и упал спиной на камыши. Похоже, она поняла, что он хочет забрать у нее лодку.
- Ах ты гад… Лодку мою надумал забрать. Мы - с голоду подыхай? Да детям моим без этой лодки есть нечего будет… Ишь, чего удумал… А вот тебе, видел?…
Она скрутила пальцы в особый, русский кулак, выставив из него торчащий большой, и поднесла эту композицию к самому носу растерянно лежавшего на камышах Хагена.
Не оглядываясь, с пойманной рыбой в руках, она поднялась к сараю. По пути она продолжала, негодуя, рассуждать вслух:
- Лодку ему… А нам потом по миру идти?… Кто сирот моих кормить будет? Как я без лодки на дальние ямы подыматься буду? А там жерех, и карп, и сомы такие водятся. Я там острогой таких телят добывала, что мы неделю с одной рыбы питались, и соседей еще поддерживали, на соль, муку меняли… Ах ты, горе-то горе… И фашистику этому тут оставаться никак нельзя. Ох, неспокойно на сердце… За Василикэ моего душа болит, аж мочи нет… Уходить надо фрицу. Эх, сподобил Господь связаться с ним. Да, видно, судьба такая. Видно, послал Господь испытание. И ведь крест у него на груди тоже висит. Значит, тоже в Господа верует. Не все ж у них упыри да нелюди. Ох, нелегкая…
Усевшись на свое место, к казану, она неторопливо помешала уху большой деревянной ложкой. Потом набрала сверху юшку и, подув на нее несколько раз, отпила в два глотка.
- А уха хороша! Эй, Ото, хватит там в камышах загорать, иди уху есть. И не вздумай на лодку пялиться. Попробуешь взять, я тебе острогу между лопаток всажу в два счета. Я за тобой глаз теперь спускать не буду, а по ночи отправлю тебя от греха подальше. Туда, откель пришел. Знать, твой ангел-хранитель - губа не дура, коли меня заставил тебе помогать… Чай, не пропадешь…
Проговорила она это не шутя. Но Хаген, услышав, что она его окликнула, решил, что Вера на него уже не сердится, и поспешил к ней. Эта лодка нужна была ему как воздух. Он ничего не понял из того, что говорила она. Он только понял, что лодку ему отдавать она не собирается. Еще Хаген понял, что эта речка, заросшая камышом, была не Днестр. Скорее всего, его приток.
Он вспомнил свой ночной нескончаемый бег и резкий поворот влево, который он принял за поворот русла Днестра. Скорее всего, это и было место впадения в Днестр речушки, на берегу которой стоял сарай Веры. В какой стороне находился Днестр, он разобрал по жесту женщины и по направлению течения этой неширокой речки со спокойной, тихой водой.
XXI
- Готова уха, - весомо, предвкушая, произнесла Вера. Она вместе с палкой подняла казан с двух рогаток, вкопанных по диагонали костра. Вытащив палку и протянув ее Отто, она поставила благоухающую уху на заранее установленный ящик. - Давай, фашистик, налегай. Тебе сил набираться надо, а то вид уж больно болезный. Соплей перешибить можно. На вот…
Достав из кармана сверток, Вера развернула его. Это был кусок засохшей до твердого состояния, желтой, как солнце, каши. Отто угощали такой кашей на правом берегу, в Пуркарах, когда они ходили к местным выменивать тушенку на вино. Молдаване, местные жители варили ее из кукурузной муки и ели вместо хлеба. Отто вспомнил, каких трудов ему стоило выучить слово, которым крестьяне называли свой кукурузный хлеб. Вольф смеялся до колик в животе всякий раз, когда Отто произносил это слово, и, ухохатываясь, просил сказать его еще раз.
- Mamaliga, - произнес Отто, показывая на кашу.
- Что-что? - переспросила Вера. На лице ее сначала отобразилось искреннее удивление. А потом она засмеялась, заразительно и весело, показывая два ряда крепких, белых зубов. Глаза ее заискрились, щеки разрумянились, и вся ее красота, еще свежая, зовущая, упрятанная в ворохах одежок и забот, вдруг проявилась на ее миловидном лице.
- Нет, вы слышали? Мамалига… Это ты после прошлой ночи в молдаванина превратился? А, Ото? Признавайся. Э, солдатик, да тебе и хлебать-то нечем. Сейчас, погоди, ложку тебе принесу… Мамалига…
Все еще продолжая смеяться, она медленно, расслабленно встала и направилась в сарай. Вера завозилась в сарае на минуту дольше. Она скинула свой полушубок, оставшись в одной кацавейке, и пуховый платок перевязала на шею, оставив на голове лишь цветастую косынку. Кроме ложки она взяла с собой стакан и упрятанную в углу, под кучей всякого хлама, бутылку виноградной самогонки.
XXII
- Ну, что, мамалига,- посмеиваясь, произнесла она, выходя наружу. И застыла, увидев происходящее. Возле казана с ухой никого не было. Немца она увидела не сразу. Дунувший порыв ветра сильнее склонил гривы камышей, открыв ей обзор на речку. Немец, спиной к ней, что есть силы греб веслом, зачерпывая воду то справа, то слева. Он старался подобраться ближе к тому берегу и одновременно править по течению, в сторону Днестра.
Боль, обида и ярость одновременно захлестнули Веру волной звериной ненависти. Бутылка, стакан и ложка выпали из ее рук. Из груди исторгся крик, больше похожий на рев раненой хищницы. Этот крик услышал Отто. Обернувшись, он молча посмотрел на нее, как бы прося прощения за совершенное, и тут же снова принялся грести.
Женщина метнулась было к берегу, но остановилась почти у самой кромки воды. Она резко повернулась и бросилась обратно. Подбежав к сараю, она схватила длинную палку с привязанным к одному концу напильником. Степан вязал накрепко, так, что не отдерешь. Она старательно затачивала лезвие перед каждым выходом на рыбную охоту, и лезвие теперь блестело, как острие копья.
Ярость, боль и ненависть клокотали внутри, ей хотелось броситься вплавь, чтобы догнать лодку, но даже не ради самой лодки, а чтобы придушить этого фашистика, этого змееныша, который обманом отплатил ей за спасение. Вера даже не осмысливала то, что делает. Как будто вело ее за руки, подталкивало в спину. Глаза будто сами по себе высмотрели серо-зеленую шинель, маячившую посреди речки в ее лодке, мозг будто сам рассчитал расстояние до мелькавшего в худющих руках весла.
Она подбежала к берегу и, не останавливаясь, по инерции сделала несколько шагов прямо в воду. На этих шагах она размахнулась и с силой, крикнув, резким и грациозным движением бросила острогу в плывущего немца. Ее крик, истошный и жуткий, как у дикой кошки, догнал Отто раньше остроги.
Он хлестнул по Хагену будто плеть и заставил его еще раз обернуться. Именно в этот миг в левое плечо ему ударилось что-то тяжелое и сверкающее. Удар был такой силы, что откинул Отто на дно лодки. Острие прошило его насквозь и воткнулось в левый борт лодки, намертво пригвоздив Отто к корпусу пронзительной болью.
От удара упавшего тела лодку сильно раскачало. Колебания на воде никак не утихали. При каждом движении корпуса длинная палка - древко остроги - начинала ходить ходуном, каждым движением вызывая у Хагена сильнейший приступ острой боли.
Скорее машинально, инстинктивно, он ухватился правой рукой за древко остроги, как раз за то место, где основание напильника было привязано к деревяшке. Попытки выдернуть острогу ни к чему не привели. Острие вонзилось глубоко в древесину борта. Не получалось у Хагена и переломить деревяшку. Достаточно толстая, круглая палка, чуть тоньше черенка лопаты, не давала даже намека на то, чтобы поддаться усилиям Хагена и сломаться.
Он зарычал от боли и бессилия. Тяжело дыша, он повернул голову, насколько можно, и огляделся, корчась от боли. Он успел выгрести почти на середину речки. Теперь его сносило вперед и к противоположному берегу На том, оставшемся, берегу его молча преследовала Вера. Она не кричала, видимо, испугавшись, что ее тоже могут поймать. Отто то и дело замечал ее мелькавшую между камышей светло-бежевую, выцветшую кацавейку и белый платок.
Лодку сносило в камыши. Он мог вот-вот зацепиться и застрять в них. Тогда ему оставалось ждать, пока его найдет дозор русских и добьет, закончив его земные мытарства.
Хаген попытался дотянуться до валявшегося на дне лодки весла. Рукой это сделать было невозможно. Отто принялся тянуться правой ногой. После нескольких безуспешных попыток он сумел ударить каблуком по выступавшему краю весла и поймать его на лету правой рукой. Затем, повернувшись, насколько позволяло плечо, пересиливая боль, он принялся подгребать, еле удерживая весло в свободной правой руке.
XXIII
Подмяв под себя несколько камышин, лодка продвигалась вперед, благодаря собственной инерции и силе течения. Постепенно нос ее выравнивался, направляясь по свободной воде середины. Ход ее здесь замедлился. Отто ощутил, как навстречу двигалась встречная толща воды. Это Днестр загонял в узкие раструбы протоков массы своих вспухших вешних вод. Устье притока было уже совсем близко. Отто отчетливо видел два края одного левого берега. Они, как ворота, широко распахивались перед свободным ходом его лодки, открывая путь к далеким обрывам правобережья. Путь к своим…
Ему показалось, что голос раздался совсем близко. Настолько близко, что Отто решил, что ему показалось. Солдат стоял на самом углу поворота. На глинистом бугре, заросшем черными прутьями ивняка, с автоматом наперевес. Метрах в пятнадцати по прямой… Отто глянул назад. Веры и след простыл. Наверное, осмотрительно решила вернуться к своему сараю. Все-таки лучше потерять лодку, чем попасть в пособницы врага и шпионы.
- Эй, рыбачок, поделись рыбкой, - приветливо окликнул его русский. По его добродушной улыбке Отто понял, что в его обращении нет ничего угрожающего.
Из лодки торчала только бритая голова Хагена. Он не нашел ничего лучше, чем также приветливо улыбнуться и помахать в ответ. Не надо было ему так высоко поднимать руку. Русский, наверное, заприметил хлястик с армейской пуговицей на рукаве его шинели. Он резко перекинул автомат в руки.
- Эй, а ну табань к берегу. Подымись и руки вверх. Подымись, говорю, - угрожающе приказал он. - Табань, говорят… Стрелять буду.
Отто продолжал тупо улыбаться и махать солдату ладонью. Первая очередь прошла в метре от лодки. Полоснула днестровскую воду, в которую как раз вошла лодка Хагена. Он, уже не оглядываясь на русского, снова опустил весло в воду и стал подгребать изо всех сил, правя курс на середину. Здесь течение сразу подхватило суденышко и потащило его вперед. Раскатистое "та-та-та" огласило реку. Несколько пуль просвистели над самой головой. Следующая очередь вошла в корпус лодки снаружи, выломав в древесине крупные острые щепы.
XXIV
Отто пригнулся и снова, отложив весло, схватился за древко остроги. Он решил, перетерпев боль, расшатать лезвие и вытащить его, сначала из борта, а потом из плеча. Острие не подавало никаких признаков жизни. Зато кровотечение из раны усилилось. Усилился и обстрел лодки. К автомату добавились еще несколько винтовок.
Они били одиночными, как будто соревнование на меткость устроили. Почти все выстрелы попадали в цель, кромсая дерево борта и свистя над самой макушкой Отто. Положение его усугублялось тем, что он не мог полностью спрятать голову за краем борта. Его плечо было пришпилено слишком высоко, а граненое лезвие заточенного напильника не позволяло повернуться из-за острейшей, парализующей боли в ране, пронзавшей при малейшем шевелении.
Еще автоматная очередь ударила в борт кучной тучкой раскаленных стальных шмелей. Они сделали свое дело, пробив борт насквозь почти на уровне ватерлинии. При каждом нырке лодки на правый борт, в отверстие стала заплескиваться вода.
"Вперед, вперед…" - твердил себе Отто, снова и снова стараясь сделать несколько гребков веслом. Когда он в очередной раз перекидывал весло, свистящие веером пули раскроили деревянную лопасть весла.
Пуля, выпущенная из этой же обоймы, угодила прямо в самую середину древка остроги. Удар вызвал такой сильный болевой шок, что Отто на несколько секунд потерял сознание.
Когда он очнулся, дело принимало совсем худой оборот. Русские, видимо, поставили своей боевой задачей номер один во что бы то ни стало уничтожить наглого немецкого солдата, под видом рыбака разгуливавшего с неизвестными целями на лодке по вражеской территории.
Мощный выстрел практически выломал верх правого борта лодки. Теперь она представляла собой полуразбитый кусок скорлупы, готовый вот-вот пойти ко дну. Отто теперь наверняка был в прицелах как на ладони.
По мощи выстрел напоминал разрывной из пулемета, только еще сильнее. Наверняка стреляли из противотанкового ружья. Что ж, в руках умелого стрелка это ружье вело себя как снайперская винтовка, только с убийственным калибром, почти в два раза превышающим винтовочный.
Любое из следующих попаданий ПТРа могло стать для Отто последним. Он в отчаянии снова схватился за древко остроги. Теперь оно наполовину укоротилось, что отчасти облегчало усилия Отто. Вот боль стала сильнее, от того, что лезвие слегка поддалось усилиям штрафника и шевельнулось. Вода прибывала, покрыв уже все дно лодки.