- Разреши, старшина, я быстрее в блиндаж. Уж больно жрать охота. Да и вина там еще осталось. Деда Гаврила…
- Ладно, иди. А я все же схожу, навещу наших, - ответил Аникин. - Узнаю, как они там.
XIV
В окнах лазарета тускло горел свет. "Не спят еще", - почему-то обрадовался Аникин. Зайдя во двор, он осторожно постучал в оконце хаты. Мелькнула тень, потом в освещенном проеме показалось лицо в аккуратной белой косынке. Это была Нина. У Андрея кольнуло в сердце. Косынка и красный крестик, вышитый на крахмальной белизне спереди, напомнили ему о Лере, о ее белом теле, таком родном и таком мертвом там, среди других трупов - медсестер и врачей, пациентов, бывших ранеными растерзанного, разбомбленного и расстрелянного фашистскими "лаптежниками" госпиталя.
Нина открыла дверь. Увидев его, она вспыхнула и отвела глаза. И Аникин вдруг почему-то засмущался, замялся на пороге.
- Проходите, товарищ старшина, - торопливо пригласила она. А сама открыла дверь шире и стоит на пороге, как бы приглашая его войти. От этого движения застегнутый на все пуговицы халат ее натянулся, выпятив округлые, накрахмаленные выпуклости грудей.
- Смотри, замерзнешь, - все еще не преодолев смущения, проговорил Андрей. Ему пришлось входить боком, лицом к Нине. Глаза их встретились. На этот раз она уже глаз не отводила. Какие-то неясные, шаловливые искорки мерцали в ее бархатных, бездонно-карих глазах.
- По такой-то погоде? - игриво произнесла она и рассмеялась, показав белые, блеснувшие в полумгле, зубы. - Шутить изволите, товарищ старшина. Вы бы знали, какие у нас под Красноярском морозы бывают…
Она рассмеялась еще пуще. Аникинское лицо овеяло свежим дыханием, будто из самой глубины цветущего сиреневого куста. И разве девичья глубина не то же самое, что цветущий сиреневый куст?
Он ощутил исходивший от нее аромат юности. Тот самый, который ощущался в воздухе. Тот, о котором говорил Зайченко. Аромат весны…
- Да уж, какие тут шутки, Нина… - взяв себя в руки, тихо произнес Аникин уже в сенях. - Видишь, как наших гавриков-то скрутило. Что там разведчики?
Девушка прикрыла дверь, но не торопилась проходить следом за ним внутрь.
XV
- Перестыли оба, - степенно проговорила она, поправляя на голове косынку. - У Байрамова температура. Ангину, видать, схватил. А с Зайченко хуже. В полк его отправлять надо. Спиртом их растерла. Но пальцы он похоже что отморозил… Держался, говорит, за бревно. Они и окоченели. Переохладился сильно. Воспаление началось, бредит…
- Я это, еще зашел узнать… насчет спирта. Сивун сказал, что у тебя спирт остался. Комбат распорядился выдать разведчикам премиальные граммы.
- Сивун? Сволочь он. У него этого спирта… Он у местных самогонку выменивает на консервы и хлеб…- с ненавистью произнесла Нина.
Лицо ее изменилось. Окаменело будто. Андрей еще не видел санинструктора такой обозленной.
- Да, - проговорил Аникин.
- И с бабами спит… за продукты… - зло добавила Нина. - Сама видела, как он водил одну в амбар. А потом она - домой, с буханкой хлеба за пазухой.
- Гнида! - вымолвил Андрей. - А комбат что? Не знает?…
- Да оба они… Вот уже где у меня сидят. - Нина ладонью провела ватерлинию по своей нежной шее. Последние слова она произнесла неожиданно жалобно, со слезами в голосе. Как будто бы делилась с близким человеком наболевшим.
- Тут ведь от бабы всем одного надо… С комбатом живу. Так и эта гнида еще пристает. Зажмет в темном углу и шепчет в ухо своим вонючим ртом: "Давай, так сказать, полюбовно сойдемся, но чтобы капитан не знал ничего"…
Андрей заметил в неярком свете керосинки, как тоненькая голубенькая венка пульсирует у нее под самым подбородком. Ему вдруг нестерпимо захотелось поцеловать эту жилку и ее пахнущие сиреневым цветом губы. Всем одного надо… Права ты, Нина. Ты выстрадала эту правду.
Она умолкла, и Андрей не говорил ни слова. И вдруг Нина порывисто прижалась к нему и обхватила шею Андрея руками. Она ничего не говорила, крепко-крепко вжимая свою щеку ему в грудь. Столько отчаяния и просьбы было в этом порывистом движении, что Андрей так и замер на месте, боясь дохнуть и шевельнуться.
- Ты чего, дуреха?! - наконец дрогнувшим голосом, тихо спросил он.
- Молчи, молчи, - также тихо, но неожиданно властно, по-бабьи, проговорила она. - Когда ты говоришь, я не слышу, как бьется твое сердце.
- Ты чего творишь? - опять спросил Андрей и взял ее за предплечья. Они показались ему нежными-нежными. Она нетерпеливо подняла и прижала свои пальчики к его губам, словно бы запрещая ему говорить.
- Что я творю? - переспросила она, и в голосе проросли те неясные шаловливые зернышки, что искрились в ее зрачках. - Влюбилась я… вот что…
Сказав это, она вдруг прижала свои теплые губы к его губам. И вся, натянув, как струнку, свое молодое, зовущее тело, безоглядно прижалась к Андрею.
Долю секунды губы его были сомкнуты, а потом распахнулись навстречу необоримому потоку цветущего благоухания. Их губы сходились и размыкались, чтобы снова впиться друг в друга с еще большей страстью. В этих промежутках, переполняемая желанием, будто прибывающим из неведомых родников вешним соком, она шептала, как в забытьи:
- Влюбилась… влюбилась… люблю… да, возьми меня… бери… бери…
XVI
В блиндаже все беспробудно спали. На подходе, в траншее старшину встретил Попов. Часовой не спал и среагировал как полагалось.
- Стой, кто идет? А, это вы, товарищ старшина…
Попов, подпрыгивая то на одной ноге, то на другой, как мог, боролся с всепроникающим холодом предутреннего, сырого тумана.
- Доложи обстановку, - откликнулся Аникин. Несмотря на бессонную ночь, спать совсем не хотелось.
- А я уже стал беспокоиться… - обрадованно тараторил Попов. - Мало ли, думаю. Вас все нет и нет. Может, хлебнули медицинского, а потом заплутали, в темноте-то… Тут околеть в два счета можно. Евмен сказал, что вы в лазарет за спиртом пошли.
- Много болтал накануне твой Евмен. По трезвому делу слова из него клещами не вытянешь. А как примет на грудь, так остановить нельзя. Весь свой доблестный боевой путь рассказывает.
- Так это, товарищ командир, - многозначительно поинтересовался Попов. - Спиртику-то удалось хлебнуть? А?
- Не твоего ума дело, - беззлобно приструнил любопытного Аникин. - Ты вон лучше за рекой наблюдай. А то нахлебаешься вместо спиртика водички днестровской… Вынырнет шпион фашистский и утащит тебя на дно.
- Не, товарищ командир, - весело ответил Попов. - Пусть уж тогда лучше русалка какая… На русалку я согласный.
- Ишь ты, сказочник. Какие нынче русалки, нынче холодно. Они только по лету, небось, шастают.
- Ну а если спиртику для сугреву то и холод не страшен…
- Попов, а в ухо для сугреву не хошь? Я тебе быстро щас организую… Чтоб поменьше болтал. Следи за рекой!
- Слушаюсь, товарищ командир. Я же так, товарищ старшина… для шутейного разговора.
- Попов, - угрожающе повторил Аникин.
Солдат вытянулся во фрунт и прижал к себе винтовку.
- Есть следить за рекой, товарищ старшина!
- Так-то вот, - удовлетворенно заключил Аникин и направился в блиндаж.
XVII
Чуть свет по роте объявили общее построение. Хотя с трудом можно было назвать светом серую хмарь, обозначившую начало нового дня. Пока отделения собрались за дамбой, начал моросить мелкий дождь. Демьяненко всех торопил, хотя и так вроде все успевали. Аникинские даже успели привести себя в порядок в смысле "рыльно-мыльного" направления - умыться и побриться.
- Дождя нам и не хватало, - тоскливо произнес Фадеев, невысокий солдат из аникинского отделения, которого за мучнисто-белое лицо и русые волосы прозвали в роте Пельменем.
- А чем тебе дождь не угодил, Пельмень? Боишься, что тесто размокнет? - под дружный хохот подначил его Попов.
- И так холодно, - обидчиво буркнул в ответ Фадеев. - А тут еще за шиворот льет…
- Знамо дело… в теплом блиндаже сидеть дуже гарно, - ответил Бондарь. - Да тильки по такой хмарной погоде летуны не шастают. А то выгляни солнышко, разогнали бы твою тоску-печаль в два счета бомбовозы фашистские.
- Что, Богдан Николаич, небось, сам-то скучаешь без немецких асов в небе? - с готовностью хмыкнул Попов.
- Малеха есть, - иронично согласился Бондарь. - Зробил бы парочку "мессеров" из своего "дегтяря" заместо завтраку.
Между тем взводный подгонял строй чуть ли не под линейку, то и дело повышая голос.
- Чего это он суетится?… - недовольно бурчал Евменов. Он явно не выспался и теперь был зол на весь мир. А тут как раз и взводный нарисовался как воплощение этого мирового зла.
- Известно чего, Евмен… - тут же вполголоса прокомментировал Попов. - Старшого летеху хочет до зарезу получить. Вот и выслуживается перед начальством.
- И откуда ты все это знаешь, Попов?
- Евмен, тебе ли спрашивать. Ты только из разведки… должбн кумекать, что такое сбор информации.
XVIII
По роте объявили приказ о подготовке к переправе. Началась раздача топоров и пил тем подразделениям, которые незамедлительно отправлялись на лесозаготовки в прилегающие к Незавертайловке сады и лесополосу. Ротный объявил и о том, что в село прибывает инженерно-саперный расчет, личный состав которого будет распределен среди взводов. Спецы из числа саперов будут помогать в подготовке переправочных средств, а также проведут инструктаж по работе с щупами и миноискателями. Из полковой разведки поступила информация, что немцы обложили боковые подступы к своим позициям минными полями.
В числе других лесозаготовщиков оказалось и отделение Аникина.
- Вот еще не хватало. Еще и курсы откроют, учить будут, - раздался чей-то недовольный голос.
- Заткнись, дурья башка! - пресек недовольство Андрей. - В подмогу нам людей присылают. Тут слушать и каждое слово ловить надо. Научат тебя, несмышленыша, как шкуру тебе свою сберечь, чтобы ты с седого Днестра не к рыбам на корм ушел, а к мамке с папкой.
- Молчи, дубина, и делай что говорят, - поддержали командира еще голоса. - А то будешь, как те штрафники, река им пухом.
Лесозаготовщиков тут же направили в обоз, за инструментарием. Получилось ко времени, потому что немцы начали обстрел прибрежных позиций. Несколько снарядов разорвались и неподалеку от построения роты. Перебежав дорогу аникинским, бегом понесли солдата из первого взвода. Лицо его было белым, как вымазанная известкой стена сельской хаты, а из развороченной осколком раны на бедре обильно капала кровь.
- Вовремя мы наряд на бревна получили… - по пути заметил Евменов, оглядываясь на взрывы, один за другим выраставшие около самого берега.
В обозе бойцов снабжали необходимым пиляще-рубящим инвентарем, а также выдавали сухой паек - по полбуханки черного солдатского хлеба и по консервной банке на троих. Сунув Аникину в руки топор, начхоз не преминул ухмыльнуться ему в лицо.
- Ну, чё, старшина, повезло, так сказать, со спиртиком? Или для тебя не нашлось в аптечке санинструктора ничего горячительного?
- А это не твое, так сказать, дело, старшина… - перекинув в руках полученный только что топор, веско и зло ответил ему Андрей. С опаской глянув на нетерпеливо танцующее в руках Аникина топорище, начхоз торопливо пробурчал, идя на попятный:
- Ладно, ладно, в бутылку не лезь… Из-за бабы еще рубиться удумал… Для лесозаготовок вон силушку побереги…
- Ты за мои силушки не беспокойся, старшина… - спокойно ответил Аникин и многозначительно добавил, почесав лезвием себе щеку: - И тоже… береги себя. А то бывает: против бабы - герой, а против мужского разговора - сопля соплей…
- Следующий! Следующий! - ничего Аникину не ответив, нервно закричал начхоз.
XIX
Время после построения полетело как-то быстро. Отделение поставили на череду тополей, которые росли ровнехоньким рядом вдоль некогда колхозного поля.
- Ишь, как вымахали… - завороженно, будто смакую предстоящую работу, проговорил Бондарь. - Аж рубить жалко.
- Ничего, Богдан Николаич, фашистов прогоним, колхозники новые тополя посадят… - заметил Попов.
- И то верно, - кивнул Бондарь. - Хоть что-то здравое от тебя услышал, Попов. Ну, взялись за гуж…
Аникинцы включились в работу со смаком, даже с наслаждением, в аккурат, как в пословице: лес рубят - щепки летят. Только не было в этих словах для солдат никакого второго смысла. Щепки так и летели во все стороны. Работа на лесозаготовках кипела. Топоры только и мелькали вверх-вниз, сплошным перестуком накладываясь на непрерывное "вжик-вжик" двух двуручных пил. Не часто на фронте удавалось приобщиться к мирному делу, до которого стосковались у всех руки. И вот уже никто не замечал ни дождя, насквозь промочившего шинели и полушубки, ни раскисшей грязи, в которой прочно увязали сапоги.
- Осторожно, берегись! - зычный окрик Бондаря расчистил от работающих место падения очередного дерева. И вот оно с шумом и треском, перекрывающим гул канонады, рухнуло в мокрую, мягкую, как перина, заждавшуюся хозяйских рук землю.
За рухнувшее дерево тут же брались топоры, стесывая сучья и ветки. Бондарь, методично, одним ударом оттяпывая толстенные суки, то и дело останавливался, принимаясь счищать налипавший на сапоги жирный, как черное масло, чернозем.
- Ну и землица, - не переставая, восхищался он. - Чистое сливочное - землица! Тут, небось, палку воткни, и плодоносить начнет.
- Богдан Николаич, ты лучше с бабой попробуй. Оно надежнее выходит. Насчет плодоношения.
- Ну, Попов, я тебе щас язык-то обкорнаю, - среди дружного хохота грозил Бондарь обухом языкатому остряку. - Заместо бревна пойдешь. Ты же у нас не тонешь. Ротный сказал использовать все подручные средства. А ты же у нас из того материала, который не тонет…
Топор в руках Аникина так и мелькал. Он чувствовал, как руки стосковались по мирному труду. Можно даже было представить, что бревна эти они заготавливали для какой-нибудь постройки. Хотя, конечно, в России избу или клуб из тополя никто строить не будет.
XX
Спал Андрей не больше часа. Но никакой усталости не ощущалось. Наоборот, что-то совершенно другое, похожее на опьянение, кружило ему голову, бурлило в жилах, будто молодое вино. Хотя никакого спирта он не пил, ни перед сном, ни тем более сейчас.
Нина… Он, в мокром полушубке махавший топором как заведенный, был здесь, сейчас, под хмурым низким небом. А мысли его - там, в тесной комнатенке, примыкавшей к большой "каса маре", которую приспособили под батальонный лазарет. Андрей предлагал уйти куда-нибудь на сторону, приютиться у кого-то из местных. Но Нина неожиданно воспротивилась.
- Здесь раненые, - убеждающе шептал он.
- Раненые спят, - непреклонно отвечала она в ответ, касаясь его лица ладонями.
- Кто-то наверняка не спит.
- Ну и что?! Не их дело.
Андрей, беспокоясь больше за Нину, был удивлен ее реакцией. Он, уже ощущая, что теряет власть над своей выдержкой, предпринял последнюю попытку вразумить девушку.
- Нина, понимаешь, комбат… если узнает…
- Ну и пусть! - с неожиданной отчаянной бесшабашностью прошептала она. - Пусть узнает.
Горячая волна, вызванная жаркими, страстными поцелуями Нины, накрыла его с головой. Уже ни на что не обращая внимания, он, приподняв, обхватил ее и так, в охапке, осторожно отнес в ее комнатку.
"Люблю… люблю… по любви хочу…" - все шептала Нина, пока они, спеша урвать у войны секунды жизни, торопливо расстегивали пуговицы своих гимнастерок и скидывали в темноте свою одежду прямо на пол. Старая пружинная кровать Нины, пахнущая свежестью простыней, предательски заскрипела, и Андрей, подхватив налившееся тяжестью женственной красоты тело девушки, бережно опустился с ней прямо на пол, на брошенный посреди комнатушки полушубок
Они осыпали друг друга поцелуями, и она продолжала шептать, а потом уже не могла говорить, борясь с неодолимым желанием отозваться несдержанным стоном на каждое движение его сильного, ритмично напиравшего тела. Темнота и ласки Нины, ощущаемые на ощупь, впитываемые подсознанием, добавляли Андрею пьянящего ощущения полета и кружения, заставляли напрочь забыть, что кругом война и они - в самом эпицентре смертельного урагана, забыть, что и где с ним происходит и кто он такой. Забыть… забыть… забыть…
А потом они лежали на полушубке, постепенно, по капельке, обретая испарившееся вместе с росой любовного пота сознание, выплывая по чуть-чуть, потихонечку, из этого забытья.
Они опять возвращались в здесь и сейчас, где были артобстрелы и смерть, подготовка к переправе, где были комбат и начхоз. Где была война… Но еле уловимый запах цветущей сирени продолжал преследовать Андрея. Не отпускал он и здесь, среди стойкого, не перебиваемого даже стылым дождем запаха спиленной древесины.
XXI
Стволы, обтесав и распилив надвое, в несколько подходов отнесли к берегу. Аникина и других командиров тут же вызвали в командный пункт батальона. Туда уже прибыли передовые подразделения саперного полка.
В суматохе, передвижениях большого количества людей ощущалось, что затевается что-то серьезное. Видимо, ощущение это, минуя широкую водную преграду, по воздуху передалось немцам. Они стали еще сильнее обстреливать береговые позиции и дальние подступы к селу. К артиллерии добавились минометы. Какой-то новый, неясный гул вкрался в звуковую картину канонады с правого берега.
- Самоходки… Похоже на "Фердинанды", - прислушавшись, произнес один из саперов. На лице его, запачканном брызгами грязи, ясно прочитывалась сильная усталость. Он словно бы угадал мысли Аникина.
- Ох, и трудно пробирались, - проговорил он с обреченным безразличием в голосе. - Дороги развезло. Телеги с барахлом нашим понтонным еле тащились. Думал, совсем увязнем. Эх, жаль, шанцевый инструмент отстал. Теперь до ночи ждать придется. Вместе с остальными частями, видать, прибудут.
- С остальными? - настороженно переспросил Аникин.
- Ну да, вся рокада в сторону села вашего… как, бишь, оно называется?
- Незавертайловка.
- Ага, Незавертайловка, забываю все время. Так вот, - продолжил сапер. - Техники и людей - сюда немерено движется. Пехота, минометчики, артиллерия.