Сашка был, безусловно, прав. Обитавший в этих краях лесник попортил нам немало крови. Несколько раз ловил нас, отнимал инструмент и добычу, вдобавок, бил. Случалось это, конечно, давно. Мы тогда могли только мечтать об убийстве злого тирана. Последний раз он поймал меня, Пухлого и Крейзи зимой на картах. Мы, разбив лёд, доставали со дна промёрзшего торфяника оружие, когда на "Буране" подъехал гадский егерь и устроил нам выволочку. Лесника мы ненавидели и боялись. Его предшественника какие-то серьёзные ребята едва не угрохали за все дела. Расстреляли из СВТ дверь, по стенам долбили из пулемёта зажигательными и чуть не спалили избушку, в которой он жил. После этого старый егерь уволился, а взваливший на себя нелёгкое бремя Синявинского шерифа новатор круто взялся за работу. Наводил порядок твёрдой рукой. Неоднократно доходило до огневых стычек, но всякий раз блюститель закона брал верх. Администрация района экипировала его как рейнджера: у лесника был внедорожник УАЗ-469, снегоход "Буран" и мотоцикл "Урал" с коляской. Он не расставался с СКС. Вообще-то, у живущего на трофейном прииске головореза неминуемо должен был собраться свой арсенал. Таковой наверняка имелся. Говорили, что он разгонял браконьеров при помощи дёгтя [20] , я сам видел его с ППШ-41, но обычно лесничий рыскал с самозарядным карабином Симонова. Такое пристрастие, наверное, объяснялось тем, что это было его штатное оружие, проверенное и пристрелянное, которое он имел право легально пускать в ход. Лесник никогда не шутил с посягателями на свой феод и пас трофейщиков жезлом железным. Мы боялись его как чёрт ладана.
– Лесник, конечно, сука, но взрывать его не следует, – ответил я, покосившись на Диму.
Боярский хоть и свой в доску, но всё же мент. Обсуждать и, тем боле, пытаться реализовать в присутствии легавого смертоубийство есть чистое безумие. Только Крейзи этого не понимал. На то он и crazy. Я встретился глазами с Пухлым. Он кивнул, соглашаясь со мною. Сидевший поодаль Дима благодушно посмеивался, давая понять, что догоняет насчёт беспонтового сашкиного базара и того, что я о нём думаю. Димон хоть и смахивал на эстрадного певца Кузьмина, парень был вовсе неглупый. Правда, любил бухнуть, за что и числился у нас главбухом.
К его удовольствию Аким налил по второму кругу.
– Ну, за поход, – генеральским басом изрёк я.
Тост был встречен дружным одобрением. Ко мне потянулись рюмки, со звоном сталкиваясь по дороге.
– Помню, как Пухлый Димона чуть не застрелил, – заржал Крейзи, видимо, экстрасенсорным чутьём уловив витавшие над столом флюиды. – Вова крюком в воронке удил, стоя на коряге, а Димон его случайно в воду столкнул. Пухлый вылез, дал ему в морду. Дима его лопатой поперёк спины перетянул. Пухлый тогда хватает винтовку – бах! Передёргивает затвор – бах! Дима бежать от него. Пухлый опять – бах! Димон с перепугу все деревья лбом посшибал. Пухлый в него так и не попал. Димон потом прибежал, весь в шишках, из деревьев вот такенный букет собран. Сань, спрашивает, патроны кончились?
– А-ха-ха, вот был умат, когда Крейзи на костре подорвался, – злорадно погнал в отместку Дима, когда мы отсмеялись. – Доверили как-то Крейзи костёр развести. Обычно у нас этим Ильёнчик занимался, а тут промашка вышла, поручили Санечке. Крейзи разжёг огонь. Только все нормальные люди заранее проверяют землю под кострище на тему сюрпризов. Сантёр этого обстоятельства не учёл. Горит костёр день, два. На второй как рвануло. Причём, сильно. Наверное летучка [21] была либо граната там лежала, нагрелась за это время в огне. Хорошо, Сашка не у самого костра стоял. Мы тоже где-то поодаль тусовались. Как дало! Крейзи в кусты отбросило, на сосне макароны болтаются, рогатки, на которых котелок висел, как-то совершенно немыслимо развернуло. Ужас, в общем. Вытаскиваем Санечку из кустов. Он не слышит ничего, оглушило. А котелок мы не нашли, улетел куда-то.
– Вот у вас веселуха творится, – подивился Балдорис.
– Веселуха была что надо, – являясь участником большинства наших совместных раскопок, я мог утверждать, что бывал в переделках покруче. – Мы в детстве с Пухлым раз чуть не сгорели. Помнишь? – спросил я. Пухлый кивнул. – Откопали как-то ракетный снаряд от немецкого реактивного миномёта. Положили его в костёр. Залезли в траншею, ждём. А лето уже, трава сухая. Мы сидим, чувствуем, что-то не то. Выглянули, а кругом всё пылает. Пухлый говорит, давай уходить. Я: куда, сейчас взорвётся, погибнем. Ждём-ждём, пламя раскочегарилось, жара страшная. Пухлый порывается выскочить, я его держу. Чуть не зажарились. Вдруг как уебало! У меня волосы, которые спеклись, все разом унесло взрывной волной. Огонь тоже сбило. Мы из укрытия выбрались и бежать. Все в ожогах, кожа волдырями. У Пухлого морда здорово обгорела.
– С харей Вовану всегда не везло, – прокомментировал Глинник.
Вован только усмехнулся на это. Внешность он имел уродливую, поэтому и гримаса получилась жуткой. По бокам искорёженного лица торчали оттопыренные уши, казавшиеся ещё более лопоухими по причине короткой стрижки. Шевелюра у Пухлого была непонятного окраса – пятнами – местами светлее, местами темнее. Вкупе с его немалым росточком наружность делалась устрашающей. Кликуху он получил из-за вечно опухшей физиономии. Окрестил его Вова Богунов, Рыжий, ещё один юный следопут, ныне безвестно сгинувший. С Рыжим я был знаком меньше, чем с остальными ребятами, так уж получилось. Зато с Пухлым они были друзьями не разлей вода. Был в нашей компании третий Володя – Рерих, но он давно отъехал на историческую родину в Германию. Богунов же ушёл в армию. Служил на Дальнем Востоке в 390-м полку морской пехоты, дембельнувшись, воевал в Боснии, Чечне; я в это время сидел. Чачелов потом встречал одержимого милитари-идеей друга, в совершенной отвязке после армии бегавшего по городу с пистолетом ТТ. Пухлый был между нами связующим звеном. А я от нашей шайки давным-давно отошёл.
Но всё возвращается на круги своя.
Улучив момент, Аким наполнил рюмки. Некирные люди пропустили.
– Ну, за друзей, – с военным лаконизмом снова выступил я в роли тамады.
Крякнув у меня над ухом, Аким с громким стуком опустил донце стопаря на стол.
– Однажды мы с батей тоже чуть не погибли, – степенно отёр он усы тыльной стороной ладони, – точнее, нас чуть не убили. Пошли мы: я, батя и старший брат на линию Маннергейма. Мы далеко заходили, аж на третью линию.
– А вояки? – усомнился Балдорис. – Там ведь воинские части стоят.
– Нам-то хули, – философски, как может только пьяный русский человек, рассудил Аким, – части не части, мы шли себе. Вояк обходили стороной, что их не обойти, если надо? Здесь-то укрепрайон поблизости весь раскопан. Батя мой – воробей стреляный, он с дядей, братом своим, по молодости лет знаешь в какие дебри забирался! Собственную карту составили, по ней уже меня с братом потом водил. Батя у меня обстоятельный был, царство ему небесное. И вот пошли мы на дальние блиндажи, к Ладоге. Я, батя и брат. Про линию Маннергейма никому объяснять не надо, что это такое и куда она тянется? Увёл он нас в самую глухомань, там где доты ещё нечищеные.
– А такие есть? – всполошился Глинник.
У Бори аж уши зашевелились.
– Было навалом и сейчас предостаточно, – туманно ответил Аким, не выдав семейную тайну. Так, наверное, в Сибири старатели берегли секрет золотой жилы. – Укрепления там из местного камня. Сложены из огромных валунов, скреплённых раствором. Мы у одного такого и забазировались. Изучили предварительно, не действующий ли, а то бывает вояки их для собственных нужд используют. Но тот был глухой. Вход бетоном залит. Мы осмотрели, других лазов нет, значит всё нормально, никто этот дот не трогал. Стали тогда пробку взрывать…
– А вояки? – снова спросил Балдорис, в трофейщицких методах ничего не смысливший.
– Какие вояки? Никто ничего не слышал. Во-первых, лес густой, во-вторых, мы зарядами маленькими долбили. Ковыряешь ломиком дырку в пробке, туда граммов двадцать-тридцать гексогена, заваливаешь землёй, сверху пнём каким-нибудь припираешь и подрываешь. Потом ломом куски бетона выковыриваешь. Щель расширяется, туда снова заряд, и так далее. Детонаторов у нас было как грязи. Конечно, дело хлопотное, но мало шумное. За день пробку выбили. Видим, дверь железная, на нехилых болтах привинченная. Как я говорил, батя у меня человек запасливый, на все случаи жизни что-нибудь имел. Достали детонационного шнура малую бухту. В нём тэн, он тоже сильный. Шнуром головку болта обвязываешь; он как даст-даст, как даст-даст – как автогеном срежет! Смахнули мы болты, дверь малым взрывом сбили: она к стене бетоном с пробки была прилеплена, ломами её не взять.
Взломали, короче, блиндаж. Поели и спать легли. А с нами ещё собака увязалась от станции. Всю дорогу шла, сколько её ни гнали. Ко сну когда отходили, брат её хорошенько шуганул. Она, паскуда, убежала в чашу, а ночью пришла и макароны, что мы на завтрак оставили, сожрала. Я вроде сквозь сон слышал какого-то зверя, но из спальника было лень вылезать – за день наломался. Утром глаза продрали: макрикам нашим капут и собака рядом бегает, сытая, довольная. Старший брат как сорвался за ней с "вальтером"! У нас при себе в лесу всегда пистолеты были, батя по молодым годам их совсем целёхонькими выкапывал, тогда на полях трупы ещё воняли. Братец, значит, щёлк-щёлк в собаку. Погнался за ней и где-то в лесу эту сволочь убил. Через эту проклятую суку, я думаю, всё и началось.
Пошли мы в дот. Фонари взяли, верёвки, ломы и всякое такое. Блиндаж был мощный. Заходим, видим, пушка стоит. Её немного внутрь задвинули, чтобы амбразуру законопатить, она весь зал перегородила. Рядом с ней замок валяется, видимо, поленились унести. Хорошая, годная для стрельбы пушка, хоть сейчас заряжай. И зарядить было чем – на полу стартовики лежат, много. Запросто можно было взрывом амбразуру раскупорить и пальнуть в белый свет как в копеечку – хули нам кабанам, нынче здесь, завтра там. Вояки бы нас не нашли. Вот только дот неисследованный бросать было жалко. Вставили мы на всякий случай замок в пушку, осмотрели его. Там ударник артиллерийский такой хитрый, с тремя бойками. Нам батя сказал, что это старинное немецкое крепостное орудие времён Первой Мировой, а нашим оно на случай новой войны сгодится – откроют дот и будут поливать. Мы дальше так и поняли. Блиндаж, конечно, шикарный: многоуровневый, на стенах проводка, лампы висят в плоских плафонах.
– Свет не горел? – осведомился Балдорис, недоверчивый как любой лоходром, которому мало доводилось копать.
– Нет, свет не горел, мы своими фонарями обходились. На втором этаже койки в комнатах стоят, стулья, столы – всё нетронутое. Жилое помещение было. Мы на третий ярус спустились. Там уже воздух задохшийся: тяжёлый, сырой. Хули, камень везде, а вентиляции нет. Метров пятнадцать под землёй, наверное, а то и больше. Вот там у них склады боеприпасов и помещались. Красота: аппарели какие-то, подъёмники. Двери толстые, железные, однако не заваренные. Но мы их открыли, хотя приржавело за годы всё что можно. У бати для этих целей керосин в пузырьке был. Впрочем, и так открыли. Зашли и глазам не поверили: в камерах стоят стеллажи, а на них лежат снаряды для пушки. В масле, не ржавые ничуть, полный порядок. В другом каземате пороховые заряды в орудийных ящиках. Действительно, наши дот законсервировали на случай войны. В соседних отсеках взрывчатка лежит, тротил немецкий, детонаторы, огнепроводного шнура просто море, ну, склад! Ходили-ходили, нашли всякие причиндалы сапёрные, тоже гансовские. Стрелкового оружия не было.
В дальнем конце галереи – дверь. Железная, но не открывается. Может быть заварена в каком-то месте, мы при фонарях не разглядели. Батя решил её маленьким зарядом долбануть. Заложили малыша с той стороны, где она должна открываться, шнура подлиньше со склада взяли кусок, метров шесть, чтобы успеть выбраться. Выходим наружу, стоим, ждём. Батяня даже успел курнуть – бикфорда на десять минут было. Вдруг слышим, есть. И тут по нам как дорбалызнуло! От камня со стены крошки летят. Мне физиономию малость посекло, как сейчас помню. Очередь в нас пустили. Какая-то сволочуга по нам из пэпэша правит, видит, что мужик и с ним два парнишки, отчего ж не повоевать. Моромой какой-то, короче.
Мы бежать от него в блиндаж. Батя наружу пару разов пальнул из "люгера". Я думаю, что братец своей стрельбой в собаку этого ухаря подманил. А он всё не унимается, из папаши по входу как чесанёт-чесанёт, как чесанёт-чесанёт, хуятина! Для острастки, чтоб мы знали, что он тут. Мы пересрались сначала, решили – вояки, сейчас бока намнут за милую душу. Потом сечём: не из "калаша", из "шпагина" строчит, значит свой-родной, уёбок. Других таких же на подмогу ждёт, чтобы всласть помародёрствовать. Батяня ему кричал-кричал, но без толку, не договориться. Он опять в проём как полоснёт! Видать патронов у него запасной диск, а с нами всё решено. Ну, думаем, не понадобятся больше припасённые харчи. Приуныли. Мне страшно, я маленький. Ну как маленький: лет пятнадцать, но всё одно – молоко на губах не обсохло. Умирать не хочется, что делать – неясно, и, главное, выхода как бы нет. Братец уже предлагает окно размуровать и из пушки пальнуть, чтобы вояки нас услышали или менты какие-нибудь приехали, лишь бы этот гад убежал.
Батяня говорит: пошли вниз. Спустились на третий ярус, а там уже ощутимый сквозняк дует. Значит, дверь открылась. Мы туда. Дверь нараспашку, а за ней коридор длиннющий. Бетонированный, с электропроводкой, уходит неизвестно куда.
Нам чего делать? Наружу не выйти, из пушки стрелять – глупо. Пошли по коридору с одним фонарём. Батя впереди под ноги светит, мы сзади друг дружку за плечо придерживаем, чтобы не отстать. Батарейки экономим. Запасные в рюкзаках были, но всё имущество осталось снаружи, под прицелом. Взяли с собой из склада моток шнура, тол и детонаторов побольше, если что-то взрывать потребуется.
Шли-шли. Думаем, куда идём? Коридор длинный, на стенах плесень колышется, однако, воды нет. И тихо. Считай, гробница – всё в камне. Сверху тоже шума нет. Темнота, и вдруг по полу кто-то пробежал. Впереди явственно так слышно: цок-цок-цок-цок. Мы остановились. Батя говорит: верняк, выход есть, если сквозняк дует и зверь бегает. Идём дальше. Вдруг опять цокот вроде как когтей по бетону, батя стал светить, впереди два глаза звериных красным блеснули. И топот этот, нетяжёлый такой, – прямо на нас. Тут брат свой фонарь зажёг, я ему в плечо вцепился так, что пальцы аж занемели.
В луч фонаря на нас выбегает собака, та, которую утром брат убил.
– Та самая? – спросил кто-то.
– Точно та самая, шкура у неё пёстрая, я запомнил, приметная, перепутать сложно. Она это была.
– Может, брат не добил? – предположил Дима.
– Нет, братец её точно угробил. А это я не знаю что такое было: та же псина, только без ран, крови и повреждений шкуры. Пронеслась мимо нас и умчалась, откуда мы пришли.
– А вы что? – с замиранием в голосе спросил Глинник.
– Мы форменным образом обосрались, – неохотно признался Аким.
– Ну, а дальше что было, как же вы вышли? – заинтересовался Балдорис.
"А мы и не вышли вовсе", – родился у меня в мозгу страшный ответ, но Акимов сказал:
– Двинулись вперёд, что нам ещё делать? Назад нельзя, там моромой в засаде, да собачка жутенькая пасётся. Мы прём как танки, говно в сапогах булькает. Вышли на дверь. Взорвали. Попали в точно такой же дот, только вскрытый. Ход это был подземный между блиндажами. Мы в лес поднялись и давай Бог ноги! Почесали оттуда как лоси прямо. Я и не знал, что так быстро умею передвигаться. Убежали мы от уёбка с пэпэша и от собаки.
– Как же дот, вернулись потом? – осведомился Боря.
– Нет. Батя после этой истории поседел, братец в Бога уверовал и с нами ходить перестал. Да и контузились мы малость, дверь внизу взрывая. А к доту больше не возвращались и вообще редко вспоминали про него.
– А с собакой что решили? – поднял неприятный Акиму вопрос тупой Балдорис.
– Я думаю, это был гмох, – сказал Пухлый и при этом заржал во всё своё конское хлебало. Голос у него был сиплый и мерзкий, как у заправского колдыря. Пухлый не боялся никого.
– Кто такой гмох? – напрягся Глинник.
– Гном с мохнатым горбом, – просветил его Крейзи, – они здесь водятся.
– Здесь?!
– В Синяве, – подтвердил главбух Дима.
В этом он был готов присягнуть даже на Библии. Существ, о которых шла речь, из нашей компании видели все, кроме меня и Рыжего. Синявино, конечно, место болотистое и набитое трупами, но я почему-то не верил в существование троллей, хотя юные следопуты били себя пятками в грудь, утверждая, что подвергались преследованию со стороны гмохов.
– А кто его видел? – спросил Балдорис.
– Я! – почти хором заявили Крейзи, Пухлый и Дима.
– Да ну вас, врёте ведь, – отмахнулся Глинник. – А что он… как его… творит?
– Водит по лесу кругами, – пустился в объяснения Крейзи, – может украсть рюкзак с продуктами, в трясину завести.
– И ещё гмох жутко смердит, – с удовольствием добавил Пухлый. Он любил эпатировать публику.
Ошарашенные покатившей темой, мы вынуждены были промочить горло, теперь уже без исключения все, и я продолжил:
– Гмохи гмохами, а Синява сама по себе очень странное место. Встречалось мне нечто инфернальное. Однажды пру я провиант в лагерь, – Пухлый с Крейзи, помнившие этот случай, закивали, – за спиной у меня нагруженный рюкзак, в руке сумка, весящая тоже немало. На боку "шмайссер" Пухлого висит, потому как время позднее, а кто знает, что в лесу может встретиться. Та же шпана деревенская по пьяни часто с оружием болтается. Да и вообще… Тут ночью не то чтобы страшно, а так… неприятно. Людей в войну всё-таки много полегло, погибших насильственной смертью и по христианскому обряду не погребённых. Образовалось большое количество неприкаянных душ. У мемориала в этом плане поспокойнее: там и хоронили, и священники приезжали отпевать, зато дальше не так хорошо. А до лагеря километров восемь. Пока я топал, совсем стемнело. Не видно ничего, я только чувствую ногой колею, по ней и ступаю. Рядом с дорогой кусты и я слышу, как по ним кто-то ходит. Двигается параллельно со мной неизвестно зачем. Сначала я думал, что это какое-нибудь животное. Взял, перешёл на полоску травы, которая между колеями растёт. Иду совсем беззвучно и определяю, что шагает он в такт мне: я ногой бесшумно – топ и он по веткам – хрусть. Меня это достало. Я останавливаюсь, ставлю сумку. Выходи, говорю, и затвор у "шмайссера" с предохранительного взвода снимаю. Вижу, в темноте появляется передо мною шагах в двадцати бесформенный силуэт. Вышел и стоит, какой-то совсем непонятный. Я его спрашиваю: ты кто? Он молчит. Мне всё это осточертело и тогда я по нему из автомата полоснул. Сам ослеп от этого пламени, оглох. Наверное, полрожка усадил. Не вижу ничего, не знаю, куда он делся. Да и не интересно мне. Я поторопился съебать. Автомат за спину закинул, сумку подхватил и – к лагерю.
– Это был гмох? – спросил скептически настроенный Балдорис.
– Не знаю, что это такое вообще было. Затрудняюсь сказать, – пожал я плечами.
– Бегом к нам примчался как лось, весь в пене, – затараторил Крейзи, брызгая слюной, – такой весь на нервяке. А-а, верещит, я лешего видел.