- Как официальное лицо, - торжественно произнес Сенчук, обращаясь к завхозу, - выношу вам государственную благодарность за обнаружение самого полезного из встречающихся в природе ископаемых, то бишь - клада, и, думаю, Родина употребит его по конкретному, как и нас, назначению…
- И… вот как… это… с процентами‑то?
- В обязательном порядке! - заверил Сенчук. - А сейчас слушайте боевой приказ: обследуем подвал, далее переложим ценности в мешок и идем составлять акт.
- С описью? - встрял завхоз.
- Ты мне нравишься, дед, - хлопнул его по плечу Сенчук. - Просто читаешь мысли! Если б не твои почтенные годы, рекомендовал бы я тебя к нам, дороже любого клада был бы такой человек в личном составе, но, впрочем, пора приступать к делу, бери лопату, герой… А бутылочку‑то прихватил? - обернулся к племяннику. - Правильно! Ну‑ка, плесни сто грамм счастливчику, ворону здешних мест! Пускай прочистит клюв перед работой!
Завхоз хлебнул водки и полез шуровать в подземелье.
Племянник стылым вопросительным взглядом уставился на Сенчука, но тот лишь отмахнулся - вальяжно и многозначительно.
Единственное, что обнаружилось в затхлой почве подвала, - огрызок лезвия древнего меча и пара глиняных черепков.
Ценности из сундука перегрузили в холщовый мешок и, подняв его, племянник крякнул уважительно:
- Пятьдесят килограмм, как есть, бля…
- Бо–ольше! - озабоченно протянул завхоз.
- Взвесим! - подытожил Сенчук.
Обратно возвращались берегом реки, поочередно меняя друг друга в переноске драгоценного груза.
У заводи, помогая завхозу взгрузить мешок на плечо, Сенчук нанес старику выверенный удар ребром ладони в основание черепа.
Покосившись на упавшее в старую прошлогоднюю траву тело, перевел бесстрастный взор на топтавшегося на месте племянничка, пугливо озиравшегося по сторонам. Сказал ровным голосом, поддергивая под пах отвороты болотных сапог:
- Чем дальше в лес, тем третий лишний. Ну‑ка, подсоби…
Они подволокли тело к берегу, заполоненному подмытыми остатками треснувших льдин, и, опустив голову жертвы в воду,
Сенчук деловито скомандовал:
- Быстро! Лодку!
- Ключи от замка на причале… дома лежат… - стуча зубами, выдавил из себя бледный до зелени участковый.
- У меня в кармане твои ключи, куриная ты голова! - успокоил его Сенчук. - И хватит трястись как запойному, труса праздновать, главное дело сделано, а со мной не пропадешь, все учтено, как грехи наши у дьявола в бухгалтерии. Я сейчас в монастырь, все там приберу честь по чести, заколочу доски, а ты покойничка притопи и здесь меня карауль, как девка кавалера своего ненаглядного у плетня лучшей подруги…
Через час они плыли на веслах, бороздя грузилом глубину. Нащупав сеть, комом выдернули ее из воды, даже не пытаясь достать из ячей десяток застрявших в ней подлещиков, затем краем сети опутали тело убитого и спустили в воду.
Племянник, глядя на поднимающиеся из глубины черные пузыри, вдруг встрепенулся, словно обожженный какой‑то горячечной мыслью, но тут же, хрипя, сраженный тем же свинцовым ударом, кулем повалился в ледяную купель.
Сенчук, выждав несколько минут, выдернул весла, бросив их в воду, затем скинул с себя сапоги и телогрейку. Стиснув зубы, перелез через борт в обваривший его холод.
Лодку ему удалось перевернуть на диво легко.
Затем, лавируя между плавающими льдинами, он поплыл к чернеющим на берегу узловатым ветлам.
Не чувствуя одеревеневшего тела, дошел до мешка, подволок его к заводи, опустив на полутораметровую глубину в стынь стоялой воды.
Вновь выйдя на берег, замер, обхватив мускулистыми руками свое крепко сбитое тело. Прислушался.
Со скрежетом ломались, сталкиваясь на стремнине, остатки льдин, с шорохом осыпались подмытые паводком берега, клокотали вешние воды в промоинах оврага.
"Как девка кавалера… - вспомнилось ему собственное напутствие, данное племянничку. - А кавалер - жених без гарантии, в чем и беда…"
Он впервые убил. Но вдруг почувствовал, что сделал это легко и привычно, словно пробудилась в нем скрытая память какого‑то загадочного существа, таившегося в нем, пришедшего в этот мир из другой жизни, другой эпохи и часто, как он теперь не без мистического содрогания уяснил, диктовавшего ему свою волю. А потому уже давно и незаметно ставшего сутью нынешнего Георгия Сенчука.
Далее все развивалось по накатанной, не осложненной никакими шероховатостями схеме: бабьи причитания, следователь прокуратуры, объяснения о случайном перевороте лодки и о его, Сенчука, необыкновенной удаче, объяснимой разве навыками опытного моряка и пловца; поиски тел, затем - похороны, два порванных на поминках баяна…
А через неделю он уже выволакивал из багажника автомобиля сырой, облепленный речными водорослями мешок, умещая его в погреб своего гаража, снабженного капитальными запорами, способными поддаться лишь сварочному аппарату.
Неприятности на работе утихомирились, "Скрябин" готовился к очередному плаванию, и вскоре Сенчук перетащил в свою каюту весь монастырский клад.
Интересной особенностью обладала каюта особиста, грешившего контрабандой!
Уже несколько лет назад Сенчук сконструировал хитроумную съемную перегородку, крепившуюся на мертвых, казалось бы, заклепках, однако заклепки представляли собой винты, отворачивающиеся по направлению часовой стрелки специальным ключом. За первой перегородкой была другая, также прочно крепившаяся к корпусу, а вот за ней‑то находилась потайная пустота, где при желании мог уместиться и человек.
И если бы спросили с особиста за этакую перепланировку служебного помещения, то знал Сенчук, что ответить: мол, в случае вражеских провокаций и документы сюда спрятать можно, а если Родина лазутчика таким образом перевезти пожелает, то и шпион сюда влезет, причем с гидрокостюмом и кислородным аппаратом, дающим возможность, не пуская пузырей, добраться до вражеского берега.
Итак, разбогатевший подполковник Сенчук готовился к побегу на Запад, считая дни до отплытия "Скрябина" и мучительно раздумывая не о разлуке с постаревшей женой, давно уже отчужденной от него, а о расставании с заветными сотенными купюрами в тайниках.
С одной стороны, следовало поменять денежки с лысым профилем творца социалистической революции на солидные банкноты американского министерства финансов, но сумма, должная быть вырученной после такового обмена, представлялась Сенчуку мизерной в сравнении с тем состоянием, которое уместилось за двойными секретными перегородками. Да и стоило ли засвечивать себя в контактах с валютчиками, провалив все свое будущее из‑за жалкого барыша?
И хотя стонала душа Сенчука от упускаемоей выгоды, однако решился он оставить тайники неприкосновенными. В конце концов, достанутся деньги жене, хрен с ней, пусть помнит щедрость его и любовь, так сказать…
И верное, как оказалось, принял Сенчук решение, ибо за день до отплытия "Скрябина" был он вызван к начальству и ознакомлен с приказом о своем увольнении из органов.
Привезенный им "изменник", оказывается, лежа в госпитале, копил злобу на Сенчука, как зимняя змея яд, и, выписавшись со справкой об инвалидности, ударился в неутомимые блуждания по инстанциям, добиваясь воздаяния своему изуверу–мучителю. И - добился.
- Ничего не могу поделать, - разводил руками начальник Сенчука, также искренне огорченный выводами руководства, ибо без подарка из зарубежных весей подполковник к нему никогда не являлся. - Вопрос решен твердо… И, считай, ты еще легко отделался, Жора, капитан на тебя та–акой компромат отправил, что едва до уголовного дела не дошло…
Мир качался и плыл в глазах Сенчука, когда брел он домой, сознавая крах всех своих надежд и свершений, омытых кровью и стоивших невероятного риска.
- Ладно, - бормотал себе под нос, - хорошо не жили, не хрена и начинать!
Единственное, что утешало, - заветные тайнички, верные подспорья в грозовых потемках наступившей полосы Большого Черного Дня.
Но и тут обольщался Сенчук, ибо грянувшая перестройка обратила кровно заработанное и тяжко сэкономленное в прах и тлен, и к середине девяностых годов отставной подполковник работал гардеробщиком коммерческого ресторана, вернувшись к началу начал бедного человека - умению свести концы с концами и постигая тот факт, что философия стоиков преподается в университете жизни бесплатно и в полном объеме.
Время смело многих людей - кого из жизни, кого с высоких постов, не оставляя Сенчуку надежд на протекцию и сытную должностенку; давно поменялся экипаж "Скрябина", по–прежнему неутомимо бороздившего океаны, но один человек стойко держался на своем посту, чем категорически препятствовал проникновению пожилого гардеробщика на столь дорогое его сердцу судно, и был этот человек капитаном корабля, главным врагом опального чекиста, привыкшего все свои планы неизменно воплощать в жизнь. А если вернее - в смерть или же в звонкую монетку.
ИЗ ЖИЗНИ ВЛАДИМИРА КРОХИНА
В давней социалистической реальности он служил в столичной молодежной газете, ныне ставшей модным желтым изданием, писал стихи и киносценарии, халтурил на радио и телевидении, ратовал на кухнях знакомых творческих интеллигентов за свободу слова и отмену цензуры, ругал власть, одновременно сочиняя по долгу службы в ее честь зарифмованные здравицы, пил и активно изменял жене с поклонницами своего поэтического таланта. Поклонниц было много, и Крохин не без юмора признавался друзьям, что у него, как у бразильского утконоса, единственный брачный сезон в году, длящийся всего–навсего двенадцать месяцев.
На шестой год брака жена, прознав о любовницах мужа и заявив, что пять дам в одних руках - явный перебор, ушла от него - личности импульсивной и ненадежной - к основательному, в возрасте, чиновнику от медицины.
Таким образом в его семье произошел демографический взрыв, в результате чего сообщество ближайших родственников распалось на две части: в одной оказался он, в другой - бывшая спутница жизни с сыном.
Новому супругу жены в ту пору было сорок пять лет, он казался Крохину стариком, жизнь которого осталась позади, и Владимир откровенно недоумевал над столь ущербным выбором отколовшейся от него половины - особы весьма привлекательной, однако пролетели–пробежали неутомимые годы, и сам он приблизился к данному возрасту, причем, увы, не отмеченному никакими значительными достижениями.
Намертво врезался в память тот день, когда, оставшись наедине с собой в коммуналке, куда въехал после размена квартиры, сел на продавленный диван среди чужих стен, оклеенных грязными и рваными обоями, и ощутил внезапно и остро необходимость перемены всей своей жизни, ощутил, как опротивела ему редакция с обязаловкой каждодневного ее посещения за жалкую зарплату, суета с публикациями стихотворных опусов, хождения по начальственным кабинетам киностудий с согбенной спиной и преданно–предупредительным взором; ощутил всю ничтожность явно впустую растраченных лет.
Он понуро сидел, погрузившись в тишину своего одиночества. Редкие случайные звуки - тиканье часов, шорохи города и шум стучавшей в его висках крови - тонули в этой тишине, становясь ее частью.
Глодала обида. Он чувствовал себя подло и незаслуженно преданным.
И вдруг позвонила жена. Спросила тихо и боязливо:
- Ну, как ты, Володя?
Он так и не понял, чем был вызван этот внезапный звонок, но мелькнувшую мысль о возможном примирении тут же затушила пена неукротимой слезливой злобы и отчаяния.
- Грязная… сука! Ты еще смеешь мне звонить! - выкрикнул он из самых недр своего одиночества, и ненависти к одиночеству, и страха перед одиночеством и ненавистью.
И бросил трубку.
Больше они не встречались.
Он не знал, как выбираться из заколдованного круга устоявшегося бытия, но истово желал перемен, и это желание, возможно, предопределило тот самый непрогнозируемый случай, что вывел его на новую стезю.
Получив очередной гонорар, он ненароком заглянул в комиссионный магазин на Шаболовке, где приобрел новенький видеомагнитофон "Акай$1 - вещь по расценкам середины восьмидесятых годов неслыханно престижную и дорогую.
С появлением этого чуда японской электроники довольно быстро образовался и круг нового общения, состоящий из владельцев подобной же техники и, соответственно, кассет - предмета постоянного обмена. В круг входили люди состоятельные, однако, как правило, являвшиеся представителями социального, с точки зрения Крохина, дна - типы из торговли, автосервиса–в общем, бездуховное отребье, хапуги и негодяи, живые герои фельетонов социалистической прессы. А кроме того, и откровенные спекулянты, активно суетящиеся на ниве перепродажи импортной техники и модных кассет. Общение с подобным контингентом было тягостным, но простаивающий без новинок западного кинематографа видеомагнитофон принуждал к компромиссу.
В очередной раз наведавшись в комиссионку и выслушав информацию от знакомого продавца, также входящего в плеяду избранных, о наличии под прилавком магазина иной, более технически совершенной модели, Крохин моментально предложил свой "Акай" одному респектабельному зубному технику.
Никогда не грешив спекуляцией, откровенно брезгуя ею, он, называя цену, неожиданно для себя приплюсовал к прошлой стоимости триста рублей, а техник с названной суммой легко согласился, и, получив причитающиеся деньги, Владимир с выгодой обновил свой видеопарк, отмечая в себе странное удовлетворение от удачно проведенной сделки.
С этого и началось.
Буквально через месяц Крохин уже активно и целенаправленно занимался перепродажами "видиотов", с каждым днем увеличивая вокруг себя число поставщиков, перекупщиков и клиентов, характеризуемых в среде спекулянтов словечком "отдача". Поставщики, в свою очередь, имели кодовое обозначение "прием".
Через год терминологию спекулянтов Владимир освоил в совершенстве и нисколько ею - необходимым атрибутом в общении с ему же подобными - не тяготился. И уже с окрыляющим восторгом уяснял, что в день зарабатывает от пятисот до тысячи рублей - месячную зарплату если не генсека КПСС, то уж академика наверняка.
Жалкая газетная публика и дружки–поэтишки в потрепанных свитерках и брючках казались ему теперь категорией никчемной и глупой, а персонажи фельетонов и критических статей - людьми весьма цельными, широкими и общественно значимыми.
Дабы не прерывать трудовой стаж, со штатной должности заведующего отделом он перевелся на договор, став вольным корреспондентом, и на изумленно–испуганный вопрос секретарши главного редактора - дескать, как можно жить без твердой зарплаты? - ответил, что получил на киностудии гонорар за сценарий, позволяющий ему творить сценарий следующий, - достойно, хотя и скромно существуя в качестве свободного художника. После чего не появлялся в газете месяца три.
О, эта гнусная газетенка с ее круглосуточной суетой, бесконечными планерками, копеечными гонорарами, интригами, сплетнями и нагоняями! С адовым трудом, чьи плоды уже через день обращаются в архивный тлен! И на что была растрачена жизнь?!
Так думал Крохин.
Он купил кооперативную квартиру, обставил ее, приобрел хороший автомобиль и зажил не считая денег - все прибывающих и прибывающих.
Он уже не знал, где и хранить эти набитые крупными купюрами пакеты, опасаясь отныне лишь двух напастей: милиции и грабителей.
Начавшаяся перестройка устранила риск уголовного преследования за спекуляцию, но и узаконила одновременно частное предпринимательство, быстренько прикончившее весь бизнес бывшего поэта.
Крохин метался: то пытался создать собственную фирму, то примыкал к разнообразным деловым группам, но ничего толкового не получалось, и он с мрачным отчаянием сознавал, что возможности его не простираются за пределы схемы "купи–продай", а сверхдоходы данная схема приносит исключительно в жестких условиях тоталитарного коммунистического режима, подавляющего любую самодеятельную активность, а уж предпринимательскую - приносящую свободу и реальную власть - в первую очередь!
Ему посчастливилось ухватить куш только потому, что он сумел найти в себе силы рискнуть, подняться над обществом законопослушных, трусливых баранов, у которых, впрочем, с дарованием им свободы действий вдруг начали прорезаться волчьи клыки, а с ними - и неслыханная коммерческая сметка.
Он же, Крохин, незаметно становился аутсайдером, отходя на обочину жизни. Причем аутсайдером, довольно глупо распорядившимся накопленным капиталом.
Его уже устоявшееся окружение деловых людей без труда сумело обратить свои ватные красные червонцы в твердые зеленые баксы, а он попросту потерял деньги, чей бережно копимый избыток, не реализованный ни в товаре, ни в недвижимости, скоропостижно протух в ураганной инфляции и в стремительной веренице финансовых реформ.
Собственно, что деньги? Протухла и вся прошлая жизнь. Возврата в редакцию идеологически осмелевшей, если не сказать - охамевшей газеты он не желал, да и, навестив старую службу с таким же чувством, с каким навещают кладбище, и получив из рук секретарши свою трудовую книжку с записью, что, дескать, уволен по сокращению, обнаружил Крохин под сенью знакомых стен новый коллектив бойких и циничных молодых людей, изощренно переросших его консервативный подход к труду на ниве газетно–журналистского мастерства.
Издание стало вызывающе вульгарным, однако парадоксально популярным в массах, опытный конъюнктурщик главный, бывший комсомольский деятель, благодаря своей партийной закалке быстренько определился в течениях нового времени и беззастенчиво процветал, купаясь в роскоши и разъезжая с личной охраной на представительских "Мерседесах". Столкнувшись в приемной со старым сотрудником, он лишь мельком кивнул Крохину, тотчас скрывшись в лакированной цитадели своего кабинета.
Вернувшись домой, Владимир открыл кожаную старенькую папку, где хранил документы, сунул туда трудовую книжку и вдруг увидел завалявшийся в бумагах потрепанный червонец с профилем Ленина, всунутый в корочки членского билета Союза писателей. Десять рублей! В прошлом - состояние! А билет, дававший неслыханные привилегии? Это был пропуск в элитный клуб, гарантия твердой пенсии, сертификат на престижное жилье и новые машины по их себестоимости… А сейчас и этот старый червонец, и документик с золотом выдавленным на алой коже его обложки орденом того же вездесущего вождя революции являлись близнецами–братьями в своей сущности одинаково недееспособного хлама.
Итак, ему снова предстояло двигаться наобум в изменившемся, как после быстротечного лета в тундре, новом пространстве жизни - холодном и враждебном. А куда - он не знал.