Действие разворачивается в сибирской деревне, надежно спрятанной от людей и цивилизации в самом глухом таежном уголке. Художник по кличке Бегун занимается скупкой и продажей редких икон. Случайно он узнает о том, что в Сибири, в деревушке Белоозеро, находится церковь, где хранится очень ценная икона "Спас Ярое Око". Бегун и его напарник решают отправиться в Сибирь и украсть икону…
Юрий Коротков
Спас Ярое Око
Запрокинув большелобый детский лик, Иисус пристально смотрел в глаза склонившегося к нему человека. Человек не смотрел в глаза Спасителю, он так же пристально разглядывал золотистый фон над его плечом, трогал грубыми пальцами пурпурную ризу и поднятую для благословения тонкую руку.
За окнами гудел, не умолкая, Новый Арбат.
- Чистая семнашка, а, Бегун? - хозяин Спаса Лева-Рубль суетился вокруг, разливал джин по стаканам. - Может, рубеж восемнадцатого. Но я думаю - семнашка.
- Да… семнадцатый… - эхом откликнулся Бегун, не отрываясь от иконы. Отодвинул стакан: - Я за рулем… Сколько тянет?
- Да ладно, по двадцать грамм, символически. Ни один мент не унюхает. Обмоем Спасителя! Ты когда последний раз семнашку в руках держал, а? Нет, ты посмотри, письмо какое! Северная школа!
- Да… Северок… - согласился Бегун. - Почем ставишь?
- Пять деревень прошел - пусто! Все вымели. Я уже поворачивать хотел. А в шестой вдруг бабуля из чулана его вытаскивает! Сто штук заломила. Все умные стали. Целый день бабульку поил, до полтинника опустил. Тебе за восемьдесят отдам. Представь, она из чулана задом пятится, я только изнанку вижу - думаю, начало двадцатого, и на том спасибо. А она как повернулась… Веришь - чуть не заплакал…
- Шутишь, Лева, восемьдесят, - удивился Бегун. - Она все двести тянет… - Он понюхал икону, перевернул, осмотрел древнюю, рассохшуюся доску и клинья.
- Двести не двести, а за полтораста уйдет, - сказал довольный Рубль. - Тебе по старой дружбе. Ну, коньячку выставишь еще. Я же знаю, у тебя с деньгами напряг. Наваришь немножко… Что, с обновкой тебя? - он занес пятерню, чтобы ударить по рукам.
- Значит, семнадцатый… - задумчиво сказал Бегун.
- Чистая семнашка! - подхватил Лева.
- Северная школа… - покачал головой Бегун.
- А сохранилась как!
- И сохранилась… на удивление… - Бегун вдруг с силой рванул ногтями по иконе, прямо через Христов детский лик, сдирая краску, и с размаху сунул руку в аквариум. Меченосцы и гуппи прыснули в стороны. - Ты за кого меня держишь?! - заорал он. - Я лох тебе? Ты не обознался, милый? Меня Бегун зовут! Я за досками ходил, когда ты сиську сосал! Вот твой семнадцатый! - он сунул Левке под нос окрашенные акварелью пальцы и брезгливо вытер их о белые обои. - Тут родного письма не осталось! На Арбате неграм свою мазню толкай!
Рубль сразу скис.
- Ты что, шуток не понимаешь?..
- Шутник, твою мать! Шолом Алейхем! Я из Кожухово перся твой новодел смотреть! - Бегун пошел к дверям.
- Ну, извини… - Лева плелся следом. - Пустой вернулся. Сам знаешь, сказки это - про бабулек с семнашками. Голые деревни. Все прочесали по сто раз. Нет больше досок в деревнях. А если что осталось - ни за какие тыщи не отдают…
Бегун открыл старый амбарный засов на двери.
- А если и появится приличная доска - что толку? У тебя таких денег нет и не будет… - негромко добавил Лева.
Бегун остановился за порогом. Глянул на Левкину простоватую физиономию, невинно моргающие глазки за расплющенной переносицей: что-то не похожи были эти темные речи на Леву, прозванного Рублем за то, что ради копеечного навара тащил в Москву даже самые дешевые иконы, которые порядочные досочники по древнему обычаю бросали в реку…
Бегун вернулся, задвинул засов обратно.
- Показывай.
Рубль плотно закрыл дверь комнаты, выдернул из розетки телефонный шнур. Достал из-за шкафа ободранную хозяйственную сумку и начал выставлять на диван иконы:
- Николаша… Мамка с лялькой… Жорик… Благовест…
Бегуну показалось, что по комнате заиграли цветные блики: темные доски будто светились изнутри, сияли ризы, лучились золотые нимбы, а застывшие лики хранили тепло человеческого лица.
- Рубеж восемнадцатого, московское письмо…
- Вижу, не слепой… - досадливо отозвался Бегун. Он склонился над досками, любовно поглаживая посеченные кракелюром краски. - Слушай, Рубль, ты хоть понимаешь, что это - красиво!
- Я понимаю, почем это пойдет там на любом аукционе, - усмехнулся Лева, кивнув головой в пространство. - Тебе отдал бы за пятнадцать штук зеленых.
- Чего так дешево? - теперь уже искренне удивился Бегун.
- По старой дружбе. Пусть товарищ наварит, а я порадуюсь.
Бегун разогнулся, внимательно посмотрел на Рубля.
- Добрый ты что-то сегодня… Откуда это? Церковные?
- А тебе не все равно? Где было, там уже нет.
Бегун с сожалением последний раз обвел взглядом иконы.
- Воровать, Лева, - грех. А из храма - тем более, - сказал он. - Я никогда краденого в руки не брал и тебе не советую. Будешь ты, Рубль, гореть в геенне огненной.
- Ага. С тобой в одном котле, - сказал Левка ему вслед. - Прости, Господи! - торопливо, перекрестился он на разложенные доски и принялся запихивать их обратно в драную сумку.
Бегун подъехал к школе, втиснулся на своей заслуженной "единичке" в длинный ряд иномарок, между двух "мерседесов", сияющих полированными до зеркального блеска боками. Дюжий охранник, стоящий у ворот с рацией в руке, покосился на его некрашеный, в рыжей грунтовке капот и отвернулся, с приторной улыбкой прощаясь с разбегающейся после уроков малышней. За фигурной кованой оградой стучали мячи, старшеклассники играли в теннис в фирменных белоснежных шортах и юбочках. Тренер, полуобняв толстоногую девицу, водил ее рукой в воздухе, показывая, как встречать мяч слева, будто вальс с ней танцевал.
Бегун ждал, посматривая на ворота. Внезапно распахнулась дверца, Лариса решительно села рядом, достала сигареты из сумочки, нервно закурила.
- Я была у директора, - не здороваясь, сказала она.
Бегун нахально, откровенно разглядывал бывшую жену: пестрые кальсоны - как их там… а, леггенсы, длинный свитер, модная короткая стрижка вкривь и вкось - неровные черные пряди будто зализаны на лбу. Шикарная женщина. Хотя, пожалуй, чересчур смело для сорока лет.
- Хорошо выглядите, миссис Дэвидсон. Калифорнийский загар? - Он провел пальцем по загорелой щеке.
Лариса досадливо дернула головой.
- Я была у директора, Беглов, - повторила она. - У тебя долг за первое полугодие. Ты до сих пор не заплатил за второе! Ты дождешься - они выгонят Павлика посреди года, он пойдет учиться в районную школу с бандитами и малолетними проститутками!
- Это не твои проблемы.
- Это мои проблемы! Это мой сын! Я хочу, чтобы он учился в нормальной школе и жил в человеческих условиях! Ты не можешь даже заплатить за школу! А после школы он сидит один в этой вонючей коммуналке, потому что тебя никогда нет дома, и боится выйти во двор!
- Сначала ты отняла у меня квартиру, - заводясь, повысил голос Бегун, - потом забрала все, что у меня было, а теперь я же виноват!
- Я ничего не украла! Это плата мне за десять лет скотской жизни! - закричала Лариса. - За десять лет страха! Я ничего не помню из десяти лет, только страх! страх! что сейчас опять позвонят в дверь, - она заплакала. - А эти допросы на Лубянке по восемь часов, с грудным Павликом на руках, пока ты бегал от них по стране!
- А когда были деньги - все казалось нормально, правда? Все хорошо было… Слушай, что ты от нас хочешь? Роди себе другого и успокойся. Или твой старый козел уже не может ничего? У мистера Дэвидсона стрелка уже на полшестого? Мистер Дэвидсон очень важный, он такой важный, он - "импотент", - с удовольствием сказал Бегун.
Лариса, зло сжав губы, ударила его по щеке.
- А хочешь, я помогу? - веселился Бегун. - Пусть он меня наймет! Я недорого возьму, по старой дружбе!
Лариса влепила ему еще пощечину. Охранник у школьных ворот давно с интересом наблюдал за немой сценой в машине.
- У Джеймса кончается контракт, - Лариса бросила намокшую от слез сигарету и прикурила новую. - Мы уедем до Нового года. Учти, я без Павлика не уеду!.. Если ты ему добра хочешь - пусть он вырастет в цивилизованной стране, в здоровой стране, среди нормальных людей!
- Он живой человек. "Отдай - не отдам"! Пусть сам решает.
- Что он может решить! Он не видел той жизни! А ты его настраиваешь против Джеймса! И против меня!
- Ну что ты, я рассказываю ему про тебя добрые сказки, - сказал Бегун. - Ему не нужно знать, что его мама - проститутка.
Лариса снова размахнулась, но Бегун перехватил ее руку и сильно сжал:
- Хватит!.. Ведь не обязательно каждый день продаваться за сто грин - лучше один раз, но дорого…
Лариса торопливо освободила руку, утерла слезы и выскочила из машины навстречу сыну. Павлик появился из ворот в компании одноклассников - на полголовы ниже ровесников, щуплый, ушастый.
- Привет, мам… - он поцеловал мать в щеку.
- А я за тобой, - весело сказала Лариса. - Джеймс сегодня дома, он будет рад тебя видеть. Пообедаем. Джеймс для тебя новые игры купил, целую дискету, ты таких еще не видел… - Лариса открыла дверцу "мерседеса". - Садись.
Павлик нерешительно глянул на сверкающий вишневой краской "мерседес", потом через плечо на одноклассников, на отца - и опустил глаза.
- Папа обещал, мы сегодня рисовать будем… Я в субботу приеду, мам, как всегда… - он сел к отцу.
"Жигули" и "мерседес" одновременно сдали задом в разные стороны и на мгновение встали лоб в лоб. Лариса выкрутила руль, объехала Бегуна и, с места набрав скорость, помчалась по узкой улице.
Бегун выехал на Садовое. Павлик молча сидел рядом. Потом, не глядя на отца, сказал:
- Ты только не обижайся, пап, ладно?.. Ты не подъезжай к школе, я лучше пешком буду ходить… Ребята смеются…
По Кожухову, забытому Богом и мэром, Бегун рулил, как на фигурном вождении - змейкой, объезжая глубокие выбоины с непросыхающей грязью. По одну сторону улицы до горизонта тянулись задворки автозавода - горы железного хлама, козловые краны, катушки с кабелем, по другую - шлакоблочные клоповники, такие же прокопченные, как заводские корпуса. За дощатым столом мужики пили пиво и забивали козла, пацаны гоняли ободранный мяч.
Посреди двора стоял лендровер с зеркальными окнами. Когда Бегун остановился у подъезда, из лендровера вышли двое, одинаковые, как оловянные солдатики, в спортивных костюмах, черных штиблетах и белых носках.
- Ты Беглов? - выплюнув жвачку, спросил один.
- Ну? - нехотя отозвался он.
- Дмитрий Алексеевич велел заехать.
По их тупым рожам видно было, что если Дмитрий Алексеевич велел, то они доставят Бегуна коли не своим ходом, то волоком. Бегун посмотрел на сына. Тот уныло опустил стриженую голову.
- Ты же обещал, пап…
- Я скоро. Ты краски пока раскладывай, - Бегун сел в лендровер.
В просторной квартире Дмитрия Алексеевича от прихожей до дальней комнаты, куда сопроводили Бегуна оловянные солдатики, висели по стенам доски, деревянные церковные распятия со Спасителем в человеческий рост, коллекция металлопластики за стеклом - эмалевые кресты и складни размером от ногтя до полуметра. Светильники, мебель до последнего пуфика, ручки и петли на дверях - сплошь антиквар, даже спичечный коробок на столе - и тот в серебряной оправе. В углу сложена была изразцовая печь.
Дмитрий Алексеевич, раздобревший, с изрядным уже брюшком, не вставая, протянул руку.
- Здорово, Царевич! - нарочито громко поздоровался Бегун и уселся в кресло напротив. - Чего звал?
Царевич кивнул, и оловянные солдатики исчезли за дверью.
- А ты не знаешь? - спросил он. - Когда с долгами разбираться будем? - он выложил на столик пачку торопливых расписок. - Я жду, даже проценты не накручиваю по старой дружбе. Но надо ж совесть иметь, Бегун!
- Нет денег, Дима. Появятся - отдам сколько смогу… Я Владимирскую обошел - двенадцать деревень, Тверскую, Архангельскую, Тулу, Вятку. Никогда столько за год не нахаживал. Рубль Новгородскую по новой прочесал - нет досок, новоделы одни. Все разграбили…
- А кто грабил? Ты же все и вычесал! А я, значит, виноват, я должен с этими бумажками вместо денег сидеть! - взмахнул Царевич расписками. - Подтереться мне ими, что ли?!
- Ты лучше посчитай, сколько ты на мне нажил! - Бегун вскочил, указал на доски по стенам. - Это - мое! И это мое! Никола - мой! Праздники - мои! Эту мамку я три года выпасал - сколько ты за нее заплатил, помнишь? Я по уши в грязи лазил, а ты жопу от стула не оторвал. Я в сарае на дровах спал, а ты водку с фирмачами жрал, всех трудов - доски им в чемодан положить и до машины поднести!
- У каждого свое дело, и каждый за свое дело получает…
- На Лубянке мы с тобой по одному делу шли. И получили бы поровну!
- Ты вспомни еще, что при батюшке царе было! Времена давно другие… Все как люди живут, - развел руками Дима. - У Пузыря три магазина в Германии, Миша-Муромец - банкиром стал, Леня-Самовар - советник министра культуры, советует чего-то за культурные бабки. Я ведь предлагал тебе в дело со мной идти, только работать надо было, реальные бабки крутить. Так нет, ты у нас вольный художник…
- Был художником, - буркнул Бегун.
Запищал телефон на столе, тотчас включился автоответчик и елейным голосом Димы попросил оставить информацию или номер, по которому хозяин непременно перезвонит сразу по прибытии.
- Опять я виноват… Сидел бы ты в своей Репинке, рисовал доярок и сосал лапу, - сказал Царевич, прислушиваясь к взволнованному далекому голосу, который беседовал с автоответчиком о таможне и контейнерах. - Нажил я на нем!.. Ты на меня молиться должен. Ты вспомни, что ты имел! А что бабе все оставил - дураком был, дураком и помрешь.
- Иначе бы она сына не отдала.
- Это твои проблемы, - отмахнулся Дима, схватил трубку и заорал: - Мне насрать на твою таможню, понял, насрать!! Если завтра контейнеров не будет - я тебя раком поставлю! Я тебе хрен на пятаки порублю, ты меня понял?! Там двести миллионов моих денег!
Он швырнул трубку.
- Коз-зел! Одни козлы кругом, человеческих слов не понимают… Значит, так, Бегун: месяц тебе сроку, делай что хочешь. Продавай комнату - штуки три грин она потянет, продай машину…
- А где я жить буду?! Я же не один…
- Это твоя головная боль. Иначе я с тобой по-другому разговаривать буду.
- Даже так? - удивленно сказал Бегун.
- А как ты хочешь? - Дима, показывая, что разговор окончен, толкнул дверь. Сидящие в холле оловянные солдатики вскочили.
Бегун стоял, глядя под ноги. Поднял голову:
- Слушай, Царевич… дай пятнадцать штук.
- Правда, обнищал, - Дима усмехнулся и вытащил бумажник.
- Пятнадцать тысяч долларов, - сказал Бегун.
Глаза Димы вспыхнули хищным блеском.
- Доски? Сильвер?
- Отдам все сразу. С процентами.
Некоторое время Дима пристально смотрел на Бегуна. Потом открыл вмонтированный в стену сейф и бросил на стол одну за другой три плотные зеленые пачки в банковской обертке.
- Смотри, Бегун… - сказал он. - Это больше, чем ты сам стоишь, вместе с твоей халупой и драндулетом. Пацаном отвечать будешь.
Бегун сунул деньги в карман и молча вышел.
- …Святой Георгий Победоносец со змием. Третья четверть семнадцатого века… Святой Николай Угодник. Первая четверть восемнадцатого века. Школа Оружейной палаты… Богоматерь с младенцем. Конец семнадцатого - начало восемнадцатого. Тоже Москва… - закончил Бегун. - Ну, дай Бог! - он перекрестился вслед исчезнувшим в кейсе иконам. Вопросительно глянул на Мартина.
- Я не верующий, - усмехнулся немец, альбинос с рыжими ресницами и красноватым лицом. - Я был секретарь Союза немецкой молодежи в Берлине. - Он закрыл портфель на цифровой замок. Дело было закончено, он нетерпеливо оглянулся в тесной комнате Бегуна с обшарпанной мебелью, собранной по знакомым.
- Теперь слушай, Мартин, - начал Бегун, - если, не дай Бог, что-то случится…
- Я купил иконы на Арбате. Продавца не знаю. Про тебя не назову, потому что преступный сговор карается больше. Статья семьдесят восемь - до десять лет с конфискация, - закончил Мартин, - Я слышу это каждый раз. Сначала молитва, а потом это… Аукцион двадцать восьмой март, другой день я получил деньги, второй апрель я с деньги в Москве. Все.
"Единичка" Бегуна мчалась по минской бетонке мимо голых весенних полей, черных безлистых лесов и увязших в грязи деревень с обветшалыми церквями. Бегун курил одну сигарету за другой, газовал, стараясь не упускать из виду синий фургон немецкой диппочты.
Фургон поднялся на холм и исчез за гребнем. Перевалив через гребень, Бегун ударил по тормозам: на спуске была авария, тяжелая "вольво" влетела капотом под тележку выворачивающего с проселка трактора, а следующая машина вбила ее еще глубже, так что тележка села верхом на крышу. Все были живы, слава Богу, но машины перегородили трассу. Как ни притормаживал Бегун, он подкатился к самому фургону. Мартин быстро глянул на него в боковое зеркало и отвернулся к напарнику.
Гаишник разбирался с пьяным трактористом - тот едва стоял на ногах и мелко пританцовывал, чтобы не упасть, но упрямо рвался оказать первую помощь пострадавшим. Второй инспектор пропускал встречные машины. Потом махнул жезлом в другую сторону.
Фургон набрал скорость и помчался, обгоняя по нескольку машин сразу. Бегун шел следом, выжимая последние силы из старенького мотора, пытаясь не отставать слишком далеко. Вскоре фургон свернул на заправку. Бегун проехал мимо, за поворотом сбросил скорость, поглядывая назад в зеркало. Курьеров не было. Бегун забеспокоился, поплелся совсем уже шагом и, наконец, встал на окраине Вязьмы у табачного киоска, вышел и принялся деловито изучать небогатый ассортимент. В стекле киоска он увидел синий фургон, тот остановился у него за спиной. Мартин, вытаскивая на ходу деньги, подбежал, купил пачку "Мальборо", тут же прикурил. Склонившись на мгновение над зажигалкой, прикрыв огонь и лицо ладонями, он в бешенстве прошипел:
- Какой черт ты тащишь за мной, как идиот! Иди назад! - и побежал обратно.
Бегун покурил в машине - и двинулся следом. Теперь он отпустил фургон так далеко, что только изредка с верхушки холма видел впереди курьеров. Когда фургон выходил из своего ряда на обгон, Бегун жался вправо, воровато прячась за попутками.
В сумерках они подъехали к таможне на белорусской границе. Фургон подкатил прямо к полосатому шлагбауму, Бегун встал в очередь машин, ожидающих досмотра. Пограничники быстро, вполглаза проверяли документы, таможня шмонала багажники, на крыльце новенького кирпичного КПП курили омоновцы в броне, с автоматами.
Водитель "Волги", выставив из багажника на обочину десяток канистр, покорно сливал бензин в огромную железную бочку, другой, понурившись, пер на КПП охапку колбасных палок, третий собачился с таможней из-за ящика водки, но большинство проезжали без проблем.