Основная тема мифа о Мидасе – это деньги и тенденция сводить все, что окружает человека в мире, к единственному измерению: универсальной экономической ценности. Прикосновения Мидаса (деньги) сводят все разнообразие жизни – ветку, яблоко, хлеб и вино, даже близких людей – к одной-единственной безжизненной субстанции. В природе существует множество материалов, а в традиционном обществе – множество измерений общественной ценности. Но монетарное общество насаждает искусственную одномерность. Денежная логика, поняли древние греки, требует, чтобы всему была назначена цена и чтобы все думали обо всем только в одном измерении – с точки зрения ценности. Сама по себе идея единой экономической ценности представлялась грекам не менее привлекательной, чем представляется живущим сегодня людям. Единая мера, которую можно использовать как критерий оценки любого решения, – отличная вещь для организации сложной экономики. Однако у греков она вызывала и опасения. Правда ли, что деньги можно использовать для решения всего спектра вопросов – от того, сколько куриц отнести на рынок для продажи, до того, за кого выдать замуж дочь? И это не говоря уже о том, правильно ли человек живет, не нарушает ли божественный порядок мироздания? Аристофан, пытаясь сгладить опасения, пошел традиционным путем комедии, описав, как Геракл объясняет Дионису, что теперь переправа через реку Стикс платная и Харон требует деньги вперед. Даже в загробном мире деньги использовались для организации повседневной деятельности.
Впрочем, миф о Мидасе гораздо более категоричен. Повсеместное применение новой идеи экономической ценности создает серьезную проблему: в ней нет никаких встроенных ограничений на потребление, накопление и погоню за высоким положением. Мидас ведь не просто хотел немного золота. Он хотел превращать в золото все, к чему бы он ни прикоснулся, потому что только это гарантировало ему, что он останется самым богатым человеком в любых условиях, а это лучшее, чего может пожелать для себя человек. В традиционных обществах существовали ограничения, определяемые общественными обязательствами земледельцев перед вождями, вождей перед жрецами и так далее. А вот денежное общество, опасались греки, подобных ограничений не предусматривает. Не существует предела накоплению богатства, а поскольку статус в денежном обществе – вещь по определению относительная, а не абсолютная, то подобное общество рискует превратиться в бесконечное соревнование всех со всеми. "Но никогда никто сыт не бывал тобой", – говорит герой Аристофана Хремил богу богатства Плутосу. "Всем другим на свете пресыщаются" – и чем-нибудь нематериальным вроде почета, и чем-то вполне приземленным вроде чечевицы.
Но никогда никто сыт не бывал тобой.
Кто завладел талантами тринадцатью,
Тот только и мечтает о шестнадцати;
Получит их – о сорока он думает,
Иначе, говорит, ему и жизнь не в жизнь!
Впрочем, греки опасались даже не этого, а кое-чего похуже: что отсутствие предела в накоплении денег сметет пределы и в методах их получения. С этой точки зрения Мидас стоит особняком: уникальная возможность сама упала ему в руки. Однако в реальном мире, где нет выполняющих желания сатиров, люди будут готовы на что угодно, лишь бы разбогатеть, – этого-то и боялись древние греки. Избыточное накопление, потребление и борьба за статус по сей день остаются серьезнейшей проблемой. Современные мыслители называют нескольких вероятных виновников подобного положения вещей. "Сегодня логика покупки и продажи не ограничивается только материальными товарами, а приобретает все большее влияние на жизнь в целом, – сокрушается американский философ Майкл Сандел в своей работе "Чего не купишь за деньги". – Сейчас самое время спросить себя: хотим ли мы так жить?" Иначе выражаясь, проблема – в рынке, и мы должны сознательно решить, куда ему позволен доступ, а куда нет. "Достаточно – это сколько?" – вопрошают в одноименной книге британские мыслители Роберт и Эдвард Скидельски, а затем высказываются в том смысле, что ответ на этот вопрос лежит в плоскости этики, определяющей, что такое по-настоящему достойная жизнь. Надеяться, что рыночные механизмы сами наложат на себя ограничения, бесполезно: это несбыточная мечта. Что нам необходимо, так это четкое определение, что мы считаем хорошим и плохим, и достаточная твердость духа, чтобы отстаивать свои убеждения. Зато нейробиологи, как и следящие за их исследованиями экономисты, считают вопросы Сандела и Скидельски бессмысленными. Рынки и этика – это лишь пена на поверхности общественной жизни. Бороться за улучшение своего положения человека вынуждает инстинкт, поскольку в ходе эволюции выживали те особи, которые сумели получить преимущественный доступ к пище и лучшим половым партнерам. То есть проблема в эволюции, а с ней бороться глупо.
Подозрения греков, что бесконтрольные амбиции – это не так уж и хорошо, показывают, что этому спору уже многие тысячи лет. А поскольку древние греки стояли в историческом эпицентре возникновения денег, то у них сложилась своя точка зрения на эту проблему. Дело не в рынках, не в морали и не в человеческой природе – дело в самих деньгах. Отсутствие ограничений проистекает из тех самых идей, что и делают эту социальную технологию уникальной. Греки понимали, что жизнь в денежном обществе автоматически означает согласие с идеей универсальной экономической ценности, а также с возможностью измерения этой ценности и ее передачи от одного человека другому. Именно этим денежное общество и отличается от предыдущих форм организации общественно-экономической жизни. Стоит обществу принять эти идеи, и все остальное следует само собой. Поскольку у экономической ценности нет границ, в денежном обществе нет и какого-либо фиксированного ориентира. Отсюда ведет происхождение рыночный империализм, бесконечная погоня за статусом и неутолимая жажда денег.
Придя в результате скрупулезного анализа и к подобным выводам, древние греки решили, что деньги – не просто далекий от идеала, но и вообще нежизнеспособный механизм организации общества. По сути дела, деньги вступали в противоречие сами с собой. Аристотель ссылается на историю Мидаса как на иллюстрацию взглядов сторонников номинализма, согласно которому экономическая ценность является общественным изобретением, а не естественным свойством. Денежное богатство, утверждает он, отличается от реальных, настоящих, полезных и физически существующих вещей, таких как еда или хворост, – деньги имеют ценность и, более того, могут существовать только в обществе. Если убрать общественный контекст, денежное богатство "может оказаться прямо-таки не имеющим никакого смысла, и человек, обладающий им в преизобилии, может умереть голодной смертью, подобно тому легендарному Мидасу, у которого вследствие ненасытности его желаний все предлагавшиеся ему яства превращались в золото". Деньги и их ценность зависят от людей, однако именно эта способность Мидаса превращать все в золото – то есть применять ко всему идею экономической ценности – и изолировала его в конечном итоге от остальных членов общества. Вот парадокс, который составляет сущность денег. Деньги – это общественная технология, которая зависит от других людей. Но при этом она изолирует нас от других людей, поскольку сводит многообразие человеческих отношений в одномерность чисто финансовых.
Трагедии Эсхила, Софокла и Еврипида – пик классической греческой мысли и искусства – постоянно указывают на недостатки подобной модели поведения. Их персонажи достигают своей цели – денег и власти, но платят за это изоляцией от общества и семьи. В наиболее жестоких случаях связь с безжалостной логикой денег указывается напрямую. В произведении Эсхила "Семеро против Фив", когда главный герой Этеокл решает ради наследства пойти войной на собственного брата, хор умоляет его передумать. Это будет, предупреждает он, битва насмерть между ближайшими родственниками: "Вины такой и время не сумеет смыть". И все только ради денег.
Лучше бы ты, дитя,
Гневный умерив пыл, не дал себя увлечь
Гибельной страсти боя! -
просит Этеокла хор. Но Этеокл объясняет, что он не в силах это сделать – проклятие отца нашептывает ему советы, содержание которых сводится к тому, что так пугало греков в денежном обществе: сначала – деньги, потом – естественный порядок.
Способность денег даровать человеку свободу – от общественных обязательств, даже от обязательств перед семьей – сулила многое. Греки понимали это точно так же, как понимают это все, кто на себе испытал недостатки классовой системы или семейной иерархии. Зато обещание, что эта свобода не затронет древние институты политической и личной безопасности, звучит слишком сладко, чтобы быть правдой. В этом на собственной шкуре убедились герои классических трагедий и Мидас, познавший посреди всего своего золота немыслимое одиночество.
Спартанское решение
В Древней Греции споры по поводу денег были предметом не только философских размышлений, но и активных политических дебатов. Сразу после изобретения денег контраст между традиционным и денежным обществом проявился чрезвычайно выпукло. Там, где негативные последствия появления денег перевешивали, по мнению населения, позитивные, недовольство выплескивалось за пределы академии и симпозиума – в суды и на поле боя. И хотя с самой проработанной критикой денежного общества выступили афинские мудрецы, на практике самая жесткая реакция возникла не в Афинах, а в полисе, всегда соперничавшем с Афинами, – в Спарте. С определенной точки зрения это вполне объяснимо: Спарта была тоталитарным государством, гораздо более агрессивным, чем "культурный центр всей Греции". И действительно, государственное устройство Спарты уже многим из современников казалось воплощением опасного фанатизма. Ведь именно в Спарте было принято умерщвлять младенцев, по мнению представителей государства, родившихся недостаточно сильными, чтобы стать воинами, а выживших с семилетнего возраста подвергать суровой муштровке. В двенадцать лет детей забирали у родителей, да и сам институт семьи активно подавлялся – ему предпочитали совместное проживание в военного образца казармах и поголовное, беспрекословное подчинение государству. Удивительным на этом фоне выглядит реально существовавшее и закрепленное законом равенство полов, однако наравне с ним существовала и жесткая кастовая система, в рамках которой низшие классы терпели откровенно варварское обращение со стороны аристократии.
Однако для многих древних мыслителей подобная модель государства с его четко прописанными правилами поведения, основанными на соблюдении традиций, обычаев и слепом следовании укоренившимся предрассудкам, представляла собой "исторический пример идеального общества". Во всяком случае, так считали сами спартанцы. Бесспорным доказательством того, что это именно так, служил им тот факт, что их режим якобы без всяких реформ и трансформаций просуществовал на протяжении четырех веков. В качестве еще одного доказательства они приводили победу над Афинами в решающей битве в конце V века до н. э. Поэтому нам понятна реакция спартанцев на возникновение денег, в том числе на нежелательные аспекты этого явления, – несравненно более "экстремальная", нежели у их оппонентов, демократов-афинян. Ведь если задуматься, какую пользу может принести идеальному обществу такое изобретение, как деньги? Разве истинная свобода – не та, какую дарует принадлежность к казарме, к роду и к числу граждан Спарты? И какая еще нужна стабильность, кроме государственного устройства, неизменного на протяжении четырех веков? Вывод очевиден – идеальное общество не нуждается в подобном изобретении. Уверенная в совершенстве своей традиционной общественной структуры, Спарта отказалась от использования денег. Поэтому в критический момент Пелопонесской войны, когда спартанцы одержали победу над союзниками Афин – Мантинеей, они использовали еще один, дополнительный способ унизить побежденных. Помимо применения стандартной "процедуры" – сровнять город с землей и насильно переселить выживших, – спартанцы отменили деньги. В каком-то смысле стратегия полного уничтожения денег может быть расценена как пример "продвинутости" спартанской политики. Отмена денег означала, что Мантинея сравнялась с покорившем ее идеальным обществом, – возможно, это был первый в истории случай послевоенной международной помощи в развитии.
Спартанцы верили, что единственный способ, позволяющий побороть недостатки денег, заключается в том, чтобы полностью избавиться от них и вернуться к традиционному общественному укладу. Аналогичная стратегия будет периодически пользоваться популярностью и в будущем. В Древнем мире даже Платон, величайший из афинских мыслителей, выказывал свое восхищение ею. Хотя в утопичном "Государстве" до отмены денег дело не доходило, автор утверждал, что количество денег, так же как и обменный курс, необходимо строго регулировать, а высшая каста граждан и вовсе не должна пользоваться деньгами. Сам по себе спартанский подход к проблеме денег логически безупречен. Если институты традиционного общества задуманы достаточно умно, то в деньгах просто-напросто нет никакой необходимости. Разумеется, всегда остается шанс, что даже в совершенном обществе с его совершенными институтами несовершенные люди все испортят. Как следствие, спартанская стратегия оказалась наиболее популярной в тех школах мысли, которые считали, что человечество в целом состоит из хороших людей, – на Западе такой школой был, например, социализм.
В XVI веке Томас Мор описывает, как жители его Утопии приносят плоды своего труда на общий склад, откуда каждый может взять то, что ему нужно, и как складывается "общность жизни и питания при полном отсутствии денежного обращения". В свою очередь квакер и автор памфлетов Джон Беллерс, живший в XVII веке, хотя и признаёт, что от денег есть польза и что они могут быть вполне привлекательны, все-таки надеялся увидеть мир без них. "Деньги для политического организма то же, что костыль для физического организма калеки, но если организм здоров, костыль является только помехой", – поясняет он. В XIX веке Карл Маркс и Фридрих Энгельс приходят к выводу: то, что на заре торговой экономики было просто помехой, в эпоху развитого промышленного капитализма становится откровенно опасным. Для них деньги означали экономическую свободу, однако в капиталистическом понимании: буржуазия свободна в своем праве эксплуатировать пролетариат. Зато в социалистическом обществе каждый свободен реализовать свой человеческий потенциал. Деньги служат отражением безличных и бесчеловечных отношений, скрепляющих экономическую машину буржуазного общества и, как заявляют авторы "Манифеста Коммунистической партии", не оставляющих "между людьми никакой другой связи, кроме голого интереса, бессердечного "чистогана"". В социалистическом раю отношения должны были быть естественными и человеческими, утверждают они. Деньги в том виде, в каком они существуют в капиталистических экономиках, прямо противоречат целям коммунистического проекта – как следствие, в социалистическом раю они просто не нужны. В ХХ веке один коммунистический режим попытался применить спартанскую стратегию на практике – и обнаружил, что в реальности все не так просто. Тогда произошла ее замена на другую, не менее общую, – не отмены денег, но их сдерживания.
Советское решение
Остап Бендер, главный герой "Золотого теленка" Ильфа и Петрова, – человек, готовый на все. Первое десятилетие советской власти совершенно его не впечатлило. Он выяснил, что физически не способен жить в новых условиях. "У меня с советской властью возникли за последний год серьезнейшие разногласия, – признаётся он коллеге-мошеннику. – Она хочет строить социализм, а я не хочу. Мне скучно строить социализм". У Бендера цели гораздо более простые и приземленные. Он просто хочет разбогатеть – и по возможности сбежать в Рио-де-Жанейро. Для этого ему необходимо сначала найти миллионера, а затем лишить его денег. Живи он на Западе, все было бы просто: "Там миллионер – популярная фигура. Адрес его известен. Он живет в особняке, где-нибудь в Рио-де-Жанейро. Идешь прямо к нему на прием и уже в передней, после первых же приветствий, отнимаешь деньги". Проблема в том, что Остап находится в Советском Союзе, где "все скрыто, все в подполье". Но тем не менее там, где есть деньги, должны быть и миллионеры: "Раз в стране бродят какие-то денежные знаки, – рассуждает он, – то должны же быть люди, у которых их много". Сложность только в том, чтобы найти такого человека.
Собственно, именно это Бендер и проделывает. Довольно быстро находится подходящая кандидатура – прижимистый конторщик Корейко, сколотивший основательное состояние на различных операциях – от спекуляции медикаментами во время эпидемии тифа до хищения продовольствия, предназначенного для голодающих. Однако Корейко далеко не дурак, и поэтому Остапу приходится преодолеть множество трудностей, прежде чем ему удается разлучить подпольного миллионера с его миллионами. В конце концов, после невероятно долгой поездки на поезде через советскую Среднюю Азию, Бендер пересекается со своей жертвой на открытии новой железнодорожной магистрали. Он ставит перед Корейко выбор – или миллион рублей, или о его нелегальной деятельности будет доложено в органы. Корейко наконец признаёт поражение и отдает Бендеру чемодан, набитый банкнотами. Этого момента Остап ждал всю жизнь – он на седьмом небе от счастья. А вот Корейко, как ни странно, не выглядит особенно огорченным.
Почему – Бендер узнаёт довольно скоро. Он приглашает миллионера на ужин в лучшем ресторане Москвы, однако когда они пытаются сесть на поезд до столицы, мест для них не находится, поскольку они не являются членами официальной делегации. Бендер не намерен сдаваться. Он отправляется на аэродром, где стоит готовящийся к взлету самолет. Но мест нет и там – это "особый рейс", зарезервированный для соответствующих лиц. Единственными, кто согласен принять деньги от двух плутократов, оказываются кочевники-казахи, и парочке миллионеров приходится путешествовать верхом на верблюдах. Сходная ситуация наблюдается и с жильем. В одном городе мест в отеле нет, поскольку все номера забронированы для приехавших на съезд почвоведов; в другом городе в гостинице поселились строители, сооружающие новую электростанцию. В итоге, чтобы получить номер, Бендер делает "то, что делывал всегда, когда был счастливым обладателем пустых карманов. Он стал выдавать себя за другого, телеграфируя вперед, что едет инженер, или врач-общественник, или тенор, или писатель". Миллион рублей, за которым он так гонялся, оказался практически бесполезным – в плановой экономике на них практически нечего купить. Все, о чем он мечтал: отличная машина, шикарное жилье и изысканные блюда – распределяется Партией в соответствии с Планом.