Робинзон и Пятницы
Если кто-то предположит, что путешественники на полярных островах отогреваются исключительно горячительными напитками, якобы чрезвычайно популярными у заполярного люда, эволюционировавшего в существо, способное выживать в условиях бесконечных зим, то я поспешу развеять у читателя это, надо полагать, распространенное заблуждение. Для того чтобы отпраздновать завершение работ по установке антенного поля участникам "Экспедиции на островах Гейберга" вполне хватило горячего кофе и мисочки подогретого порошкового молока. Правды ради, надо признать, что немного спиртного на праздничном столе все же было. Для изготовления глинтвейна Игорь Лапин использовал чистый медицинский спирт и пакетик земляничной "Zuko". Выкрутился, ибо ритуал.
Островная психология – не быль.
Желание "раздуть размер реальности", материальной и не только, возникает у островитянина очень быстро. От нехватки впечатлений и новых ощущений в поведении и образе жизни человека сразу возникает ритуальность. Лапин как-то ради интереса и проверки себя забрасывался на крошечный островок в разливах озера Лама. Пожить там чуток, что-то понять… Так вот, то, что в обычной ситуации и происходит обыденно, а отрыве от цивилизации сразу набирает ритуальный окрас. Появляется стойкое, но неосознанное желание затягивать процессы. Может быть так, что мистер Робинсон Крейцнер еще и по этой причине свои заборы по десять лет ставил… Пользоваться и понимать этот феномен вполне возможно, Но тогда и жить надо на таком острове – иначе смысла нет.
Вчера был плохой день, "чахоточный" – сырость, дождь и туман. Сегодня Игорь проснулся поздно, часов в одиннадцать, но вставать не поспешил, стараясь еще на расстоянии прошупать погоду. Лежал и ждал, словно надеясь, что кот сообразит и разогреет ему кофе… В который раз разглядывал наклеенную на стену старую табличку по гражданской обороне с условными сигналами ракетами, которые нужно подавать в случае каких-либо "осложнений обстановки". Один сигнал поражал особо – его надлежало подавать в случае "выдвижения гражданских масс со стороны тыла". Лапин старательно представил себе, как со стороны таинственного тыла выдвигаются "гражданские массы".
Кофе он не дождался и выбрался наружу уже в полседьмого, перешагнув через сонную полосатую тушу Барсика, устроившегося на теплом спальнике из оленьей шкуры. Жарко ему стало, вот и ушел ночью с постели, на пол. Значит, ветра на улице нет. Так и есть. Над берегом было ясное небо, прозрачный звонкий воздух, хоть и довольно холодный.
Уже устоявшаяся привычка первым делом выходить на пляж и оценивать обстановку была вызвана не только гигиеническими надобностями. Давеча течением и остатками дальних штормовых волн на берег острова выкатило здоровенную стамуху – синюю льдину, чуть не зацепившую своей острой кромкой борт лодки.
Завтракали они почти молча. Кот брезгливо отодвинул в сторону кусок сырой рыбы, уже объелся, и потребовал говяжьей тушенки. Игорь тушенки, наоборот, не хотел, но для сотрудника станции открыл. Так и отпраздновали – тихо и спокойно. Еще раз вышли на улицу, теперь уже вместе. Над островами Гейберга висело светло-серое небо, украшенное уходящей россыпью низких сумрачных туч на востоке и розовым солнечным сектором антициклона, идущего с запада. Было так красиво, что Лапин не удержался и сказал, обращаясь к сидевшему на собственном хвосте, что бы не морозить жирок на холодной гальке, коту:
– Жаль, что среди нас нет художника.
– Ф-р-р… – согласился усатый.
Какое-то время после "обеденного завтрака" Игорь провел в уже ставшей традиционной медитации на берегу. Он думал об Острове. Думал не об одном из островов Гейберга конкретно, то есть, о том, на котором ему суждено было очутиться ныне, а об Острове, как о символе присущей некоторым людям романтической готовности, не понятной остальным.
Известное дело, Остров всегда начинается с Книги…
С наркотической ауры приключенческой литературы, с красивого нарратива, с чужих романтических представлений, фантазий и впечатлений. Смолоду человек, почувствовавший в себе эту готовность к романтике, зачитывается Верном и Стивенсоном, переходя потом на Мерля, Бенчли и далее, вплоть до Умберто Эко и его "Острова накануне". И каждый, в меру своих мечтаний и глубины их, может себя представить Робинзоном или Наполеоном, выбирая себе свой "остров сокровищ" или "остров невезения", что бы воспитывать себя в каком-либо, выбранном заранее, ключе. Что бы потом когда-нибудь оказаться на острове наяву и проверить все свои детские и взрослые мечты сразу.
У некоторых "островитян" после возвращения получается добавить и свои, новые краски в давно уже написанную картину Острова, и тогда Остров опять возвращается в книгу, честную, свежую, которая разбудит новых романтиков. Смену.
Есть у Острова и еще одно важное свойство. Это свойство "сплошных границ".
Чувство периметра, чувство окружения. Она близко любому северянину, а норильчанину – особо. Жить в условиях, когда ты не просто понимаешь, но и чувствуешь каждый день и душой и телом, что находишься именно на фронтире! На границе обжитого цивилизацией мира и еще не разведанных территорий, где законы этого привычного мира не действуют, куда и блага, и пороки цивилизации еще не дотянулись. Это цивилизационный фронтир. Нечто подобное этому упоительному чувству мы испытываем, стоя на берегу моря или большого озера, на покоренной вершине, – вопрос лишь в понимании и ориентации представляемых нами границ.
Бывал в этих местах и фронтир политический, когда противостояние целей и идей чувствовалось и в ледяном воздухе Арктики. И тогда, глядя с берега на океан, легко можно было представить, как раздвигают черную воду крадущиеся атомоходы, замороженные люки ракетных шахт которых готовы распахнуться в любую минуту. Элементы этого кошмара остались и сейчас.
Так что, у любого острова, вдобавок ко всему, фронтир – круговой.
Нигде более не возможно испытать тот сложный коктейль чувств, когда обреченность одиночки обволакивается щемящим чувством гордости хозяина территории, его постоянной готовности, решимости защитить свой фронтир. Без намерений расширить, это невозможно физически. Но… любой фронтир должен двигаться вперед, и тогда человек собирает поклажу и отправляется на новые острова, еще дальше… Туда, где пока еще не стоит на безымянной возвышенности, самой высокой точке архипелага, его л и ч н ы й флаг.
Лапину казалось, что каждый норильчанин с детства болен островами, и он был прав во многом. Воспитанные на территории-феномене "Остров Норильск", многие из них хотели проверить себя в способности применения сложившейся практики обустройства "хоть в пекле", проверить дух и готовность жить на Краю Света…
Он ошибался, скорее всего, когда говорил про всех. Число романтиков, увы, всегда процентно, и уже в этом их сила и ценность для общества. Но, безусловно, то обстоятельство, что здесь, на Севере, романтиков-островитян всегда много больше, чем где бы то ни было, было решающим. Это уж точно.
Так он думал, глядя на надвигающиеся на е г о Остров льдины…
Потом пошла долгая и утомительная работа.
Но сначала полярник И.Лапин в контрольное время связался со своей женой, сообщив Ленке, что "…все у них по-прежнему нормально, пострадавших на острове пока нет", а здоровья группе исследователей хватит на весь оставшийся срок уже заканчивающейся экспедиции. Жена его в молодости была красавицей. И после свадьбы все еще была красавицей, заставляя порой Игоря бояться. После рождения ребенка она уже не была такой красавицей, чтобы бросить его, и она это понимала. Наоборот. Умей он больше узнавать женщин, теперь, вероятно, ее беспокоила бы мысль, что он может найти себе новую красавицу… Но она его слишком хорошо знала и не беспокоилась.
В это день магнитная буря, особенно чувствительная в Заполярье, закончилась. "Робинзону" удалось "пробить эфир", и вскоре весь радиомир, уже узнавая его, откликнулся на позывной острова сотнями голосов – Германия, США, Кения, Япония. Лапин порой просто не успевал записывать логи состоявшихся радиоконтактов, хотя и пользовался для скорости простым грифельным карандашом.
После длительного контакта с манипулятором рука просто немела. Интересные сегодня были контакты. Ведь радиолюбительство – вид спорта для богатых. Ныне лишь, скажем так, далеко не бедные слои населения могут себе его позволить. Дороговизна аппаратуры, антенно-мачтовых устройств – не просто всем этим обрасти…
Радиолюбительство не просто увлечение, это образ мыслей, метод жизни. Иметь свой позывной считается престижным во всем мире. Многие радиолюбители во всех странах оказываются в реале преуспевающими бизнесменами, имеющими свои фирмы, они входят в советы директоров многих предприятий, являются членами международных организаций. Радиолюбительские позывные имел Раджив Ганди, король Непала и Барри Голдуотер – сенатор США, король Иордании Хусейн. Большинство министров двора короля Хусейна тоже имеют свои позывные. Более того, радиолюбительские позывные есть даже и у некоторых жен короля Хусейна… Если учесть, что в мире насчитывается около полутора миллионов радиолюбителей, можно представить себе возможности такого вида саморекламы.
Если вы до сих пор не держали в руках QSL-карточку, если на крыше вашего дома не установлена пугающая коммунальников гигантская радиомачта и ночами вы не слышите соседа, выкрикивающего за стенкой что-нибудь вроде "Ульяна-Анна-Ноль…, вам пять-девять, сообщите мой рапорт…", то вы очень далеки от этой темы. А ведь рядом живут они. Обычные, с виду, люди. Только они покупают не новый телевизор, как делаете вы, а новый трансивер – приемник-передатчик, если по-русски…
Они давно потеряли ФИО, по крайней мере, используют их реже, чем личные коды, похожие на шпионские. Они метят свои жилища огромными мачтами с множеством рогов и по ночам хвастаются друг перед другом высотой и количеством этих самых рогов. И всё это только ради того, чтобы прокричать в микрофон свой код, услышать в ответ из какой-нибудь Гвианы или Эквадора речи о силе и внятности сигнала…
Итак, вокруг гудел радиоэфир, а рядом звенело стылой силой одно из самых суровых северных морей – Карское. Немного остовов сверху, а далее – до самого полюса – только льды и торосы Северного Ледовитого океана, разводья и полыньи, лед, вода, ледяная небо… И радиосигналы.
Усталый котяра лежал на полу и смотрел на работающего Лапина. Кот был сыт и доволен прошедшей охотой. Даже не охотой, а так, тренировкой, столь необходимой не потерявшему инстинктов кошачьему племени. Игорь кота не обижал и кормил обильно, но это не имело значения. В окрестностях обитания любого хищника периодически кто-то должен умереть. И это неизбежно случается.
На этот раз жертвой Барсика стала огромная островная чайка, не разобравшаяся в ситуации "кто же тут теперь хозяин?"… Кот с утра охотился за ней, возжелав отведать местного летающего мяска – на пробу. Чайка-дура, в свою очередь, никогда ранее не видавшая столь диковинных зверей – сибирских котов-убийц – сочла крадущегося среди камней пушистика чем-то сродным огромному леммингу, и тоже была не прочь поживиться. В тот самый момент, когда сильная птица нырнула на развороте вниз, стараясь прощупать мощным клювом голову кота "на прочность", пятикилограммовый охотник взлетел вверх метра на полтора. Уже в воздухе вцепившись всеми четырьмя лапами в тело птицы, он начал драть сильными ударами задних лап мягкий пух, стремительно добираясь до тонкой кожи брюшины… Чайка не падала, – планировала, все еще стараясь попасть клювом в кошачью башку. И это ей удалось бы, не увернись бывалый кот вовремя. Но шишку он все-таки заработал. Здоровую, как в мультфильмах рисуют.
Птица отчаянно пыталась сопротивляться, рассчитывая на свой боевой опыт и силу крыльев, но еще более многоопытный Барс знал, что это – уже просто еда… И никакого тебе арктического пафоса "парящей красоты".
Мясо чайки показалось ему удивительно невкусным, столь сильно оно воняло морской солью и рыбой, однако кот все-таки съел приличную порцию – чисто из охотничьего принципа, что бы никогда более не обращать внимания на этих малопригодных к поеданию птиц. Крачки ему нравились больше.
Вот такой был сержантов Барс. Оправдывал он свое имя… Да и как иначе можно было назвать этого саблезубика с огромной головой и пронзительными желтыми глазами, который с хозяйским видом расхаживал повсюду и по-хозяйски распахивал все двери, какие только мог. Так же он решал, что он будет есть. Или кого.
– Ну, выпьем за добычу, – сказал тогда ему Лапин, поднимая стакан с глинтвейном. Он видел финал сцены и сейчас улыбался коту. Тот не улыбался, с достоинством глядя на кусок тушки, которое притащил, как водится у кошачьих, для отчета.
В общем, лежал обожравшийся Барсик и смотрел на друга. Да, да! Именно так он воспринимал Игоря, зная его по совместным экспедициям и приключениям былых дней. Хозяином же своим он считал исключительно Сержанта, по коему скучал бесконечно. Лапин порой говорил с поддакивающим котом о Сергее Майере. Поддерживал напарника морально…
Коту были решительно непонятны все эти манипуляции человека возле черных ящиков, из которых доносился эфирный треск, дальние голоса на разных языках и еле слышные щелчки статического электричества. Электричества кошачьи не любят.
Он дремал уже около много часов, когда в самый сладкий миг упоительного дневного засыпания был буквально подброшен в воздух дикими воплями Лапина, вскочившего с табурета. Кот отпрыгнул в сторону, от греха подальше (если точнее – на метр назад), сел, подложив под себя хвост, и стал внимательно наблюдать за возбужденным радистом, уже понимая, что только что случилось нечто экстраординарное. Послушав вопли друга, кот даже на улицу сбегал – посмотреть на берег, не причалил ли кто… Но на дворе все было тихо, и он вернулся в избу.
Отдельные фразы кричавшего в микрофон Игоря несли еле уловимый смысл, и кот чуть наклонял голову, маневрировал пушистыми ушами, стараясь услышать самую суть.
И услышал! Когда Лапин произнес:
– Сержант, ты там не волнуйся! Я сейчас сам со всеми свяжусь! Ты подробней мне скажи, что и как, пока прохождение еще есть…
Распознав имя своего хозяина, кот нервно заорал и решительно вспрыгнул на рабочий стол, даже столкнул старый сухозаряженный аккумулятор, пробираясь поближе к наушникам.
– Значит завтра, в то же время… Долгота у тебя почти что моя, это надо же… Записал, конечно, потом по карте место пробью. Метеопрогноз тот же, понадеемся, что протянет. Значит так, антенну свою позорную расположи таким образом. Слушай сюда…
Кот теранулся о поролоновый чехол наушника:
– Мэк-кяу-у!
– Да отстань же ты, рожа усатая… Что? – Игорь торопливо черкал в журнале, фиксируя скупую информацию. – Какая такая война? Опять приключения с наганом? Ну, ты, Серый, даешь… Оно тебе надо?
На какое-то время Игорь замолчал, выслушивая короткий доклад Сержанта. Протянул руку к кружке с остывшим чаем, хлебнул.
– Конечно, все передам! Первым делом я Донцова и найду… Слушай, так он же где-то чуть ли не в твоих краях… Что? Как не искали? Искали, искали!
Карандаш упал на пол. Лапин быстро наклонился, шаря под столом. Волновался.
– Слушаю-слушаю, – торопливо сказал Игорь, поднимаясь, – да ладно тебе, ты как только что родился… Тут твой Барс у меня с ума сходит! Да тут он, прямо на столе сидит. Щас дам… Котя, скажи своему папе речь! – он подтянул микрофон прямо к огромным растопыренным усам.
– Мк-кяу-у! Фф-фур-р-р-р… – зарокотал кот, вытирая микрофон щеками.
– Вот как! Ты слышал глас звериный? Да бесится кот, скучает… Что? Знал бы, с собой взял? Да, пальмы – это сильно… Еще что хренового у тебя? Какой такой ящик? Да иди ты! А даты есть? И маркировка… Ну, дела…
В наушниках шипело, связь стремительно ухудшалась.
– Я не знаю, что тебе посоветовать! – сокрушенно сказал Лапин после очередного доклада. – Главное, не влипни там в беду, дело, гляжу я, темней некуда! И помни, кстати, дело это – не твое… Дождись спокойно Донцова, или через меня свяжемся. Или же он сам в разговор войдет, я ему время обозначу…
Сейчас кот уже сильно мешал Игорю, и он бесцеремонно стряхнул его на пол. Поговорив, а точнее, покричав на всю избу еще минуту, Лапин выключил трансивер и устало опустился на колени перед котом. Взял его за передние лапы и прижался вспотевшим лбом к теплой мохнатой башке с шишками.
– Понял, зверюга? Хозяин твой нашелся! Да еще и в пиратчину какую-то влез… С триадами, поди, борется. С мадам Вонг.
Барс выл и старался вырваться, очень уж не любил, когда его за лапы хватали.
– Нет, ты понял? Сержант нашелся!
Кот вырвался, но тут же последовал вслед за Лапиным на улицу.
Тот стоял и смотрел на ближнюю антенну. Внезапно он вспомнил об одном чудаке, живущем на чуть более южной широте, и, по его примеру, решил… соорудить из подручных материалов канонический скворечник! И прибить его к крепкой мачте. Дикое дело, согласитесь. Ясно же, что никакой такой материковский скворушка сюда никогда не прилетит. Тот чудак сделал скворечник для себя, для своей души. От тоски. И в память о материке…
Лапин решил сделать не "просто что бы был", а именно для птиц. Помочь им. Вдруг какая-нибудь все-таки решится, и ей станет чуть полегче. Вот в этом и был его подход к обустройству места своего бытия. Странный подход, особенно для тех, кто не знал его давно. Прибить к палке скворечник, а после посмотреть на него, и подумать о дурах-птицах, среди которых вполне может найтись "не дура". Об изменении климата на планете. О вечной силе живого против нежити. О самом символизме такого объекта т у т. Обладая собственной культурой повседневной радости, Игорь Лапин всегда хотел иметь перед глазами визуальную и всегда концептуальную знаковость пространства рядом с собой.
Если друзей "великолепной четверки" можно было бы разделить на некие архетипы по отношению и к природе, и к своему образу-способу проживания в ней, то "тельца" Андрея Донцова нужно было отнести к "симбиотам" – он воспринимал природу именно такой, какой она есть и умело пользовался всем, что она могла дать ему. Жил, практически не вмешиваясь в самоустройство среды.
Моторный и пассионарный "скорпион" Сержант к вопросу подходил совершенно иначе, – выраженный "прогрессор" по натуре, он всегда старался приспособить место пребывания под себя. Настолько, насколько это было возможно без особого ущерба флоре и фауне. Да хоть бы и с ущербом…
Как и всех "козерогов", Димку Квеста вообще было трудно соотнести с дикой природой… Они жили отдельно друг от друга. "Урбан" в чистом виде, Квест старался от ее реалий всячески уворачиваться, скажем так…
Яркий "водолей" по характеру, Игорь Лапин всегда был "созерцателем". Его мало интересовала явная суть места. Он везде умудрялся видеть невидимое для других. И ему всегда нужен был символ для необычных своих медитаций, после которых он мог программировать сны и представлять себе жару в лютый холод настолько, что мог на какое-то время сохранять тепло тела даже в легкой штормовке.
– Сваяем, – решил Игорь вопрос по скворечнику и пошел бить тревогу в эфире…
Он еще не знал, что это только начало "тревожного режима".