- Двенадцать с половиной километров. Но я не сомневаюсь, что бомбардировщики герра люфтмаршала Германа Геринга уже уничтожили эту угрозу для нашего Священного Немецко-Римского государства. Он сделал несколько глубоких вдохов и продолжал: - С помощью специальной взрывчатки из армейского арсенала в Бамберге можно взорвать любую из существующих железнодорожных линий. Но по законам природы это должны делать только немецкие войска во время войны и только в том случае, если нашей культуре угрожает опасность. Понимаете вы это, герр фаненюнкер Рильке?
Я тупо кивнул. Единственной мыслью у меня было: "Теперь знаю, из чего сделана железная дорога".
- Вы едете в Бобруйск. Полагаю, за знаменем.
Внезапно офицер разозлился и обругал меня за то,
что я потерял знамя в Бобруйске, но почти сразу же вновь превратился в вежливого аристократа.
- Стало быть, вы едете в Бобруйск. В таком случае, вам важно не опоздать. Полагаю, вы хотите воспользоваться нашими превосходными национал-социалисти-ческими поездами. Так-так, вы едете в Бобруйск.
Потом снова вышел из себя и закричал прерываю-щися голосом:
- Какого черта вам нужно там?
Потом странно посмотрел на меня.
- Ха, я так и думал! Вы едете, чтобы взорвать всю железнодорожную линию? Помолчите, герр фаненюнкер, ваше дело нести знамя, старое, пропитанное кровью знамя. Держитесь подальше от Бобруйска. Оставайтесь здесь, со мной.
Офицер начал было насвистывать "Хорста Весселя", потом передумал и стал напевать что-то вроде:
Muss ich denn, muss ich denn zum Stadeke naus Und du, mein Schatz, bltibst hier?
Он, приплясывая, стал двигаться взад-вперед, потом остановился и восторженно заржал:
- Так-так, здесь черный гусар, фаненюнкер Райнер Мария Рильке без своего знамени, треклятый негодник. Тебя ждет тюрьма, но мы повременим до тех пор, пока эта прекрасная война не кончится и опьяненные победой кавалеристы с топотом поскачут через Брандербургские ворота под овации наших замечательных женщин.
После краткой паузы убежденно добавил с жаром:
- И нашего мерзкого народа. Ну что ж, поезжайте в Бобруйск, фаненюнкер. Поезд отходит в четырнадцать двадцать одну с седьмой платформы. Его номер сто пятьдесят шесть, но да поможет вам Бог, если не привезете знамя. Полк без знамени все равно что железная дорога без поездов.
Я нервозно уставился на элегантного офицера, то ли сумасшедшего, то ли пьяного, то ли то и другое. Потом щелкнул каблуками и выкрикнул:
- Герр ротмистр, фаненюнкер Хассель докладывает: сейчас девятнадцать часов четырнадцать минут. Почтительно прошу подтверждения, что поезд отправляется от седьмой платформы.
Он качнулся на каблуках, скрипнув сапогами, закурил сигарету и выпустил клуб дыма.
- Вот оно что! Приходится нести этот крест. Вы не верите мне? Хотите сказать, что офицер из конной гвардии лжет?
- Никак нет, герр ротмистр.
- Замолчите и слушайте, фаненюнкер без знамени. - Он с отвращением плюнул. - Вы, вы, вы негодяй. Меня не интересует, который сейчас час. Понятно?
- Так точно, герр ротмистр.
- Герр фаненюнкер, все часы испортились. Поезд номер сто пятьдесят шесть отправляется на Бобруйск в четырнадцать часов двадцать одну минуту от седьмой платформы. Всё! И, клянусь святым Моисеем, он отойдет в четырнадцать часов двадцать одну минуту. Только сегодня или через год - вот где собака зарыта! Но мы должны блюсти дисциплину. Не нарушайте военных уставов.
И заплясал по платформе, считая:
- Раз, два, три, четыре, пять, шесть.
Потом остановился, посмотрел на пути и принялся кричать:
- Alles einsteigen. Zug fahrt ab! Берлин-Варшава-Брест-Литовск-Могилев-Ад! - Щелкнул языком и хохотнул. - Тут я обманул его превосходительство фельдмаршала. Это был поезд в Рай. Так, так, герр фаненюнкер, сами видите, нужно разбираться в этих императорских русских железных дорогах. Только на прошлой неделе я отправил в Рай еще одного генерала; сейчас, должно быть, он со святым Петром, играет с его голубями. Когда приедете в Бобруйск, передайте от меня привет ее величеству императрице Екатерине. Она продает сталинский шоколад на рынке в Бобруйске. Только не говорите ей этого, она сама не знает.
Как ни странно, у седьмой платформы остановился поезд с боеприпасами, шедший на Бобруйск. Я безо всяких осложнений доехал до места назначения: Двадцать седьмого (штрафного) танкового полка.
Я снова оказался в русском крестьянском доме. В небольшой, грязной комнате с тяжелым духом. Какая разница со светлой, гостеприимной квартирой Хелене с ее благоуханием!
Совершенно усталый, я повалился на заплесневелую солому на глинобитном полу и погрузился в глубокий сон.
Наутро рота вернулась со строительства позиций. Малыш радостно приветствовал меня и завопил:
- Привез мне красивые трусики? Обмираю по ним. При виде светло-голубых встану на дыбы, как жеребец!
Старик получил посылку от жены. И ушел с ней в угол, забыв обо всем на свете.
Я несколько часов рассказывал о своих впечатлениях. Не обошел молчанием ни одной пуговицы, ни одной лямки.
- Трусики у нее были с бахромой? - спросил Порта.
- С какой бахромой?
- Ну, с такими штучками, которыми красивые девушки окаймляют трусики.
И показал жестом, что имеет в виду.
- А, понятно. Кружева у нее были.
- Это называется кружевами? - Порта перебрал свои открытки и показал мне самую непристойную. С озорной улыбкой спросил:
- Ты делал это так?
- Нет, грязный ты скот, я не ходил в бордель. У меня была первоклассная женщина, еврейка.
- Кто-кто? - закричали все в один голос. Даже Старик прервал свои мечтания о жене и детях. - Неужели такие красотки еще существуют?
Пришлось рассказать им о Хелене.
Среди ночи Порта и Малыш разбудили меня.
- Скажи, - зашептал Порта, - у этой женщины был ярко-красный пояс и длинные чулки до бедер? С узкой полоской голой кожи вверху?
- Да, ярко-красный и очень длинные чулки, - сонно ответил я.
- Черт! Ярко-красный пояс! - простонал Порта.
- И очень длинные чулки, - продолжил Малыш.
Оба грузно повалились снова на солому.
- У нее не было ни одной вши? - спросил из темноты Порта.
- Никаких вшей, ты что, спятил? - ответил я с достоинством.
- А она хоть чуточку не пахла землей? - спросил Штеге из своего угла у печи.
- Не пахла…
Вздох. Храп.
18
В кабинете сидел писарь. Перед ним на столе лежал листок бумаги. Мозг его был почти парализован инструкциями. Он предоставил делу идти своим ходом. Одного человека повесили. Одна девочка лишилась отца. Война продолжалась.
ПАРТИЗАН
Накануне "охотники за головами" арестовали русского крестьянина. Он сидел в камере рядом с канцелярией. Собственно говоря, он должен был находиться там, пока не протрезвеет, но писарь унтер-офицер Хайде, член партии, увидел замечательную возможность. Крестьянин свалился ему в руки, будто спелая слива. Он тут же доложил наверх, бумаги были подписаны и скреплены печатью командира полка. Лавина сорвалась. Крестьянина уже ничто не могло спасти. Скоро в тыл, в безопасное место отойдет поезд, увозя с собой унтер-офицера Хайде, награжденного Железным крестом первого класса.
Было вылито две бутылки водки. У крестьянина и унтер-офицера из второй роты дело дошло до драки. Унтера, когда он протрезвел, выпустили. Все произошло согласно инструкциям. Рапорт на листе бумаги превратился в запальный шнур, вызвавший цепной взрыв событий.
В Житомире страстно увлекались заседаниями трибунала и тяжкими обвинениями. А это дело, как всегда в армии, оказалось раздуто.
Начальник тюрьмы генерал-майор Хазе был стариком. Ему шел восьмой десяток. В шкатулке, выложенной внутри черным бархатом, лежали аккуратно сложенные локоны волос казненных. Он коллекционировал их, как другие бабочек. Что могли делать могущественные господа в Житомире, если не казнить людей? После войны генерал вновь станет добрым директором школы в небольшом городке, где ради мещанской добропорядочности придется расстаться с коллекционированием локонов.
Крестьянин был бедным, изнуренным человеком, перепившим водки. На бумаге он превратился в опасного партизана, хотевшего причинить вред Третьему рейху.
"Охотники за головами" увели Владимира Ивановича Васильева. Бросили в грузовик, усмехаясь при этом, помахали нам на прощанье и покатили в Житомир. Один из них ударил Васильева прикладом по голове.
Владимир Иванович был всего-навсего русским крестьянином, нижайшим существом в глазах прусского "охотника за головами". О котором быстро забыли бы, если б не девочка в зеленой косынке.
Привыкаешь ко всему, даже к повешению множества "партизан". После смерти они становились советскими героями. Если б остались в живых, стали бы советскими заключенными в северных лагерях за то, что не были повешены как "партизаны", а обрабатывали землю в то время, когда в их селе находились гитлеровские солдаты.
Девочка в зеленой косынке пришла в клуб-столовую, устроенную в одном из домов предприимчивым интендантом, который изрядно нагревал руки, отпуская еду и выпивку в кредит под шестьдесят процентов. Поколебалась, потом приблизилась к столу, за которым сидели со всеми нами Порта и Малыш.
- Где мой папа? Его нет уже три дня. Нам с Настей нечего есть.
- Кто твой папа, глупышка? - любовно спросил Старик, а Порта похотливо щелкнул языком.
Девочка ответила ему тем же. Мы громко захохотали.
- Мой папа крестьянин, Владимир Иванович Васильев. Из белого дома возле речки.
Воцарилась тишина.
Старик поскреб затылок и в отчаянии оглядел нас, прося о помощи, но мы отодвинулись от него. Что мы могли сказать? Члены трибунала в Житомире были жестокими людьми. Им нравился вид свисающей с балок веревки, особенно если на ней висел человек.
- Девочка, его увезла полевая жандармерия. Произошла нелепая история. Писарь написал на листе бумаги несколько лишних слов.
- Куда увезли папу?
Старик провел ладонью по волосам. Порта ковырял в ухе спичкой.
- Я точно не знаю. Машина поехала на запад, к шоссе.
Девочка, которой было от силы четырнадцать лет, обвела испуганным взглядом грязные, небритые лица с каплями водки в уголках рта и крошками махорки в волосах бороды. Лица чужеземных солдат в иностранных мундирах, которые арестовывали бедных крестьян, вешали их или отправляли на запад, откуда не возвращался никто.
- Ты одна дома? - спросил Штеге, чтобы нарушить молчание.
- Нет, там Настя, она больна.
- Кто такая Настя?
- Моя сестренка. Ей всего три года.
Мы принялись кашлять и сморкаться. Малыш плюнул.
- Будь проклят весь этот мир и прежде всего "охотники за головами!"
- А кто стряпает? - спросил Старик.
Девочка поглядела на нас.
- Я, кто же еще?
- Да, конечно. Но у вас нет еды. Где ваша мать?
- Ее забрали люди из НКВД, когда уводили дедушку. Еще до войны.
Малыш подошел к интенданту. После недолгого, но ожесточенного спора вернулся с буханкой хлеба и кульком соли.
- Вот, получай от Малыша. - Ив раздражении ударил пинком по ножке стола. - Бери, а то выброшу.
Девочка кивнула и спрятала хлеб и соль за пазуху.
- Садись за стол, сестренка, - приказал Порта.
Солдаты сдвинулись, чтобы освободить ей место.
Она села.
Порта сгреб ложкой в крышку котелка остатки еды Малыша, Штеге и своей, придвинул к девочке.
- Ешь. Ты, должно быть, голодная.
- Я побегу домой. Может быть, папа вернулся.
И вопросительно посмотрела на нас.
Все, отводя глаза, молча курили, набивали трубки или пили большими глотками водку из горлышка.
Старик потеребил нос.
- Нет, садись и ешь. Твой папа не вернулся. - После краткой паузы с подавленным видом добавил: - Пока что.
Девочка осторожно, с легкой робостью села на край грубой скамьи. Сдвинула зеленую косынку на затылок и жадно принялась есть руками, не обращая внимания на протянутую Стариком ложку.
- У меня дочка примерно ее возраста, - объяснил Старик, смахивая с заросшей щетиной щеки предательскую слезу. - Теперь эта девочка останется совсем одна.
Подошел интендант и молча поставил перед ней кастрюльку с теплым молоком. Малыш приподнял густые брови и выразительно свистнул.
- Это что такое? - закричал интендант, досадуя, что выказал какие-то обычные человеческие чувства. - Ты заплатишь за молоко, дылда! - И угрожающе помахал карандашом. - Запишу его за тобой в долговой в книге на тот случай, если погибну. Малыш из пятой роты. Не думай, что получишь от меня беспроцентный кредит. Нет-нет, заплатишь шестьдесят процентов. Ха-ха, стервятник! Не ожидал этого!
Малыш доверительно подмигнул Порте.
- Слышал, что сказал этот коммерсант?
Потом вскочил и метнул нож с выкидным лезвием вслед уходящему интенданту. Нож пролетел впритирку с его плечом, длинное лезвие глубоко вошло в деревянную стену. Интендант побледнел.
- А ну принеси обратно нож! - заорал Малыш. - Кому сказано? Неси, говорю!
Интендант вытащил нож из стены и почтительно положил перед Малышом. Когда стал поворачиваться, Малыш схватил его за грудки и яростно затряс.
- Ты гнусная свинья и гнусный вор. Разве не так? Повтори…
- Поганец с нашивками, - подсказал Порта.
- Да, - выкрикнул Малыш. - Поганец с нашивками, трусливый поганец с нашивками. Повтори сейчас же, черт возьми!
Полузадушенный интендант повторил оскорбление.
Малыш потребовал повторить его трижды.
Торопливо кивая, интендант повторил, лицо его принимало лиловый цвет. Малыш отшвырнул его, и он кубарем покатился к стойке. Последние несколько шагов прополз на четвереньках.
Малыш наклонился к сжавшейся девочке.
- Не бойся, дорогуша. Малыш - богобоязненный человек, он защищает слабых. Аминь!
И перекрестился, полагая, что, раз стал богобоязненным, это необходимо.
Штеге достал из кармана пачку рублей и бросил девочке. Его примеру последовали несколько человек. Даже большой любитель денег Порта достал пачку, старательно пересчитал кредитки, потом перехватил их резиновой ленточкой и вручил ей.
Малыш щелкнул пальцами интенданту, и тот немедленно подбежал.
- Пакет еды для девочки и сколько-нибудь русских денег, - приказал Малыш.
Интендант, не возразив ни словом, наложил ей пакет еды и сунул в него пачку рублей.
Девочка захотела домой. Туго повязала под подбородком зеленую косынку и подпоясала веревкой старый армейский китель.
Штеге с Легионером вызвались проводить ее. Взяли пистолеты, надели белые халаты и по бокам от нее вышли в темноту.
- Как думаешь, расстреляют его? - спросил Бауэр у всезнающего Старика.
- Убивать людей стало обычаем. Многим детям придется испытать то же, что этой девочке.
- Хорошо, что мы не знаем обо всех казнях, - сказал Плутон. - Как думаете, у того человека, которого расстреляли вчера в Каралях, были дети?
- Кто знает. Но лучше не спрашивать; это лишь причиняет боль, и жизнь становится невыносимой, - ответил Старик.
Порта неожиданно оживился и распрямил ссутуленную спину.
- Может, выкрадем отца этой девочки?
- Как ты собираешься это сделать? - усмехнулся Старик. - Думаешь, его не охраняют?
- Черт возьми, неужели не сможем? - сердито выкрикнул Порта. - Если мы сражаемся с Иваном в траншеях, думаешь, нам трудно будет прикончить свору каких-то "охотников за головами"?
Плутон кивнул.
- Ты прав, Порта. Вчетвером-впятером мы легко перережем глотки этим тварям и быстро скроемся в ночи с крестьянином.
- Это возможно, но что будет потом? - спросил Старик.
- Потом? - сверкнул на него глазами Порта.
- Вот именно. Думаешь, остальные вернутся в постель и забудут, что кто-то перерезал глотки своре полевых жандармов?
- Ерунда! - высокомерно сказал Порта. - К тому времени мы будем далеко. Никто не узнает, чьих рук это дело.