- Об этом никто не говорил, но кто знает, что выкинет "Задница в сапогах", - усмехнулся Порта. - Я только приглашаю тебя совершить со мной путешествие в гамак. Оно тебе ничего не будет стоить и явится самым ярким впечатлением в твоей жизни.
- Меня это не интересует, умник, - ответила она, обращаясь к полкам с бутылками.
- Господи, - заревел Порта, - так ты лесбиянка, моя грязная овечка? Это нас не разлучит, опыт у меня многообразный. Встретимся в семь часов возле "Веселой коровы". Кружка баварского пива - светлого - вот и все, о чем я прошу.
Блондинка замахнулась на Порту и, покраснев, прошипела:
- Я пожалуюсь на тебя.
- Пожалуйся. Я коллекционирую жалобы.
Малыш протолкался между нами и заорал:
- Эй! Пива! Пять кружек.
Потом повернулся к невысокому солдату со шрамом на лице, который пил в одиночестве у стойки.
- Заплатишь за мое пиво, не то башку снесу!
- Клянусь Тором и Одином, ты это мне? - спросил невысокий и потыкал себя в грудь пальцем с таким смешным выражением изуродованного лица, что мы расхохотались.
Малыш, самый здоровенный забияка во всем военном округе, уставился на него и ответил, смакуя каждое слово:
- Именно тебе, недомерок.
И, унося пять больших кружек, обернулся и небрежно сказал официантке:
- Этот кусок дерьма обещал заплатить за них.
Воцарилась полная тишина, невысокий, изуродованный солдат допил пиво, облизнул губы и утер их тыльной стороной ладони.
- Ты Малыш? - спросил он рослого, горилло-подобного забияку, еще не дошедшего до своего столика.
- Заплати и заткнись, - ответил Малыш.
- За себя заплачу, но я не свинопас. Не снабжаю свиней пойлом. Странно, что сюда пускают такую свинью, как ты, - продолжал изуродованный невысокий солдат. - Твое место в хлеву, но туда ты, видимо, ходишь только спариваться. Поэтому не странно, что последний помет поросят похож на тебя.
Малыш замер как вкопанный. Уронил на пол все пять кружек. Двумя широкими, легкими прыжками подскочил к стойке, где преспокойно стоял этот человек, едва достигавший головой Малышу до ребер, и с пеной на губах заревел:
- Что ты сказал, вошь? А ну повтори!
Невысокий солдат смерил его взглядом с ног до макушки.
- Ты глухой? Не знал, что у свиней плохой слух.
Малыш побледнел и замахнулся.
- Спокойней, свиная туша. Давай выйдем, поговорим. Ни к чему портить хорошую мебель. - Невысокий обезоруживающе улыбнулся. - Это было бы очень досадно!
И, отодвинув свою кружку, пошел к двери.
Малыш неистово замахал ручищами и заревел, почти нечленораздельно от ярости:
- Изобью до полусмерти, щенок, в фарш превращу!
Невысокий засмеялся.
- У тебя много дел в хлеву, кабанчик. Смотри, не утомись.
В переполненной столовой стало совершенно тихо. Мы не верили своим ушам. Тирану, самому здоровенному драчуну на заводе, бросил издевательский вызов недомерок ростом от силы метр шестьдесят ростом. Белая повязка с надписью "Sondersektion" между двух черепов с костями на рукаве его новенького серого мундира говорила, что он из штрафного полка.
Как только оба вышли, все триста человек в столовой бросились наружу посмотреть на убийство малорослого.
Малыш орал, ревел, размахивал руками. Его противник усмехнулся.
- Полегче, кабан. Утомишься, и в хлеву будешь до того беспомощен, что даже поросята отрекутся от тебя!
Потом произошло невозможное. Невысокий солдат внезапно оторвался от земли, ударил Малыша в лицо коваными сапогами, и громадный драчун повалился, как кегля.
Невысокий молниеносно вскочил на Малыша, перевернул лицом вниз, уселся на него верхом, схватил за густые рыжеватые волосы, ударил его лицом об острый гравий, пнул в почки, потом презрительно плюнул на лежащего и с равнодушным видом вернулся в столовую. Триста зрителей таращились, разинув рты, на падшего тирана.
Невысокий взял кружку светлого и стал пить с большим удовольствием. Мы вернулись на свои места и с любопытством уставились на пьющего в одиночестве человека, который побил непобедимого забияку. Нас это потрясло.
Плутон предложил ему сигарету.
- Не откажешься от сигареты с опиумом?
С отрывистым "спасибо" тот закурил. Официантка поставила перед ним еще кружку.
- С приветом от ефрейтора Штерна, - сказала она.
Невысокий отодвинул кружку.
- Передай ему ответный привет, но капрал Альфред Кальб из Второго полка Иностранного легиона не принимает от незнакомых выпивки.
- Служил во французском Иностранном легионе? - спросил Плутон.
- Ты слышал, или, может, у тебя плохой слух, как и у всех верзил?
Плутон отвернулся, сделав вид, что не слышал.
Малыш вернулся, сел в свой угол у окна и забормотал страшнейшие угрозы. Лицо его походило на фарш. Встав, он подошел к раковине и подставил лицо под кран, смывая кровь и мелкие камешки. При этом фыркал, будто котик.
Не вытирая лица, Малыш взял три кружки и забился в свой угол.
Порта перескочил через стойку к блондинке, которую звали Ева. И на манер, достойный кульминационного момента в кинокомедии, попытался поцеловать ее.
- Ева, говорил тебе кто-нибудь, что ноги у тебя замечательные? Что бедра соответствуют стандарту?
Потом перепрыгнул обратно и обратился к бывшему легионеру.
- Я слышал твою реплику моему другу Плутону. Возможно, эти манеры годятся для марокканских публичных домов, но это не значит, что ты можешь противостоять Йозефу Порте из Моабита, Берлин. Или чтобы было понятнее: отвечай на вопрос, как следует, или не раскрывай рта.
Легионер медленно встал и вежливо поклонился Порте, взмахнув кепи на старый аристократический манер и насмешливо расширив глаза.
- Спасибо за совет. Альфред Кальб из Второго полка Иностранного легиона запомнит герра Йозефа Порту из Моабита. Моя колыбель тоже стояла там. Драться я не хочу, но если придется, могу постоять за себя. Это не угроза, просто к сведению.
- Из какого полка ты, приятель? - миролюбиво спросил Старик.
- С одиннадцати часов из Двадцать седьмого танкового, первый батальон, третья рота.
- Черт, это же мы! - выпалил Порта. - Сколько лет тебе дали?
- Двадцать, - ответил Кальб. - Отсидел три за "социальную позицию", то есть за политическую неблагонадежность и противозаконную службу в иностранной армии. Последнее место отсидки - концлагерь Фаген под Бременом.
Малыш подошел к стойке, бросил марку и потребовал:
- Кружку светлого дортмундера.
Он остался у стойки и залпом опорожнил кружку. Потом подошел к Легионеру и протянул ему руку со словами:
- Извини, кореш, я во всем виноват.
Легионер пожал ее.
- Что ж, ладно. Забудем.
Едва он договорил, Малыш резко дернул его к себе и неожиданно ударил коленом в лицо. Потом сокрушительно заколотил по шее. Легионер едва не терял сознания. Малыш пинком разбил ему нос, распрямился, потер руки и оглядел толпу в переполненной столовой.
Плутон отпил пива и спокойно сказал:
- Во Втором полку Иностранного легиона этого трюка не знали, но смотри, Малыш, когда-нибудь ты отправишься на Восточный фронт. Я знаю три тысячи человек, которые захотят всадить разрывную пулю тебе в рожу.
- Можешь попытаться! - прорычал Малыш. - Но я вернусь из ада, чтобы убить его.
И под нашу громкую брань вышел из столовой.
- Этого типа ждет насильственная смерть, - заметил Старик. - И оплакивать его никто не станет.
Неделю спустя мы стояли с Легионером, лишившемся от пинка Малыша части носа, глядя, как заклепывают большой металлический барабан. Один конец барабана упирался в стену. Мимо проходил Малыш, и Легионер бесцеремонно окликнул его:
- Ты, сильный, иди, подержи изнутри заклепки, они все время выскакивают. У нас не хватает сил удержать их.
Малыш, как все драчуны, был глупым и хвастливым. Он гордо выпятил грудь и, залезая в барабан, насмешливо бросил:
- Слабаки! Я покажу вам, как надо клепать.
Едва он скрылся внутри, мы придвинули к отверстию тележку с цементом. Подсунули клинья под колеса, чтобы ее нельзя было сдвинуть. Малыш оказался запертым, как крыса в крысоловке.
Началось столпотворение. Больше десяти пневматических молотков и больших киянок создавали адский концерт.
Легионер прижал паровой шланг к заклепочному отверстию и пустил обжигающий, шипящий пар. Любого, кроме Малыша, это убило бы.
Малыш провел три недели в госпитале и когда вышел, забинтованный с головы до ног, сразу же пустился в неистовые драки.
Однажды Кальб истолок стекло и насыпал в суп Малышу. Мы с ликованием ждали, когда у него начнут разрезаться внутренности, но он, казалось, лишь стал более жизнерадостным.
Некоторое время спустя Порта спас жизнь Легионеру, когда увидел, что Малыш налил какой-то отравы ему в пиво. Не сказав ни слова, выбил кружку у него из руки. Короче говоря, невысокий Легионер был принят в нашу среду.
7
Началось это случайно, со столь скучного эпизода, как кофе с пирожными, - а окончилось воздушным на-летом и приказом на марш.
Война есть война, нравы падают, любовь кратка и ненадежна.
Осудите это, если посмеете! Лишь никогда не знавшие любви старики и старухи не могут понять тех, кто ищет ее, находит и предается ей.
Любовная сцена
Высокие женские каблуки твердо постукивали по мокрому тротуару.
В тусклом свете синей светомаскировочной лампочки, качавшейся на ржавом кронштейне в стене, у которой я прятался, я был уверен, что это она: Ильзе, моя девушка.
Я оставался в тени, чтобы она не увидела меня. Мне нравилось смотреть, оставаясь невидимым. Ильзе постояла, прошлась взад-вперед, снова остановилась и посмотрела в конец улицы, ведшей к тополиной аллее. Взглянула на часики и поправила зеленый шарф.
Шедший мимо пехотинец замедлил шаг, остановился и предложил:
- Пошли со мной. Деньги у меня есть.
Ильзе отвернулась и пошла прочь от изголодавшегося по любви солдата. Тот издал короткий смешок и пошел своей дорогой.
Ильзе вернулась к свету. Я принялся напевать:
Unsere beiden Schatten sahen wir einer aus,
Dass wir so lieb und hatten, dass sah man gleich daraus,
Und alle Leute sollen es sehen, wenn wir bei der
Lanterne stehen…
Ильзе обернулась, вгляделась в темноту, и я медленно вышел. Увидев меня, она хотела возмутиться, но вместо этого звонко рассмеялась.
Мы повернулись и пошли под руку, вопреки уставу, через развалины. Война и ожидание оказались забыты. Мы были вместе.
- Куда, Ильзе?
- Не знаю, Свен. Где можно укрыться от солдат и запаха пива?
- Пошли к тебе. Я хочу увидеть твой дом. Мы знаем друг друга пять недель - и провели их все в пивных, пропахших жиром кофейнях и в грязных развалинах.
Через несколько шагов она ответила:
- Да, пошли ко мне, только тихо-тихо. Никто не должен слышать тебя.
Транспортом нам послужил громыхающий, трясучий трамвай. Нашими попутчиками были грустные, мрачные люди. Мы сошли на окраине. Я поцеловал Ильзе и пощадил ее нежные щеки.
Она сжала мою руку и негромко засмеялась. Мы шли медленно. Здесь не было развалин; только частные дома с верандами, где жили богачи. Бросать сюда бомбы не имело смысла; погибло бы мало людей.
Завыли сирены воздушной тревоги. Мы пропускали их мимо ушей.
- Свен, есть у тебя ночной пропуск?
- Да, до восьми утра. Его мне организовал Плутон. Старик получил отпуск на три дня и уехал в Берлин.
- Уехать на фронт должны все?
- Да-
Ильзе остановилась и сжала мою руку. Лицо ее побледнело. Глаза влажно блестели в свете маскировочного фонаря.
- Свен, Свен, значит, и ты уезжаешь?
Я не ответил и молча повел ее дальше. Вскоре она прошептала, словно прочла в моем молчании неопровержимые факты:
- Свен, тогда все будет кончено. Ты уезжаешь. Даже если муж когда-нибудь вернется, ты дал мне то, чего он не мог. Свен, я не могу жить без тебя. Обещай, что вернешься?
- Как я могу обещать, если сам себе не хозяин? Это решают русские и другие. Меня не спрашивают. Я люблю тебя. Это началось как приключение. То, что ты замужем, только добавляло привлекательности. Но это переросло в большее. Может быть, и хорошо, что приказ на марш разлучит нас.
Снова молчание! Ильзе остановилась у садовой калитки, и мы на цыпочках пошли в дом. Вдали на востоке в небе были видны трассирующие снаряды зениток.
Ильзе осторожно отперла дверь и старательно задернула черные шторы перед тем, как зажечь свет. Маленькая лампочка под желтым абажуром, казалось, излучала тепло.
Я обнял ее и стал целовать пылко, чуть ли не свирепо. В ней начала разгораться страсть. Она с жаром отвечала на мои поцелуи, крепко прижавшись ко мне стройным телом. Мы грузно повалились на диван, не разнимая губ.
Я провел ладонями по швам на ее чулках, исследуя ощупью ее гибкое тело. Кожа была прохладной, гладкой, сухой, пахнущей женщиной. Я забыл военный городок, темную оружейную, дурно пахнущие ружейное масло, пиво и сырые мундиры, потных людей, заскорузлые носки; забыл разрушенный город с его казармами, коваными сапогами, непристойными песнями, борделями, громадными, заполненными трупами могилами. Я был с роскошно одетой женщиной, благоухающей духами с юга Франции, со стройными ногами, на одной из которых осталась туфля, черная замшевая туфля на высоком каблуке; с округлыми, нежными коленями в тонких серых шелковых чулках. Юбка была такой узкой, что ее пришлось с усилием поднимать над крепкими бедрами. На полу валялась меховая шуба. Женщины поняли бы, что это персидский каракуль, символ богатства и роскоши.
Пуговицы на розовой блузке расстегивались под огрубелыми солдатскими пальцами. Одна грудь оказалась в плену, ее исследовала не грубая рука солдата, а нежная - вечного любовника. Сосок улыбался в исполненные страсти голубые глаза, которые плакали, смеялись, глядели в заснеженную даль русских степей, искали мать, женщину, любовницу вроде нее.
Ильзе мягко высвободилась из моих объятий.
- Сказать, что я думаю? - спросил я.
Она закурила сигарету и, вложив другую мне в губы, ответила:
- Я знаю, о чем ты думаешь, мой друг. Ты хочешь оказаться в далекой-далекой стране за голубыми горами, в некоем Шангри-Ла без казарм и командных криков, за пределами бюрократического общества, месте без запаха кожи и типографской краски, в стране вина, женщин и зеленых деревьев.
- Вот-вот.
Со столика у дивана я взял фотографию. Человек в мундире. Красивый мужчина с изящными чертами лица. С погонами старшего офицера. В одном углу было написано: "Твой Хорст, 1942 г.".
- Твой муж? - спросил я.
Ильзе взяла у меня фотографию, бережно положила на полку за диваном и прижалась губами к моим. Я поцеловал ее пульсирующие виски, провел губами по ее твердым грудям, куснул раздвоенный подбородок и оттянул ее голову назад за темные волосы.
Она застонала от боли и страсти.
- О Свен, давай найдем свою Шангри-Ла!
Со стены на нас грозно смотрел портрет женщины. На ней была блузка с высоким кружевным воротником. В ее серых глазах никогда не мелькала мысль о Шангри-Ла, но она ни разу не видела города в развалинах и женщин с искореженной от завывания бомб душой.
К черту мораль. Завтра ты будешь мертв.
Наши полураскрытые рты прижимались друг к другу. Языки извивались, как змеи в брачном танце. Мы напрягались и расслаблялись в бесконечном желании. Все неудачи растворялись в нем. Чаша любви переполнялась. Наши губы вновь и вновь находили друг друга в пылком вожделении. Груди Ильзе были обнажены. Бирюзового цвета бюстгальтер и трусики валялись на полу. Лежа голой, но одетой, она воплощала собой ошеломляющее желание и восхитительное удовлетворение. Совершенно голая женщина разочаровывает мужчину. Мужчине всегда хочется устранить крохотное мягкое препятствие.
Помехой оказалась одна пуговица. Ильзе подняла горячечные руки, чтобы помочь. Пальцы ее, теплые, мягкие и вместе с тем твердые, яростно требующие, резвились на моей спине.
Завыли сирены, но мы были далеки от войны. Мы перешагнули последний порог. Мы предавались извечному любовному столкновению, объятиям, которые взывают к бессмертию. И были ненасытны. Наконец нас сморил крепкий сон. Диван казался слишком маленьким. Мы спали на толстом ковре.
Когда мы проснулись, то были усталыми, но удовлетворенными. У нас была ночь, которой следовало длиться долго-долго. Ильзе оделась и поцеловала меня, как может целовать только влюбленная женщина.
- Останься, Свен, останься. Никто не станет искать тебя здесь. Останься.
И расплакалась.
- Война скоро кончится, возвращаться на фронт - безумие!
Я высвободился из ее крепких объятий.
- Нет, такое не повторяется. Не забывай о муже во Франции. Он тоже получит отпуск. И куда я тогда отправлюсь? Торгау - Фаген - Бухенвальд - Гросс-Розен - Ленгрис? Нет, назови меня трусом, но я не осмелюсь.
- Свен, если ты останешься, я разведусь с ним. Раздобуду тебе фальшивые документы!
Я покачал головой и написал на листке бумаги номер своей полевой почты: 23 645. Ильзе прижала листок к груди. И проводила меня унылым взглядом. Я быстро, не оборачиваясь, скрылся с ее глаз в утреннем тумане.
8
Мы останавливались на многих станциях. По много часов стояли в очередях, чтобы получить миску жидкого крапивного супа.
Много раз сидели на корточках посреди железнодорожных путей под снегом и дождем, опорожняя кишечник.
Путешествие было медленным. Мы тащились двадцать шесть дней и покинули свои товарные вагоны уже далеко в России.