При всем разнообразии обличий, в которых выступала на протяжении веков "европейская идея", включая европоцентристское, колониалистское и даже расистское (нацистский "новый порядок"), в ней неизменно присутствовало прогрессивное направление, связывавшее единство Европы с нравственными заповедями христианства, гуманизмом и пацифизмом, императивами свободы и демократии, с правами личности и социальным развитием. Такое понимание "европейской идеи" стало своего рода духовной традицией, органической частью европейской культуры.
Только с учетом этой традиции, приняв во внимание ее историческую укорененность и взаимосвязь с основными ценностями европейской цивилизации, можно понять, почему кризис идеологии национализма, порожденный Второй мировой войной, не привел к духовному вакууму в Западной Европе. Место этой идеологии заняла "европейская идея", получившая мощную поддержку со стороны общественности, почти всех ведущих политических партий, в деловых и научных кругах, среди деятелей культуры и т. д.
Лозунг европейского единства был возрожден сразу же после войны. Уинстон Черчилль, выступив в Цюрихском университете (19 сентября 1946 г.) по случаю присуждения ему звания почетного доктора наук, призвал покончить с "ужасными националистическими раздорами", которые обернулись "трагедией Европы", и обратился с сенсационным призывом вернуться к идее Соединенных Штатов Европы. А через несколько лет министр иностранных дел Франции Робер Шуман призвал в знаменитой Декларации 9 мая 1950 г. к созданию франко-германского объединения угля и стали. Предложенный проект он мотивировал все той же целью приступить к строительству Европейской федерации, которая объединит народы, "издавна противостоявшие друг другу в кровавых распрях".
Напомнить об этих фактах отнюдь не лишне, потому что в советской науке господствовало одностороннее представление о западноевропейской интеграции как о процессе, вызванном главным образом интернационализацией производства. Но и в 1946 г., и пятью годами позже, в 1951-м, когда в Париже был подписан Договор о создании первого из сообществ – ЕОУС, интенсивность хозяйственных связей в Европе была ниже, чем в 20-х годах, и намного ниже, чем в СССР накануне его распада. Первые мощные импульсы, положившие начало интеграционным процессам в Западной Европе, носили международно-политический и социальный характер. В их основе лежало стремление избавить Европу от войн и социальных катаклизмов, преодолеть идеологию национализма и тоталитаризма.
Именно поэтому еще одним ключевым пунктом философии западноевропейской интеграции было твердое убеждение в том, что она может успешно развиваться лишь на базе демократии, приоритета прав и свобод личности, добровольного и равноправного участия государств, решивших вместе строить свое сообщество. О последовательности ЕЭС в реализации этих принципов свидетельствует тот факт, что длительное время сообщество отказывало в приеме Испании, Португалии и Греции и приняло их только после того, как там пали авторитарные и диктаторские режимы.
Третьим (по порядку, но не по значению) основополагающим элементом философии интеграции было признание неизбежности и возрастающей роли хозяйственной взаимозависимости государств, убежденность в том, что открытая экономика и экономическая интеграция в конечном счете более выгодны, чем протекционизм и автаркия.
Экономическая интеграция рассматривалась одновременно и как цель, и как средство. Как цель – поскольку экономика является фундаментом благосостояния и стабильности. Создание западноевропейского общего рынка, а затем интегрированного хозяйства должно было дать дополнительный импульс росту благосостояния. Как средство – поскольку цели интеграции выходили за пределы экономики. Поэтому в экономической интеграции ее идеологи и отцы-основатели видели лишь первый этап на пути к единой Европе.
7.4. Некоторые принципы интеграционной стратегии
Характеристика социально-философских основ западноевропейской интеграции была бы неполной, если не сказать о некоторых принципах интеграционной стратегии ЕС [7] .
Возможно, самый примечательный из них – нетрадиционный взгляд на роль противоречий, сопровождающих интеграционный процесс. Дело не только в открытом признании их неизбежности. Труднее, но и важнее осознать, что противоречия и даже кризисы являются не только тормозом интеграции, но и стимулом к ее развитию. Они служат не столько поводом к тому, чтобы разбежаться по углам, скажем, по "национальным квартирам", сколько импульсом, приводящим в движение весь интеллектуальный и социально-политический потенциал участников для преодоления возникающих барьеров.
Решение некоторых проблем в ЕС, вызвавших острые противоречия между государствами-членами, затягивалось на многие годы. Возможно, именно из практики ЕС возник термин "марафонские заседания", которым первоначально назывались ежегодные сессии министров сельского хозяйства, посвященные пересмотру уровня гарантированных цен на сельскохозяйственную продукцию. Однако в истории ЕС был только один случай, когда переговорный процесс зашел в тупик и был полностью прерван. Это произошло в 1965 г., когда, как уже упоминалось, Франция на несколько месяцев покинула все органы ЕС, не согласившись с решением, которое навязывали ей остальные партнеры. В последующие годы участники европейской интеграции ни разу не прибегали к языку ультиматумов.
Рядом с этим концептуальным переворотом следует поставить и отказ от традиционных представлений о национально-государственном суверенитете. Дебаты о том, что представляет собой суверенитет и как он может быть обеспечен в наше время, ведутся на Западе несколько десятилетий и не завершились и по сей день. Но в целом после Второй мировой войны возобладал более гибкий подход, состоящий в том, что добровольное делегирование международным организациям части национального суверенитета не только не ущемляет его, но, напротив, обеспечивает ему более надежную гарантию. Происходит как бы суммирование национальных суверенитетов, укрепляющее позиции всего альянса государств и каждого его участника в отдельности. Этим объясняется парадоксальный (с точки зрения наших старых представлений) факт: за расширение полномочий ЕС наиболее активно выступают не крупные, а малые и средние страны, и не только "старые", но и новые члены ЕС.
Процесс расширения наднациональных полномочий ЕС протекает далеко не просто, а подчас весьма болезненно. Именно поэтому непременной предпосылкой перераспределения суверенных прав является принцип добровольности. И по этой же причине камнем преткновения неоднократно становился вопрос о единогласии. Упомянутый выше конфликт между Францией и ее партнерами завершился только после того, как было достигнуто соглашение ("Люксембургский компромисс"), в соответствии с которым любой вопрос, рассматриваемый одним из государств-членов как "жизненно важный" для него, может быть решен лишь на основе единогласия и при этом заинтересованное государство обладает правом вето. Это стало одним из кардинальных правил в деятельности ЕС, и только с принятием в 1986 г. Единого европейского акта (ЕЕА) осуществлен частичный переход к решениям большинством голосов. Но данный пункт нового программного документа наверняка еще не раз подвергнется испытанию, и ЕС еще долго будет сочетать обе процедуры голосования – единогласие и квалифицированное большинство.
Еще одним принципом (или, может быть, признаком, характерной чертой) интеграционной стратегии следует назвать идею поэтапности и постепенности продвижения к объединенной Европе. Концепцию поэтапности сформулировали архитекторы интеграции Жан Монне и Робер Шуман еще в конце 40-х – начале 50-х годов. Как подчеркивалось в Декларации Шумана, Европа не будет построена сразу и целиком, а будет создаваться посредством конкретных достижений, рождающих прежде всего практическую солидарность. Были определены и основные этапы: создание Таможенного союза, от него – к Общему рынку, далее – к Экономическому и валютному союзу и завершающий этап – к союзу политическому. Отражением данной концепции является серия договоров и других нормативных актов основополагающего характера, которые, как вехи, отмечают весь путь развития интеграции. С момента заключения в 1951 г. Парижского договора насчитывается около десятка таких документов.
Следует напомнить, что в прошлом лидеры "малой Европы", как тогда называли первоначальную "шестерку" участников ЕС трижды переболели типичными "болезнями роста" – максимализмом и головокружением от успехов. Первый раз – в начале 50-х годов, когда вслед за договором о создании ЕОУС был подготовлен и даже подписан договор о Европейском оборонительном сообществе (ЕОС) и начата подготовка договора о Европейском политическом сообществе. Отказ французского парламента ратифицировать договор о ЕОС поставил крест на планах военной и политической интеграции. О втором приступе этой "болезни" (в середине 60-х годов), выразившемся в попытке отказаться от принципа единогласия, уже упоминалось. Наконец, в начале 70-х годов на волне эйфории, вызванной досрочным созданием Таможенного союза, был принят план форсированного перехода до 1980 г. к экономическому и валютному союзу (ЭВС), но и он потерпел неудачу.
И все же, осматривая с высоты XXI в. путь, пройденный ЕС, нельзя не прийти к заключению, что в целом Сообщество достаточно последовательно ориентировалось на поэтапность, на продвижение "шаг за шагом" к стратегическим целям интеграции.
Высоко оценивая уровень концептуального мышления творцов и дирижеров западноевропейской интеграции, заманчиво изобразить повседневную политическую практику ЕС как движение по заранее прочерченной прямой. Но это было бы заблуждением. Конечно, действия ЕС определяются общими целями интеграции. Тем не менее в повседневной практике они в немалой мере определяются здравым смыслом, логикой прагматизма. Привыкшие к доктринальному мышлению, мы обычно оцениваем прагматизм как качество отрицательное. Теперь же, переосмысливая собственный опыт, мы все отчетливее осознаем, какими неисчислимыми потерями обернулась беспрецедентная в истории попытка втиснуть живое общество в прокрустово ложе доктрин, ослепить его ультра– или псевдореволюционным прожектерством.
Что касается ЕС, то теории интеграции - а в них недостатка не было – служили лишь общим ориентиром, но никак не руководством в повседневной деятельности. На практике ЕС продвигалось вперед в тех случаях, когда, определяя приоритетные области и конкретные программы действий, исходило из самых насущных потребностей участников. И это естественно, ибо только неотложные задачи, которые оказались общими для всех, были способны перевесить межгосударственные противоречия и сепаратизм.
Наиболее ярким проявлением такой стратегии явился подход ЕС к решению сложнейшей задачи – строительству ЭВС. Как уже отмечалось, первая попытка ее решения была предпринята в начале 70-х годов, но она закончилась полным фиаско. Легче всего было бы объяснить причины неудачи внешними обстоятельствами – кризисом доллара, нефтяным "шоком" и последующим экономическим спадом. Такая версия действительно имела хождение. Однако более глубокий анализ привел стратегов интеграции к заключению, что необходимо пересмотреть саму концепцию перехода к ЭВС, путь к которому будет более сложным и длительным, чем представлялось ранее.
В основу новой стратегии перехода была положена все та же идея поэтапности, причем содержание каждого последующего этапа определялось по мере того, как приближался к завершению предшествующий. Именно практика подсказала такие решения, как содействие конвергенции экономических уровней государств-членов с помощью структурных фондов ЕС и более активная гармонизация экономической политики национальных правительств, осуществление промежуточных мер на пути к валютной интеграции, курс на научно-техническую интеграцию. Руководители ЕС еще раз продемонстрировали свою осмотрительность в начале 80-х годов, когда возобновилось поступательное движение интеграции. Они отвергли максималистскую идею подписания договора об учреждении политического союза федеративного типа, хотя Европейский парламент одобрил проект такого договора в 1984 г. Вместо этого был принят компромиссный документ – Единый европейский акт (ЕЕА), провозглашавший в качестве первоочередной цели создание к концу 1992 г. единого внутреннего рынка, предусматривавшего, в отличие от общего рынка 60-х годов, свободу движения не только товаров, но и услуг, капиталов и лиц, а также значительно большую согласованность экономической и валютной политики государств-членов.
Не менее примечательной, чем ЕЕА, была Белая книга (1985 г.), увязывавшая в единый комплекс приоритетные цели и все другие направления интеграционной политики. Пожалуй, никогда еще ЕС не прорабатывало так тщательно и так конкретно программу своей практической деятельности, хотя тенденция к такой конкретизации просматривается с 50-х годов, будь то планы поэтапного перехода к Таможенному союзу или свободному движению рабочей силы, программы аграрной, региональной или социальной политики. В соответствии с этой программой было принято около 300 актов, имевших целью устранение физических, технических и налоговых барьеров, препятствовавших функционированию единого внутреннего рынка. Программа была выполнена почти полностью, и в декабре 1992 г. Эдинбургская сессия ЕС констатировала, что единый внутренний рынок стал свершившимся фактом.
Этот опыт убедительно показал, что принцип прагматического и селективного подхода к задачам ЕС, а также тщательная проработка конкретных планов позволяют постепенно расширять фронт интеграции, переходить от более простых ее форм к более сложным, от скромных и даже символических мероприятий к масштабным и конкретным.
7.5. Механизм интеграции
Анализ опыта ЕС позволяет сделать еще один вывод: сообщество, возможно, не продвинулось бы и вполовину, если бы его развитие не обеспечивалось системой политических, правовых, судебных, административных и финансовых механизмов. Их созданию и совершенствованию неизменно уделяется первостепенное внимание.
Система механизмов, сложившаяся в процессе развития ЕС, основана на некоторых общих принципах, свойственных западной политической системе в целом, но в своих конкретных формах существенно отличается от национальных систем. Характерные черты системы политических, правовых, судебных, административных и финансовых механизмов следующие:
сочетание институтов двух типов: межгосударственных и наднациональных. Лица, входящие в органы первого типа, действуют в качестве официальных представителей государств-членов. Члены институтов второго типа также предлагаются каждым государством, но действуют как независимые лица, не связанные никакими инструкциями своих правительств. Такой двойной принцип формирования способствует поддержанию баланса между интересами отдельных государств-членов и интересами ЕС в целом;
гибкое разделение компетенции между институтами ЕС и национальными правительствами. Можно выделить три основных варианта разделения компетенции: сферы, в которых осуществляется общая политика на уровне ЕС (аграрная, торговая и т. д.); сферы смешанной компетенции, где за отдельные направления или группы вопросов отвечают органы ЕС, а остальные по-прежнему находятся в ведении национальных правительств (региональная, социальная и т. д.); сферы, в которых функции ЕС ограничиваются координацией действий государств-членов и выработкой рекомендаций (макроэкономическая, политика в области окружающей среды и т. д.);
многообразие типов принимаемых решений – от регламентов и директив, обязательных для исполнения национальными правительствами и всеми участниками интеграции, до заключений, имеющих рекомендательный характер;
примат права ЕС над национальным правом государств-членов в пределах, определяемых содержанием основополагающих договоров.
Источником права ЕС являются прежде всего три договора, учредившие Европейские сообщества, ЕЕА и Договор о Европейском союзе, а также договоры о присоединении к ЕС новых государств-членов.
В организационной структуре ЕС нашел отражение традиционный для западной политической системы принцип разделения законодательной, исполнительной и судебной функций, хотя опять-таки в очень своеобразных формах. В число основных институтов Союза входят Европейский парламент; Совет Союза; Европейская комиссия; Европейский суд; Европейский совет.
Отступая от порядка, в котором перечислены институты Союза, начнем их характеристику с Европейского совета, созданного в 1974 г.
Совет, принимающий решения по ключевым вопросам жизни ЕС, созывается на уровне глав государств и правительств по меньшей мере дважды в год. Решения Совета не имеют обязательной силы, однако они дают политические импульсы развитию ЕС и определяют основные ориентиры, в соответствии с которыми действуют Комиссия и Совет министров. Именно на заседаниях Европейского совета были приняты такие стратегические политические решения, как создание ЕВС, завершение строительства EBP, учреждение ЕС, расширение ЕС и т. д.
Совет Союза – орган принятия решений. Он собирается на уровне министров национальных правительств, в связи с чем иногда именуется Советом министров. Однако в отличие от национальных советов министров он выполняет и законодательные функции; его решения, имеющие обязательную силу, образуют вместе с основополагающими договорами право ЕС (или коммунитарное право). Другое отличие состоит в том, что Совет Союза не имеет постоянного состава. Фактически существует множество советов, состав которых зависит от сферы деятельности, к которой относится рассматриваемый вопрос: Совет министров экономики, Совет министров сельского хозяйства, Совет министров иностранных дел и т. д. Но именно здесь представители стран – членов ЕС защищают свои национальные интересы.
Уникальным институтом является Европейская комиссия, или Комиссия Евросоюза (КЕС), имеющая наднациональный характер. Именно на нее приходится львиная доля повседневной рутинной работы, которая выполняется многими тысячами функционеров во всех областях деятельности, переданных на уровень Сообщества. Главное в работе КЕС – подготовка решений и их исполнение, включая контроль над тем, как они исполняются национальными органами. Комиссия управляет финансами ЕС – бюджетом и структурными фондами. В круг ее деятельности входят вопросы экономики, вчаст-ности энергетики и транспорта, сельского хозяйства, занятости и социальной проблематики, научных исследований и здравоохранения, статистики, образования и культуры.