В ночных набегах на германские магазины в основном специализировались поляки-нелегалы, продающие затем награбленное за десять-двадцать процентов от реальной стоимости - лишь бы хватило на водку, наркотики и ломоть пиццы. Эта публика не боялась ни тюрьмы, ни депортации: в Моабите их вполне устраивали чистые, просторные камеры и сытное, с ветчиной и бананами, питание, а нелегальный переход границы, следовавший незамедлительно после выдворения в Польшу, означал для них всего лишь приятный и полезный для здоровья променад.
В ночлежке я был одарен всеми постельными принадлежностями, включавшими подушки с одеялами.
Провожая меня до жилища, Валера говорил, что в случае каких-либо непредвиденных обстоятельств я могу переселиться к нему в любой необходимый момент:
- Хоть сейчас… Я даже твои простыни с дивана не убрал, только их одеяльцем накрыл. Приходи и ложись. Все, как в мавзолее…
Я был бесконечно признателен этому простому рабочему человеку, абсолютно равнодушному к происходящей вокруг него криминально-коммерческой возне, органически бескорыстному и привыкшему получать деньги за конкретный и нужный труд, которого он никогда не чурался.
Став обладателем чистенького постельного белья, я сел на трамвай и покатил в спорткомплекс, где одновременно размещалась сауна.
Получив в кассе билет, спросил на английском у стоявшей за мной в очереди очень красивой и хорошо одетой шатенки лет двадцати пяти, как, собственно, пройти в сауну?
- Я тоже иду туда, - ответила она. - Вы… американец?
- Акцент? - спросил я, вздохнув.
Она рассмеялась, показав здоровые, жемчужной белизны зубы.
- Да. Акцент. Я часто бываю в Лос-Анджелесе, поэтому…
- А я вот ни разу в Лос-Анджелесе не был.
- Серьезно?
- Вполне.
Мы поднялись по лестнице на второй этаж, отдали свои билеты контролеру и затем прошли в пустую раздевалку.
- Здесь? - спросил я, оглядываясь на ряды шкафчиков из серебристого пластика.
- Да, здесь раздеваются, - кивнула моя попутчица, стягивая с себя платье и оставаясь в трусиках и прозрачном черном лифчике.
Я несколько озадачился, искоса глядя на ее идеально округлые бедра и тяжелые упругие груди, которые в поддержке их лифчиком, на мой взгляд, и не нуждались.
- Раздевайтесь, что вы стоите? - предложила она.
Чпок! Лифчик расстегнулся, скрывшись в глубине шкафчика, куда полетели и трусики.
Я с невозмутимостью героя-висельника расстегнул рубашку, выгадывая мгновения для окончательного прояснения сложившейся ситуации, ибо опасался оказаться в роли чего-то недопонявшего идиота, но тут в раздевалку вошли две абсолютно голые молодые женщины и костлявый согбенный старичок, также никакой одеждой не обремененный, хотя в наготе своей скульптур Микеланджело он не напоминал.
До меня наконец дошло: у немцев так принято, и стесняться здесь нечего.
Я тоже полностью разоблачился и в этом порнографическом состоянии проследовал за шатенкой, с интересом глядя на ее очень складную попу, наводящую на всякие естественные размышления, которые лицемеры наверняка бы назвали грязными.
Как следует пропарившись в раскаленной духоте сауны и наплескавшись в бассейне, я пригласил шатенку в небольшой бар, располагавшийся на первом этаже спортивного комплекса, где произошло окончательное закрепление нашего знакомства.
Шатенку звали Ингред, работала она в международном отделе крупного банка, проживала в западной части Берлина, изначально являясь "капиталистической" немкой, а здесь, на бывшей гэдээровской территории города, оказалась, навещая свою престарелую тетку, и, вероятно, после визита к родственнице решила основательно помыться.
Естественно, со стороны Ингред последовали вполне логичные вопросы относительно целей моего пребывания на германской земле. Пришлось изворачиваться, туманно ссылаясь на предложение поработать тренером карате в одном из спортивных клубов.
А, собственно, что я мог ей сказать? Что я русский, которых здесь откровенно недолюбливали? Что дезертир с неопределенным будущим, проживающий на вещевом складе сомнительного дельца? Что имущество мое состоит из пистолетов, угнанной машины и позаимствованного у воров тряпья?
Услышав о том, что я специалист в нанесении увечий роду людскому утонченными методами восточных изуверов, Ингред устремила на меня взор, преисполненный восхищения.
- И ты не куришь? И пьешь только минеральную воду? - вопрошала она, гася сигарету и смущенно глядя на свой бокал, наполненный джином с тоником.
- Если честно, - отвечал я, - то иной раз алкоголь себе позволяю. А вот насчет курева - по-моему, это глубоко античеловеческое занятие. Ты уж меня извини, Ингред…
- А что извинять? Ты прав… - Она накрыла мою руку своей узкой нежной ладонью. - Тем более у меня полгода назад умер муж от рака легкого…
В этот момент я, нисколько не претендующий на роль искушенного психолога, тем не менее остро почувствовал, как между нами проскочила тепленькая искорка взаимного влечения.
- Ингред, - предложил я, руководимый идеей марксисткого толка - разжечь из искры костер, - ответь: не против ли ты отужинать с молодым, честно неженатым лицом американского происхождения? Если не против, берем такси и…
- Зачем такси? У меня есть машина, - рассудительно сказала она.
6.
Я проснулся в шесть часов утра, движимый чувством долга перед предстоящей работой, но тут вспомнил, что сегодня воскресенье и торопиться мне некуда.
Я лежал на широкой, как плато, кровати с зеркальной спинкой в спальне Ингред и, сонно всматриваясь в сумрак комнаты, из которого блекло выступал гарнитур цвета слоновой кости, вспоминал события прошедшего вечера и ночи, и виделся мне зальчик ресторана, высокие бокалы с легким ледяным вином, ее тревожный взгляд зеленоватых глаз в темноте салона машины, осторожный поцелуй, внезапно превратившийся в жаркое, ненасытное слияние губ, а затем эта комната, горячечная круговерть наших тел, мокрых от сладкого любовного пота, слившихся в неразрывное, не способное, кажется, разделиться целое…
Я осторожно нащупал висевший на спинке стула белоснежный махровый халат, выданный мне вчера неожиданной любовницей в качестве домашней спецодежды, и, поднявшись с ложа, босиком прошлепал по прохладному навощенному паркету на кухню.
В окне занимался серенький октябрьский рассвет; виднеющиеся за стеклом дома с мокрыми скатами крыш казались безжизненными нагромождениями унылого камня.
Я выпил кофе, затем принял душ и, ощупывая пробившуюся за ночь щетину, вернулся в спальню, сразу же угодив в сладкие утренние объятия Ингред.
- Никуда тебя не пущу, - шептала она. - Никуда… Останешься здесь.
Лишь поздним вечером я улучил минутку для того, чтобы позвонить Изе -сказать, что заезжать за мной в Карлсхорст не следует и утром я сам приеду к его дому.
Утром, высадив меня у подъезда обители моего работодателя, Ингред, подозрительно покосившись, спросила, не выйдет ли сейчас мне навстречу какая-либо прелестная дама, которую я условно именую своим менеджером?
В голосе ее сквозила явная ревность.
- Вот и дама, - указал я на появившегося в дверях Изю. - Прости, она несколько полновата, кривонога и ей необходим парик…
Ингред рассмеялась, поцеловав меня в щеку.
- Знаешь, кого ты мне напоминаешь? - спросила, влюбленно глядя на меня.
- Кого же?
- Ни-ко-го! - Она приложила палец к моим губам, дрогнувшим в невольной усмешке. Затем довольно суровым тоном сказала: - Прошу вас явиться после работы домой не очень поздно. Вы поняли?!.
- Йес, сэр… - вздохнул я.
Разъезды с Изей по знакомому маршруту "таможня - Кантштрассе - магазины" завершились вечерним посещением склада, где Валера уже установил железную дверь с сейфовым замком.
Мы прошли на недоустроенную кухню, чтобы выпить по кружке чаю, но едва уселись за столиком, как в коридоре послышались чьи- то шаги, и через мгновение перед нами возникли двое парней - рослых, с короткими стрижками, в спортивных костюмах и кроссовках на высокой пухлой подошве. Лица парней отмечало полнейшее отсутствие какого-то ни было интеллекта и каменная невозмутимость.
- Изя, вчера был последний срок, - встав на пороге, произнес один из парней вместо приветствия.
Я посмотрел на своего шефа. Он как-то моментально и ощутимо сник, густо покраснев лысиной и тревожно озираясь по углам кухни своими младенческими глазками. Скинь ему набежавшие годы, он вполне бы сошел за дитя, испугавшегося заглянувшего к нему в спаленку злого буку.
- Ты меня слышишь, Изя? - ровным голосом вопросил парень.
- Но я же сказал… - Изя словно бы пытался преодолеть некий языковой барьер. - Я же сказал…
- Что ты сказал?
- Это… Сказал, я тут ни при чем…
- Изя, - поморщился парень. - Тебе все объяснили… Ты заказал товар, товар закупили, теперь надо за него заплатить.
- Я ничего не заказывал… Я просто сказал: хорошо бы…
- Изя, хватит бегать по кругу. Ты заплатишь за товар и еще десять тысяч за наши услуги.
- Но…
- Сегодня.
- Но какие еще услуги?!.
- Услуги, - терпеливо продолжил парень, - оказанные нами нашему клиенту. За беготню, базары с тобой…
- Я ничего не собираюсь платить! - выкрикнул Изя визгливо и привстал со стула. - Это… какой-то рэкет!
- Тогда поедем прокатимся с нами, - зевнул второй парень, широко разверзнув зубастую пасть, и шагнул к Изе, ухватив его за ворот куртки.
Хотя внимание незваными гостями мне выказывалось не большее, нежели кухонному столу, я нашел необходимым проявить свое присутствие при данном деловом разговоре.
- Эй, любезный… - Не вставая со стула, я перехватил кисть парня, вцепившегося в Изину верхнюю одежду. - Полегче. По- моему, коммерческие споры в этой стране решаются в судебном порядке, а не частным силовым давлением. Так что убери свою лапку.
- Надо говорить "пожалуйста", подонок, - поправили меня.
- Пожалуйста, подонок, - смиренно повторил я.
- Это кто? - не глядя на меня, спросил парень у Изи.
Вместо ответа тот издал какой-то беспомощный звук, обычно употребляемый для выражения своих мыслей крупными рогатыми животными.
- Я грузчик, - скромно представился я.
- Ах грузчик… - процедил парень. - Ну, тогда иди перекури, героизм не входит в твои обязанности.
- И по совместительству охранник этого человека, - учтиво продолжил я.
- О, это меняет дело, - озабоченно произнес второй парень, доставая из-под куртки граненые нунчаки темного дерева, соединенные гибким металлическим тросиком, закрепленным в узенько блеснувших хромом подшипниках.
Вышибала материальных ресурсов имел очень хороший инструмент для своей работы, это я уяснил сразу.
Попутно мной уяснилось и другое: сейчас последует удар деревом твердых пород по моему черепу, и главное - уловить мгновение, предшествующее контакту предметов живой и неживой природы.
Мизансцена оставалась прежней: Изя парализованно замер в обмякшей позе деморализованной жертвы, рука первого злодея крепко держала его ворот, а мои пальцы столь же крепко обхватывали запястье противника.
Нунчаки с присвистом описали в воздухе стремительную дугу. Я, не вставая со стула, подсек ударом пятки лодыжку воротодержателя, одновременно дернув его за руку резким движением книзу.
Ах, какая же это элегантная штука - айкидо, позволяющая точным расчетом направить силы недругов, устремленные на тебя, им же во вред!
Деревяшка точно и беспощадно вклеилась в стриженый затылок невольно прикрывшего меня вышибалы, кулем рухнувшего под стол, и тут же, не давая опомниться выведшему его из строя дружку, я плеснул очень горячий чай из кружки прямо в его удивленно разинутую пасть, что дало мне необходимое время для того, чтобы подняться со стула, миновать разделяющее нас пространство и, во избежание второго удара нунчаками, плотно приблизиться к агрессору, подсадив его на свое колено тем местом, что было наверняка нежнее его очерствелой души.
- Что ты сделал? - с ужасом вопросил меня Изя, глядя на неподвижно лежавшие в осколках разбитой посуды тела.
- Защитил свою жизнь, - сказал я, - честь и достоинство. Заодно выполнил служебные обязанности.
- Ты не представляешь, что теперь будет…
- Зато представляю, что было бы, - ответил я, подбирая с пола нунчаки.
- Они же меня на куски порежут…
- Давай обсудим эти проблемы не при посторонних, - сказал я, выволакивая за ноги громоздкое туловище слабо попискивающего гангстера с разбитыми яйцами к выходу из складского помещения.
Перетащив недееспособных амбалов во внутренний дворик дома, где валялись искореженные кузова разобранных автомобилей и всяческий бытовой мусор, я вернулся на склад.
Пригорюнившийся шеф сидел на табурете, напоминая своим видом восьмиклассницу после аборта.
- Без тебя домой не поеду, - прохныкал он. - У меня будешь жить, я тебе комнату дам…
Я направился в свою спальню за хранящимся под матрацем "макаровым", приходя к заключению, что впервые в жизни получаю такое обилие предложений о совместном проживании.
Мной не испытывалось никакого желания обрести приют в Изиных апартаментах, тем более этот человек был мне откровенно чужд самой своею сутью, но вот проводить его до дома, - глубоко подавленного визитом бандюг, я счел необходимым.
- А из-за чего, собственно, конфликт? - спросил я, влезая в кабину грузовичка.
- Да на ровном месте… попал! - удрученно отмахнулся Изя. - Из Питера позвонили: дай, мол, слезоточивый газ в баллонах, возьмем по три марки… Я обратился к деятелю одному… Просто спросил, может ли он контейнер подогнать…
- Понял, - кивнул я. - Контейнер подогнали, а заказчик соскочил. Теперь ты ссылаешься на неопределенность договора между тобой и поставщиком. А поставщик - на определенность… Так?
- Так, - тяжко вздохнул Изя, почесав лысину. - Вот и преподнесли мне подарочек на день рождения, - добавил с беспомощной злобой.
- У тебя сегодня день рождения?
- Таки да… - развел он руками. - Тридцать семь. И чувствую, как в жизни страны, так и в жизни отдельного человека, эта дата одинаково безрадостна…
- Не напускай мистики, - сказал я. - Позвони в полицию, здесь не Россия, монополия на рэкет принадлежит исключительно государству с его налоговой системой, и таких конкурентов это государство не потерпит.
- Понимаешь, - сказал Изя, - таки ты прав, но есть обстоятельство: полиция здесь защищает немцев, а для русских полиции тут нет. Заявление они примут, конечно, но вторым, и последним документом в деле может стать протокол осмотра трупа. А немцам это как-то по барабану: ну, криминальная разборка в русской мафии, большое дело! Да им бы пусть все эти русские, поляки, вьетнамцы, югославы друг друга перекокошили! Какая от них польза?
- Это точно, - сказал я. - От вас один геморрой.
- Ты на что намекаешь?
- А чего тут намекать? Ты что, умножаешь культурные или материальные ценности Германии? Платишь налоги?
- Мы, - произнес Изя с пафосом, имея в виду, вероятно, представителей своей нации, - понесли такие жертвы, что имеем тут право вообще на все!
- Вот это и заяви в немецкой полиции, - заметил я. - Пусть дадут тебе пожизненную охрану. Скажи: новые жертвы - значит, и новые переселенцы… И всех - ублажи. Пусть выбирают.
Собеседник смерил меня осуждающим взором, но ничего в ответ не произнес.
В доме Изи нас встретило праздничное еврейское застолье. Гости - в основном барыги с Кантштрассе и прочий торгово- криминальный люд, - рассыпаясь в поздравлениях, бросились зацеловывать припоздавшего коллегу-именинника, желая ему благ всяческих, и Изя несколько приободрился, отстранившись от тягостных воспоминаний о сегодняшнем инциденте.
Я был представлен гостям Изи как его деловой партнер, усажен за стол и снабжен тарелкой с первосортным закусоном.
Застольные темы можно было бы отнести к производственным: какой товар идет хорошо, какой плохо, кто кого обманул и кто сколько сумел заработать, что делать после вывода отсюда кормилицы-армии, и, наконец, остро волновал присутствующих вопрос о том, когда же наконец на покинутой ими родине к власти придут жестокие дяди и начнется планомерный убой оставшихся евреев, замена денег на талоны, закрытие границ и коммерческих ларьков.
Данный вопрос будоражил умы эмиграции, собравшейся в своей сплоченной компании, столь активно, что у меня невольно создалось впечатление, будто, не установись в ближайшее время в России кровавая диктатура, всех их постигнет жесточайшее разочарование в подло обманутых надеждах.
Человек с тремя подбородками, расплывшийся от жира, как кисель, увенчаный тремя золотыми цепями, видневшимися в умышленном, полагаю, разрезе рубашки, кривя губу, полюбопытствовал, негромко обратившись ко мне:
- А ты вроде… русский, нет?
- Да, - не стал отрицать я.
Человек с многозначительным удивлением приподнял кустистую бровь. Пробурчал себе под нос, как бы вопрошая самого себя:
- И чего же, интересно, ты тут делаешь?
Отвечать ему я не стал. Хотя, с другой стороны, нашел вопрос довольно-таки справедливым. В этой дурной компании приличному человеку, в общем-то, делать было действительно нечего.
Я вышел на кухню. В окне виднелся Рейхстаг - черненький, маленький… Раньше он мне представлялся иным - каким-то каменным монстром, подавляющим воображение своими размерами.
- На что любуютесь? - донесся вопрос.
Я увидел возле себя сухонького старичка - очевидно, какого- то родственника Изи.
- Так… - Я пожал плечами. - Вспоминаю свой, так сказать, Рейхстаг. Из кинохроник детского времени.
- А-а! - старичок улыбнулся, показав ровные фарфоровые зубы. - Нет, молодой человек, теперь это несколько другое здание… Подшпаклеванное, подкрашенное, лишенное купола…
- А купол куда делся?
- Американцы к себе отвезли. В качестве боевого трофея. У них вообще одно время было желание, по-моему, все исторические камни Европы к себе перетащить… - Старичок вздохнул. Затем продолжил: - А что поделаешь? Америка - сила! Да и мы здесь благодаря ей. Немцы нас сюда под ее нажимом пускают, исключительно, молодой человек, благодаря нашим американским ребятам, которые там у власти, они-то о нас и заботятся.
Старичок, вероятно, ошибочно принял меня за соплеменника, в чем я его разубеждать не стал.
- Скоро они и кремлевские звезды к рукам приберут, - заявил он. - И куранты со Спасской башней. Поставят где-нибудь на Таймс-сквере…
Мне отчего-то стал неприятен этот разговор. Я, конечно, родился и вырос в Америке, считая ее великой страной, но Спасскую башню все-таки предпочитал видеть на том месте, где ее первоначально и возвели.
- Вы… давно здесь? - попытался сменить я тему.
- Уже пять лет. Но не здесь - в Израиле, сюда приехал к племяннику в гости…
- Нравится? В Израиле?
- Как вам сказать… - призадумался старый человек. - Вообще-то сытно, медицина неплохая, но - скучаю…
- По чему конкретно?