- Ну вот. Аккуратно, Толя, надо, ювелирно, я бы сказал… Через все эти жопы столько ребят погорело, и, кстати, если о космосе, то запомни: каждая новая жопа - это всегда как полет на Юпитер: никогда не знаешь, чем дело кончится…
- На Венеру, - осмелился внести я поправку.
- Во! Понимаешь.
После обеда, плавая в широком посольском бассейне с панамой колонизатора на голове - во избежании солнечного нокаута, Николай Степанович рассуждал далее, не глядя на меня, державшегося на воде близ него, как прилипала возле акулы.
- Я, Толя, человек естественный, - говорил он, распространяя над водной поверхностью густой аромат послеобеденного пива. - И даже скажу так: если мужика к бабам не тянет, доверия у меня к нему нет. Но ведь эти долдоны… там… - Он завел глаза к солнцу, отчего панама свалилась в воду, однако сноровисто мной была водружена обратно. - Им же нужно, твою мать, обоснование, понимаешь… Поэтому так. Оформим блядство твое как задание родины. Они как, куропаточки эти, социализму сочувствуют, ты выяснял?
- Кажется… нет, - признался я горько.
- М-да, что они понимают, бляди… Выросли там на своих апельсинах… В общем, будешь проводить разработку.
- Разработку… чего?
- Кошелок своих, дурак…
- Понятно…
- Мне непонятно, а ему понятно… Ладно, вылезаем, вода ключевая просто, недолго и инструмент застудить…
Из последующих разговоров я довольно легко уяснил смысл так называемых "разработок" и вообще своего приобщения к шпионской деятельности на территории дружественной Индии.
Важен был Николаю Ивановичу исключительно процесс, а не результат. Причем процесс оправдывал и расходы по хождению в рестораны с индусами-сослуживцами, и любые шуры-муры с университетскими моими подружками, и вообще все тяжкие.
Любые возможные недоразумения закрывались универсальной формулировкой: " В целях оперативной целесообразности…" И так далее. То есть проведено распитие спиртных напитков, куплен автомобиль, установлен сексуальный контакт, затем еще один, разбита витрина, совершен наезд на пешехода, произведены дополнительные расходы…
Главное, как я понял, больше отчетов и суеты. И тогда на твоем шпионском пути все светофоры будут сиять неизменно зеленым светом.
Впрочем, привлечение меня к шпионажу наверняка отвечало целям все той же дутой отчетности, хотя заданий "прокачать" тот или иной "объект" поступало от Николая Степановича с каждой неделей все больше и больше.
Я получал деньги на рестораны, покупку машины, подарки, возил из посольства баулы японской радиоэлектронной аппаратуры, по закону облагаемой дикими таможенными пошлинами, и в перепродажу ее как заведомо контрабандного товара, втягивал индийских военных спецов, устанавливая таким образом с ними двусмысленные контакты; также знакомил спецов, по наущению Николая Степановича, с приезжающими из Союза командированными "инженерами" - якобы как со своими друзьями, способными еще более укрепить наш противозаконный бизнес…
Индийские служащие с их худосочной зарплатой на сделки шли, как голодные щуки на блесну, а командированные "друзья-инженеры", кого отличали одинаково невыразительные физиономиии и характерный оценивающий прищур собаки породы питбуль, довершали мои коварства уже на своем, холодно-профессиональном уровне.
Как-то я заикнулся о нечистоплотности своей второй, так сказать, специальности Николаю Степановичу, на что получил следующую отповедь:
- Запомни: Индия - стратегический плацдарм. Думаешь, мы им за красивые глазки самолеты сюда гоним и бесплатные ракетоносители для спутников даем? Дружба, мир, гони сувенир, думаешь? Да тут война идет. Сейчас, сегодня. Между нами и Штатами. И не было бы советской халявы, знаешь, кто бы твоих индуЇв сейчас вместо нас охмурял? Рябятки из ЦРУ! Они и так тут кругами ходят, как бесы у монастырских стен…
Аббревиатуру, составляющую название американского разведывательного ведомства, Николай Степанович, равно как и все его коллеги, неизменно произносил слитным единым звуком, похожим на плевок.
- И не исключаю, - продолжал старший товарищ, - что некоторые из твоих блядей, кстати…
- Да быть не может!
- Ох, может, Толя… Хотя… чего с тебя, раздолбая, взять… Глаз-то как?
- Почти в норме.
- Самое главное! Да… В Москву тебе надо бы съездить, двадцать пять лет скоро, хоть с матерью встретишься, отметишь…
- Николай Степанович!
- Ну?
- А с институтом как? Ведь если не восстановлюсь - привет, армия!
- Решим, - отмахивался всесильный генерал. - И с армией, и с институтом, и с приветом. То заботы мои. А пока вот… две тысячи рупий вам, молодой человек, на радости быстротекущей жизни, и вот тут подпишись…
- Сумму указывать?
- Не надо.
С кучей разнообразного сувенирного хлама я отбыл в Москву в отпуск.
Уже вовсю бушевала перестройка, чье начало я благополучно пересидел за рубежом, создавались кооперативы и устойчивые преступные группировки, появлялись в быту рядовых граждан компьютеры и видеомагнитофоны, и мое зарубежное бытие в государстве третьего мира особо престижным уже никому не казалось.
- Бросай ты эту страну факиров, иди в институт, - убеждала меня маман, - а то так и будешь вечным студентом…
Что ей ответить, я просто не знал, будущее свое соотнося с планами моего покровителя Николая Степановича.
На поддержку кого-либо иного мне просто не приходилось рассчитывать.
В силу неизвестных причин, выяснение которых я посчитал излишним и неделикатным, муж-полковник маму мою оставил, жила она теперь одна, работая референтом в английской торговой фирме, красота ее поблекла, тяготилась она вечерним своим одиночеством, а потому отпускать меня обратно категорически не желала.
Меня же, наоборот, тянуло обратно в солнечную Индию из мрачной осенней Москвы - к моей обжитой квартирке, подружкам, оставленному на служебном паркинге автомобильчику "амбассадор", университету, секции карате и привычной работе.
Кстати, благодаря в основном щедротам Николая Степановича, образовалс у меня из сэкономленных "оперативных расходов" сберегательный счет в размере тридцати пяти тысяч долларов США в солидном банке города Бангалора, и спонсировать данными средствами государство Индию я при всем уважении к нему как-то не собирался. Мой счет в банке курировал знакомый мне менеджер, кому я давал уроки в школе карате.
Через неделю пребывания в отпуске, ранним утром, запомнившимся как самое худшее утро в жизни, в квартиру пожаловали трое в штатском.
Мать уже ушла на работу, я только-только протирал глаза ото сна, входную дверь открыл безо всяких "кто там?", и тут же в нос мне сунули удостоверение с тисненой надписью "КГБ СССР" и вежливо спросили разрешения в квартиру войти, чему я, по причинам естественным, противиться не стал.
Далее начался кошмарный сон наяву.
- Ну как, акклиматизировались? - поинтересовался один из безликих штатских, в то время как второй, бесцеремонно открыв книжный шкаф, вытащил из него томик Гашека и, раскрыв книгу, извлек лежавшие между ее страниц загранпаспорт и сберегательную книжку, выданную в индийском банке. Понятное дело, даром ясновидения этот тип обладал едва ли, а вот способностью проникновения в жилища граждан во время их отсутствия там и выяснения, где что лежит, - наверняка.
- Неплохо зарабатываем, а? - обратился он ко мне, поневоле утратившему дар речи. - Молчим? Собирайтесь, поедете с нами.
В глухом, лишенном окон кузове военного автомобиля я был вывезен за город и вскоре очутился на территории тюремного типа объекта, обнесенного бетонным забором с козырьком из колючей проволоки, протянутой на изоляторах.
Собственно, разглядеть объект мне привелось мельком, поскольку сразу же из автомобиля меня провели в полуподвальное помещение с решетками на окнах, где находился стол и два стула, на одном из которых восседал грузный седовласый человек в потертом вельветовом костюме болотного цвета.
Человек вежливо представился:
- Иван Константинович.
После предложил мне чай и бутерброды, от которых я, не успевший позавтракать, не отказался.
Надо отметить, что вели себя комитетчики по отношению ко мне подчеркнуто корректно, хотя принадлежность данных лиц именно к КГБ я сразу же поставил под глубокое сомнение. Однако то, что мне довелось оказаться в недрах одной из спецслужб, уяснил однозначно.
Глупых вопросов о правомерности своего задержания я не задавал, прав не качал и держался так, будто все происходящее со мною - событие естественное и ординарное.
Седовласый Иван Константинович полюбопытствовал о наших с Николаем Степановичем взамоотношениях и получил ответ, что таковые отношения превосходны; затем, проявив обескураживающую осведомленность о частностях моего индийского бытия, перешел к вопросам, касавшимся контактов с индусами, а далее беседа затронула финансовые расходы, которыми плодотворность данных контактов обеспечивалась.
В своих объяснениях я в основном ссылался то на личную забывчивость, то на руководящие указания Николая Степановича, настоятельно рекомендуя своему дознавателю привлечь к нашему диалогу и моего генерала-начальника, способного подтвердить правдивость даваемых показаний, но таковые рекомендации жестко игнорировались, и я начинал понимать, что мой всемогущий покровитель, видимо, влип в какую-то историю, одновременно затянув легковесным перышком в ее крутую воронку и меня, грешного…
Из письменного стола Иван Константинович достал какие-то бумаги.
- Ваша подпись?
Да, подпись была моя. На всех бумагах без исключения. Но только машинописные тексты над подписью были в диковинку:
"Получено пятьдесят тысяч долларов…"
"Тридцать тысяч долларов…"
"Шестьдесят две тысячи долларов…"
И так далее.
- Я не получал этих денег!
- Подпись ваша?
- М… да.
- Так вы что, подписывали чистый лист?
- Ну… в общем… Николай Степанович сказал…
- Вы на Николая Степановича не ссылайтесь, вы о себе, пожалуйста… И подробнее.
- Он сказал: ты подпиши, а документ я заполню.
- Но вы же не придурок, вроде…
Тут я ответил так:
- Вопрос не в том, придурок я или гений. Вопрос в том, что Николай Степанович - генерал, не терпящий обсуждения приказов.
- Хорошо. А откуда появились тридцать пять тысяч долларов на вашем счете в банке?
- Мне их дал Николай Степанович, - не моргнув глазом продолжал я дудеть в самую надежную дудку. - На возможные непредвиденные расходы.
- Вот так сразу - взял и дал. Тридцать пять тысяч.
- Не сразу. Частями, время от времени. Он говорил, что это наш оперативный стратегический запас.
Я врал, уже веря самому себе. И все валил на бывшего своего начальника, сознавая: казнокрад Николай Степанович, конечно же, для моего следователя абсолютно и категорически недоступен и, возможно, плавает сейчас в своей панаме неторопливым брассом в бассейне какого-нибудь роскошного отеля, расположенного на берегу океана в штате Флорида, предоставив мне отдуваться за весь его финансово-агентурный аферизм…
- То есть вы понимаете, о какой сумме идет речь? - спросил Иван Константинович с ощутимой угрозой.
- Не понимаю.
- О сумме более миллиона долларов.
- Извините, но тогда я парюсь здесь за чужие радости.
- Выбирайте выражения.
- Я их как раз и выбираю. Самые доходчивые.
- Анатолий, вам придется у нас задержаться.
- На каком основании? - мягко вопросил я.
Иван Константинович помедлил, затем со вздохом произнес:
- Я буду откровенен, Толя. Вы взрослый мальчик, понимаете, с кем имеете дело, и уж, конечно, сознаете, что данную историю нам надо прояснить до конца. Поэтому предлагаю вам или сотрудничество, или конфронтацию. Как скажете, так и будет.
- Сотрудничество, - не утрудившись раздумием, изрек я.
- Еще одно доказательство, что вы не придурок, - констатировал мой следователь. - А теперь позвоните маме на работу и сообщите, что вы уехали на три дня к школьному приятелю на дачу.
Из ящика стола он извлек трубку радиотелефона. Я в точности исполнил его приказ.
Далее - началось! Нескончаемые допросы, полиграф, снова допросы…
Скоро ситуация прояснилась для меня окончательно: я проходил в качестве свидетеля во внутреннем расследовании, поначалу фигурировал как соучастник преступного сговора и доверенное лицо перерожденца в генеральском мундире, но во мне быстро, что называется, разобрались, и по прошествии третьего дня Иван Константинович передал мне заклеенный почтовый конверт, не отмеченный никакой надписью, но явно содержащий некие бумаги.
- Ваша трудовая книжка, - пояснил он. - Вы уволены с работы по сокращению штатов.
- Я понял, - кивнул я, уже свыкшийся с мыслью, что с Индией, да и со всей моей прошлой жизнью пришла пора расстаться. Однако заметил: - В Бангалоре у меня осталась куча вещей…
- Ах, Толя, - отозвался Иван Константинович, - вы даже не представляете, сколь мизерны ваши потери по сравнению с теми, какие вас ожидали первоначально!..
И я заткнулся.
- Кстати, - задал Иван Константинович напоследок меркантильный вопрос, - вам в банке не выдавали карточку для снятия денег из банкомата?
- Нет, - мотнул я головой, испытывая злорадное удовлетворение. - Обычно я приходил с книжкой к менеджеру, мы с ним хорошо знакомы… Он, собственно, мне и открыл счет. Зовут его Сешейя…
- Свободен, - процедил инквизитор сквозь зубы.
В том же военном автомобильчике с глухим кузовом, в народе именуемом "креветкой", я был доставлен с таинственного загородного объекта домой.
Несмотря на то, что Иван Константинович в угрожающих выражениях предупреждал меня об обете молчания насчет всего приключившегося со мной за эти три памятных дня и снабдил правдоподобной легендой о внезапном завершении моей индийской эпопеи, я все-таки поведал маман о случившемся - правда, под честное ее слово о неразглашении…
Возмущению маман не виделось конца и края.
- Какая, к чертовой матери, "перестройка"! Та жа сталинская зона! - бушевала бывшая правоверная коммунистка. - Те же гестаповские ухваточки… Тебя пытали, сынок?
- Не, даже кормили…
- Баландой какой-нибудь?
- Не, обед как обед. Гуляш, компот…
- Они накормят! Гуляшом! Из человечины…
Несмотря на данное мне обещание о соблюдении тайны прошедшего следствия, маман, переполненная негодованием и гражданской ущемленной гордостью, не только тайну широко разгласила, но и накатала жалобу в прокуратуру города, причем на мои стенающие возражения по поводу данного мероприятия отреагировала с надменной решимостью убежденного камикадзе: мол, скажем "нет" гэбэшному террору, кончилось время его, аминь!
Маман, как понимаю, наивно воодушевили появившиеся в прессе критические статьи в адрес секретных коммунистических ведомств, и она решила внести свою лепту в дело нарождавшейся, ха-ха, демократии.
Что ею руководило? Месть за прошлый каждодневный страх перед вездесущим ГБ, в чьей тени протекла вся ее жизнь - пусть сытая, заграничная?.. Или осознание конечной никчемности такой жизни? Кто знает?
- А может, это ГРУ? Или еще какая-нибудь шпионская шарашка? - пытался умерить я ее пыл.
- Все они - волчьи ягодки с одного и того же куста, - звучало непреклонное.
Кстати, связавшись с бывшим мужем-полковником, мама выяснила, что ни в какую Флориду Николай Степанович с похищенными деньгами не бежал, а скончался сразу же после моего отъезда на территории Индии от обширного инфаркта, после чего, вероятно, наткнувшись на компромат в его бухгалтерии, компетентные дяди и затеяли расследование финансовых злоупотреблений некогда недоступного какому-либо контролю генерала.
Очередным утром, когда я покидал квартиру, направляясь в институт, где намеревался подать заявление о своем восстановлении в составе студентов, на лестничной клетке мне встретились капитан милиции и двое военных - майор и лейтенант, выходящие из лифта.
- О! - восхищенно присвистнул майор, всматриваясь в меня. - Никак Подкопаев Анатолий, мастер спорта по мордобитию и по бегу…
- По какому-такому бегу? - спросил я неприязненно.
- По бегу от призыва в армию, - с улыбкой пояснил майор.
- Ах, мама, мама, что ты натворила! - сказал я майору.
- А все по закону, Толя, - откликнулся он. - Вот, - указал на милицейскую шинель. - Имеем предписание, с нами представитель властей, так сказать…
- Мне надо позвонить матери…
- Мы сами позвоним. Ну, как договариваться будем?.. По- доброму, по-злому, а?..
Я тяжело вздохнул. Мне остро захотелось оказать этим типам в погонах серьезное физическое сопротивление, но такое желание по причине его нецелесообразности я отклонил, вновь выбрав сотрудничество, а не поединок, тем более помнил золотое правило: порой победу в поединке означает уклонение от него.
За свое соглашательство я получил возможность переодеться, взять с собой туалетные принадлежности, пакет с едой и необходимые мелочи, после чего закрыл квартиру и обреченно вышел со своим конвоем к поджидавшему нас у подъезда милицейскому "уазику".
Дальше все шло по накатанной колее: ускоренная медкомиссия, когда мне пришлось пожалеть об излеченном глазе, - хотя напрасно, ибо вместо службы в армии органы придумали бы для меня наверняка куда худшую пакость; стрижка под "ноль", вручение военного билета и отправка на той же милицейской машине на призывной пункт, причем сопровождавший меня лейтенант предупредил: "Сбежишь, возбудим уголовное дело об уклонении от призыва мгновенно, у кого-то большой на тебя клык, парень, вырос…"
Я хмуро кивнул, всецело насчет "клыка" соглашаясь.
На призывном пункте меня передали под попечение какого-то нетрезвого капитана с петлицами артиллериста, сообщившего, что команда, в которую я включен, ждет отправки и сопровождающий, отбывший на вокзал за билетами, должен вернуться с минуты на минуту.
- Чтобы глаз с него не спускал! - сурово предупредил лейтенант нетрезвого капитана, и тот кивнул ему с таким угрюмым пониманием, что я твердо уяснил: мне конец!
После меня провели в кабинет, где стояло несколько письменных столов, заваленных папками с личными делами призывников, и множество стульев, также тяжестью папок обремененных.
- Сиди здесь, - коротко сказал капитан, затем подошел к письменному столу, вытащил из него бутылку водки, шумно выдохнув воздух, совершил из бутылки объемный глоток и, утеревшись рукавом кителя, кабинет покинул, не забыв, правда, запереть за собой дверь.
Любопытствуя, я взял в руки одну из папок. Какой-то Подколозин…
И - замер, обожженный неясной, но стремительно формирующейся в сознании мыслью…
На подоконнике лежала самая тощая из стопок - всего лишь пять папок.
Я, сомнамбулически привстав со стула, подошел к окну и на верхней папке узрел свою фамилию…
Вероятно, это была какая-то особая стопка, даже наверняка особая.
Далее чисто механическим жестом я взял свое личное дело, переложив его в ту стопку, где лежало дело Подколозина, а его папку, да прости мне, неведомый собрат по несчастью, уместил в категорию "избранных".