- Черт побери!- рявкнул Тавернье и, схватив бинокль, вылетел на балкон, выходивший на сторону, противоположную Садовому кольцу. Однако бинокль ему не понадобился - бронетанковая колонна уже почти поравнялась с домом, в котором располагался корпункт, и конец ее терялся в дальней перспективе широкой улицы, уходившей к югу. Тавернье перебирал глазами бесчисленные машины, окрашенные в бледно-зеленые маскировочные разводы: приземистые танки, казалось, непрерывно принюхивающиеся к собственному смраду, головастые зенитные установки, боевые машины пехоты, напоминающие гробы на колесах, бензозаправщики, полевые радиостанции, тяжелые грузовики... Все это глухо ревело, сотрясая вибрацией двигателей всю округу, и заволакивало маревом выхлопных газов городские кварталы, и без того уже изнемогающие от духоты. Оглушительно грохотали военные вертолеты, на малой высоте барражировавшие над городом. Впрочем, над Центром они не летали, не желая рисковать без нужды: мятежники предупредили, что на случай воздушных атак у них имеется достаточное количество переносных зенитных комплексов "Игла". По свободной правой стороне улицы сновали, едва успевая разъехаться, военные джипы и разведывательные боевые машины, напоминавшие зеленых лесных клопов. На фоне ясного знойного дня, множества солнечных бликов и бледно-голубого неба с застывшими на горизонте лиловыми облаками вся картина походила на приготовления к какому-то грандиозному празднику времен Советской империи. Тавернье, завороженный зрелищем, почувствовал плечо Шарля - тот вышел на балкон с камерой и уже снимал, порой переводя объектив с земли на небо, на вертолеты. Вдоль улицы, вдоль блекло-зеленого потока машин, белела, словно пенная кромка, толпа любопытных, растянувшись сколько хватал глаз. Люди виднелись в окнах домов, теснились на балконах, появились и на крышах.
- Сколько зевак,- пробормотал Шарль. - Боюсь, достанется им, когда начнется стрельба.
- Вряд ли дотуда добьют от Садового кольца,- усомнился Тавернье.
- Думаю, что добьют,- возразил Шарль, не отрывая глаза от окуляра. - Не верю, чтобы наш друг, если он у мятежников главный, не запасся на всякий случай минометами и прочими подобными штучками. Начнут лупить и по голове колонны, и по середине... Может, только до хвоста не добьют, поскольку хвоста я не вижу.
В этот момент в помещении корпункта раздался звонок. Тавернье бросился к телефону и услышал в трубке знакомый голос:
- Добрый день, Франсуа. Ну как, впечатляющее зрелище, верно?
Тавернье пробормотал что-то утвердительное. Корсаков продолжал:
- Газеты я получил, спасибо. Я, собственно, звоню с двумя целями: поблагодарить вас и сообщить вам, что вы идиот.
В трубке на некоторое время воцарилось молчание. Осознав услышанное, Тавернье возмутился:
- Это почему же?
- Потому что вы не понимаете простой вещи: столь любимые и вами, и мной демократические ценности сейчас используют для того, чтобы ограбить целую страну, и не только ограбить, а и поставить ее на колени на веки вечные. Может, вы поймете наконец, что кроме демократических ценностей есть еще и кое-какие другие? Может, вы поймете, что демократии не присуща святость и что она способна вырождаться в олигархию? А ведь если вы припомните наш давний разговор в Бейруте, то припомните и то, как я называл тогда демократию единственно достойным общественным строем. Я и сейчас не отказываюсь от своих слов, но я не собираюсь мириться с вопиющей несправедливостью, если она щеголяет в демократических одеждах. На вашем примере я убеждаюсь, что догматическую идеологию не обязательно насаждать насильно - важно просто долбить изо дня в день одно и то же, называя черное белым, и постепенно даже самые честные люди вроде вас начинают считать правильными и честными даже самые бесчестные вещи. А что касается вас, то вы, к сожалению, тут не только жертва: вы и сами вдалбливаете в массовое сознание извращенные истины. Ну, может, Господь Бог и зачтет вам то, что вы сами в них веруете.
Тавернье хотел было возразить, но Корсаков перебил его:
- Опять собираетесь толковать мне о деструктивных силах, к которым я принадлежу, об ужасах насилия, о роли исторического прогресса?
Тавернье замялся, потому что именно эти аргументы зашевелились у него в голове, а Корсаков продолжал с усмешкой:
- Франсуа, вы прекрасный человек. Если вы смотрите на все происходящее в мире лишь с одной точки зрения, то это объясняется тем, что вы неисправимый идеалист, а не тем, что вы продажная шкура, как абсолютное большинство ваших собратьев по профессии. Постарайтесь наконец меня понять: для меня война и насилие - вовсе не самоцель. Однако пока в мире существуют война и гнет - а я думаю, что они будут существовать вечно,- я буду с теми, кто воюет, а не с теми, кто трясется, ожидая стука в дверь; я буду с теми, кто выступает с оружием в руках против гнета, а не с теми, кто рассуждает о постепенности исторического прогресса. Простите, не перебивайте меня, ведь когда я читал ваши статьи, у меня не было возможности возразить вам. Так вот, хочу вам напомнить, что в исламе есть понятие "джихад". Как и положено полноценному современному демократу, к исламу вы относитесь с недоверием, а напрасно. Джихад - это вечная война, которую следует вести правоверному для защиты своей веры, для утверждения божественной справедливости, во имя внутреннего самоусовершенствования. Это и внутренняя, духовная борьба для достижения духовной гармонии, но и борьба против внешнего гнета, потому что не может быть духовно совершенен тот, кто позволяет унижать в себе любимое создание Бога. Извините, не в моих правилах произносить долгие монологи по телефону, но кто знает, когда нам доведется еще поговорить в этом мире и доведется ли вообще. Продолжайте получать для меня газеты, а я в долгу не останусь. И, главное, берегите себя. Ни к чему вам лезть под пули - материалами я вас обеспечу. Но все-таки, Франсуа, вы - идиот.
- Мерси,- по-русски буркнул Тавернье, уже успевший усвоить, что французское благодарственное слово почему-то приобрело в русском языке ироническое звучание. Корсаков повесил трубку.
Отставной капитан Ищенко стоял в толпе и,оглушенный ревом двигателей, наблюдал, как мимо него одна за другой осторожно проплывают многотонные стальные туши в зеленых маскировочных разводах. Бронетанковая колонна при приближении к Садовому кольцу замедлила движение, поскольку возрастала опасность нарваться на засаду. До сих пор движение шло довольно гладко - мэр выполнил свое обещание, милиция и ГАИ в общем и целом расчистили путь, и если не считать случайных заминок в лице группы пьяных, с приветственными воплями выскочившей на проезжую часть, или нахальной легковушки, попытавшейся пересечь проспект в тот момент, когда в колонне образовался разрыв, но неожиданно заглохшей, более серьезных помех войскам не возникало. Водителя легковушки, разумеется, сочли сгоряча за террориста-камикадзе и довольно сильно поколотили - как милиционеры, применявшие для этого дубинки, так и танкисты, обходившиеся кулаками и сапогами. Когда после осторожного осмотра машины выяснилось, что это просто фанатик дачного хозяйства пытается прорваться за город, водителю всыпали еще и затем, сменив гнев на милость, откатили на руках его издохшую колымагу с проезжей части. Все происходившее воспринималось толпой, не исключая и капитана Ищенко, как интересный спектакль. Затем Ищенко, поймав частника, по параллельным улицам переместился к самому Садовому кольцу, обогнав при этом колонну. Он уже выполнил задание Корсакова - по подземным коммуникациям пересек Садовое кольцо, зашел на указанную ему квартиру, где переоделся, после чего навестил тетушку Веры Николаевну и обревизовал ее охрану. Охрана пребывала в весьма благодушном настроении - попивала у тетушки чай и валялась на ее диванах. Ищенко градом весьма изобретательных матюков прекратил эту идиллию, после чего обратился к тетушке:
- Вера Николаевна, вы ведь знаете, что происходит в Москве? Знаете роль Виктора в этом?
- Догадалась, голубчик,- с достоинством ответила Вера Николаевна. - То есть какую конкретно он там должность занимает, я, конечно, не знаю, но, должно быть, чем-нибудь командует...
- Почему вы решили, что командует?- сдержав смех, полюбопытствовал Ищенко.
- Но он и отсюда, от меня, постоянно давал распоряжения по телефону,- пояснила старушка. - Звучало очень романтично, напоминало Бальзака и его "Историю тринадцати". А потом, у нас в роду вечно все мужчины чем-то командовали - в царской армии, у белых, у красных, у советских...
- Правильно,- кивнул капитан. - И вот потому, что Виктор там главный, ему придется не раз выступить по телевидению. Предварительная договоренность об этом уже есть. Бандиты его увидят на экране, узнают в нем вашего родственника - или человека, который называл себя таковым - и сообщат в компетентные органы. А если они сами не сообщат, то это сделают агенты органов, которые обязательно имеются в их среде. В результате спецслужбы вполне могут додуматься до того, чтобы захватить вас и таким образом шантажировать Виктора.
- Но наше родство по документам, наверное, уже нельзя установить,- пожала плечами Вера Николаевна. - А сама я, конечно, от всего откажусь.
- Возможности органов гораздо шире, чем вы себе представляете,- заметил капитан. - Вы можете сказать, что они не имеют права на вас давить из-за грехов вашего родственника, что сейчас не тридцать седьмой год, мы строим правовое государство и все такое. Но нынешние власти забывают о законе и в менее серьезных случаях, а здесь само их существование поставлено под угрозу из-за какого-то одного человека. Поэтому они пойдут на все, чтобы до этого человека добраться. Могут нанять любых подонков и действовать через них; могут привлечь таких же подонков в качестве свидетелей и пришить вам кучу статей - за укрывательство, за недонесение, даже за соучастие... Поэтому, может быть, вам стоит исчезнуть? Отправим вас, Вера Николаевна, в теплые края...
- Ну что за чушь вы говорите, Сергей!- возмутилась Вера Николаевна. - Бегать от властей, в мои-то годы! И потом, вы меня и мое поколение недооцениваете. Думаете, мы этакие интеллигенты малохольные? Как бы не так! Я в свое время так научилась дурой притворяться, ваньку валять, что от меня и теперь толку не добьешься. Повозятся-повозятся со старухой да и перестанут..
- Как-то просто у вас все получается, Вера Николаевна,- покачал головой Ищенко. Старуха живо возразила:
- Ну а что они мне сделают? Пытать будут? Только время потеряют зря - я с 50 года боли почти не чувствую. Были причины, знаете ли... А если не пытать, то что со мной делать? Держать под замком? Ну и черт с ними - я и сейчас-то почти никуда не выхожу. Так что скажите Виктору, пусть за меня не беспокоится, действует, как считает нужным, а мне пусть даст дожить спокойно. И передайте ему, что я им горжусь.
Глаза старухи сверкнули такой залихватской удалью, что капитан отступился от нее, подумав:"Вроде и спокойная порода на первый взгляд, а бес у них в крови сидит - и у тетушки, и у племянника. Жаль, конечно, что не уговорил, Федорыч будет недоволен, но силком же ее из Москвы гнать?.." Словно прочитав его мысли, старуха заключила:
- Пусть Виктор себя не грызет, я остаюсь по своей доброй воле и отвечаю за все последствия.
Таким образом, капитану не пришлось ничего предпринимать для перевода тетушки на нелегальное положение, и в результате у него появилось свободное время до встречи с человеком, который должен был перебросить его обратно в Центр. Повинуясь своей неугомонной натуре, Ищенко решил посмотреть, что же будут предпринимать войска. Все происходящее казалось ему в большей степени демонстрацией силы и акцией устрашения, чем серьезной боевой операцией. Во-первых, со стороны правительства было бы очень глупо начинать боевые действия без всяких переговоров, и, во-вторых, после известных боев в Грозном бросать бронетехнику в город без поддержки пехоты против профессионалов, прекрасно оснащенных противотанковым оружием, было бы уж совсем глупо.
Однако в своих рассуждениях капитан не учитывал того обстоятельства, что войны сплошь и рядом разгораются стихийно. Он спокойно смотрел на приближавшуюся бронеколонну, во главе которой ползла зенитная установка "Шилка". Такие установки хорошо зарекомендовали себя в том же Грозном, в считанные секунды сметая огнем счетверенного 23-миллиметрового пулемета все, что появлялось на балконах зданий и в оконных проемах. Возглавляя колонну, "Шилка" выполняла, видимо, функции пехотного прикрытия, поскольку самого прикрытия не было видно. Ищенко подумал, что стремление воевать исключительно на колесах и на гусеницах у нынешних российских генералов имеет маниакальный характер, и особенно ярко это проявляется во время боевых действий в городских условиях. Капитан смотрел и размышлял, однако экипаж "Шилки", похоже, чувствовал себя далеко не так спокойно. Перед колонной, почти уже на самом Садовом кольце, возвышалось многоэтажное жилое здание, балконы которого были сплошь превращены в лоджии со второго этажа (на первом размещались магазины) до последнего двенадцатого. Рамы большинства лоджий были открыты, и оттуда высовывались головы зевак. На лоджиях средних этажей капитан заметил какое-то движение, однако не обратил на него особого внимания. Не так отреагировал экипаж "Шилки". Послышалась матерная брань, лязгнул захлопнувшийся командирский люк, взревел двигатель. Установка зачем-то дала задний ход, заставив притормозить шедший сзади танк, повернула башню на дом - и внезапно толпа вместе с Ищенко шарахнулась назад, оглушенная грохотом внезапно заработавшего счетверенного пулемета. Видимо, командиру померещился где-то на лоджиях гранатометчик, и сейчас "Шилка" обрушила на фасад дома шквал огня. На тротуаре происходящее осознали гораздо раньше, чем на балконах - рядом с Ищенко послышались крики ужаса и призывы:"Уходите!" - словно те, кто смотрел на движение колонны сверху, могли их услышать. От фасада дома в разные стороны брызнуло множество обломков, заклубилась пыль, переворачиваясь в воздухе, плавно полетели вниз листы балконной обшивки. Водопадом сверкало на солнце сыпавшееся вниз битое стекло, и целые куски бетона, отбитые от балконов, с глухим грохотом падали на припаркованные внизу автомобили. Безвольно болтая руками и ногами и переворачиваясь на лету, словно тряпичная кукла, вниз полетело человеческое тело, затем еще одно... А счетверенный пулемет "Шилки" продолжал с глухим грохотом палить по дому. Пляска попаданий, клубы пыли, отлетающие обломки - все это переместилось на верхние этажи. На лоджиях уже никого не было, но Ищенко понимал, что под таким градом пуль немало шансов погибнуть и внутри квартиры - хотя бы от одних рикошетов. Череда попаданий прошлась по кромке крыши, отбивая куски бетона, повалились срезанные пулями антенны, заискрились перебитые провода. Пулеметы на мгновение умолкли, стволы их опустились. Однако как только мертвую тишину вокруг нарушил чей-то пронзительный крик, пулеметы загрохотали вновь, расстреливая теперь нижние этажи. Мгновенно обвалились витрины, в клочья разлетелись вывески, с грохотом взвился в воздух капот автомобиля. Затем настала очередь уцелевших лоджий. Там свинцовая метла захватила какого-то беднягу, который выскочил на балкон посмотреть, что происходит. Вместе с кусками рам и обшивки балкона человеческое тело рухнуло на тротуар и исчезло в клубах пыли. Наконец грохот смолк и наступила тишина. Слышалось только, как стреляные гильзы звенящей струйкой стекают по броне на мостовую. Дом зиял рядами пустых оконных проемов, от большинства балконов остались только выщербленные бетонные плиты с окружавшими их изуродованными решетками и торчавшей из сколов бетона арматурой. На одном из балконов, зацепившись одеждой за арматуру, мешковато повис труп, словно подхваченная нитью за пояс марионетка. Пока "Шилка" вела огонь, из колонны выкатился танк и поравнялся с ней, вращая башней и словно ощупывая окрестности хоботом орудия. Теперь одновременно лязгнули люки машин: люк перед башней "Шилки" и башенный люк Т-80. Высунувшийся из люка командир танка обратился к командиру зенитки:
- Слышь, ты чего там увидел-то?
- Из гранатомета какая-то сука целилась,- взволнованно ответил зенитчик. - Ну мы и дали.
- Да уж, вы дали,- протянул танкист. - Ты уверен, что видел гранатомет?
- Да ты что?- обиделся зенитчик. - Еще чуть-чуть, и пальнул бы, гад!
- Ну ладно,- пробормотал танкист и скрылся в люке. Через минуту, огибая передние машины, к пострадавшему дому помчалась боевая машина пехоты. Заложив вираж, она с разгону влетела на тротуар и затормозила перед разбитыми витринами. Открылись десантные люки, и десант пехотинцев с оружием наизготовку посыпался наружу. Пехотинцы, пригибаясь, вскакивали через витрины в помещения первого этажа, а БМП дала задний ход, задом пересекла улицу и там остановилась, задрав к провалам окон ствол пулемета. В промежутке между домами Ищенко заметил другую БМП, огибавшую злополучный дом сзади. За ней промелькнули фигуры солдат. Из колонны выкатилось несколько машин - они встали на той стороне проезжей части, которая до этого оставалась свободной, и нацелили орудия и пулеметы на дома по противоположной стороне улицы. То же сделали и машины, продолжавшие стоять в колонне. Взяв под прицел все здания, командир колонны высадил свою немногочисленную пехоту, и она двинулась к Садовому кольцу цепочками по обеим сторонам улицы, прижимаясь к стенам домов и держа под прицелом окна по противоположной стороне. Когда началась стрельба,толпа зевак почти полностью рассосалась - рядом с Ищенко остался стоять только пожилой мужчина с морщинистым обветренным лицом, в старом, но опрятном пиджаке и в рубашке без галстука. Недоуменно глядя на Ищенко прозрачно-голубыми глазами, мужчина произнес:
- А ведь не было там никакого гранатомета. Что этот сопляк говорит?.. Я как раз туда смотрел,- не было!
- Не было, отец,- со вздохом согласился Ищенко.
- Выходит, ошибка получилась,- сказал мужчина, и в голосе его прозвучала покорность. Он продолжал озадаченно глядеть на солдат, подбиравшихся к Садовому кольцу, и словно силился что-то понять. Ищенко почувствовал, что у него отчего-то перехватило горло, пробормотал "Бывай, отец" и зашагал прочь. В этот миг до его слуха донеслись далекие орудийные выстрелы.